Шишкин лес - Червинский Александр - Страница 101

• Предыдущая
• 101/103
• Следующая

— Я этого Жорика убью, — говорит Асатиани. И выдергивает из штепселя телефонный провод. Только бы вспомнить, о чем я думал. О чем-то важном. О самом важном. И пока время остановилось, надо успеть додумать. Ага, вспомнил. Я думал об Игнатовой. Последнее время я брал ее с собой в аэроклуб.

Проплывают под крылом самолета железнодорожная станция, дачи, окруженные соснами, лес, поле.

Игнатова загорает на траве. Жорик сидит рядом, водит соломинкой по ее ноге.

— Я тоже сидел. Как твой дед, — говорит он.

— Но не за стихи.

— Не. Шмеля взял на бану. И на юрцы.

— Чего ты говоришь? — дергает ногой Игнатова. — Я по фене не понимаю. Переведи.

Жорику очень хочется вызвать у нее к себе ну хоть какой-то интерес. А как? Вот и говорит на воровском жаргоне.

— Кошелек стырил на вокзале, — переводит Жорик, — и попал на нары.

— Юрцы — это нары?

— Ну. Пойдешь со мной в бар?

— Не пойду. Ты небось у старушки какой-нибудь кошелек-то стырил?

— Не. У этого козла.

— У какого козла?

— У Каткова. А он на суде сказал, что бумажник он сам потерял. И меня отпустили. И к себе взял. На работу взял. Чмур быковатый.

— У тебя богатый словарный запас. Это ты там, на юрцах, столько красивых слов выучил?

— Ну. У меня там друг был, от него наблатыкался. Он тоже, как ты, с Камчатки. Сдавал, как вы там морскую капусту хаваете.

Опять соломинка ползет по ее загорелой ноге, опять нога дергается.

— Не надо, — просит Игнатова. — Жарко. Так ты кем здесь у Каткова работаешь?

Вместо ответа Жорик приподнимает майку и показывает заткнутый за пояс пистолет. Но Игнатова — дитя нового времени, пистолет на нее большого впечатления не производит.

— Понятно. А я думала, что ты здесь, типа, дворник.

— Ну ты, в натуре. Это, когда Валера здесь, я убираю. А так — вон они, эти двое, за бутылку целый день пашут.

В отдалении два бомжа, мужчина и женщина, трудолюбиво косят траву.

— Ну ты бизнесмен, в натуре, — сонно смотрит на них Игнатова.

— Они за бутылек не то что косить — человека убьют, — говорит Жорик. — Баба инженер. Типа, ученая. А мужик в банке работал. Миллионы может натырить. Знает как. Но слабо. Алкаш.

— А тебе, в натуре, не слабо.

— Не-а, — крутит на пальце револьвер Жорик.

— Ну ты крутой, — Игнатова садится и натягивает платье.

Это она увидела, что мой самолет пошел на посадку.

— Ну давай в бар сходим, — Жорик прячет пистолет.

— Спасибо, Жорик, — отряхивает с себя траву Игнатова. — Только я на днях домой возвращаюсь, на Камчатку. Съемки кончаются.

— А про что ваше кино?

— Кино это, выражаясь твоим языком, полная херня. Потому что Алексей Николкин уже старый. А есть молодой режиссер Асатиани. И он придумал совсем не херню и со мной в главной роли. Только на съемки денег нету.

— А сколько надо? — спрашивает Жорик.

— Много.

— Ну сколько? Лимон?

— Много лимонов.

— Сколько?

— Девять, — наугад говорит Игнатова.

— И будет прямо как американское?

— Лучше. Только никто ему таких денег не даст. И я уеду домой на Камчатку играть в своем театре зайчиков и снегурочек, а Асатиани останется тут снимать рекламу стирального порошка.

— Девять лимонов я могу сделать, — говорит Жорик.

Самолет уже коснулся колесами земли.

— Что ты можешь сделать? — не поняла Игнатова.

— Бабки.

— Ты мне можешь дать на фильм девять миллионов? — Игнатова идет к самолету.

— Ноу проблем, — идет за ней Жорик.

— Ну ты крутой! — смеется Игнатова. — Ну ты, Жорик, просто прелесть, в натуре. Ты хороший.

Оборачивается, легко прикасается губами к губам Жорика и идет встречать меня, шоколадно-золотая юная богиня в лучах июльского солнца. Жорик трусит за ней.

— Я не тискаю, — говорит Жорик, — я знаю, как у этих лохов бабки достать. Сами принесут.

— Так пусть скорей несут, — смеется Игнатова. — И ты станешь моим продюсером, и я выйду за тебя замуж, как Софи Лорен за Карло Понти.

— Это кто?

— Тоже крутые. Как мы с тобой. Мы ведь с тобой оба страшно крутые, да?

Идет к самолету, совсем уже забыв про Жорика, а Жорик смотрит на двух бомжей и напряженно думает. Бомжи делают ему ручкой.

Вот про это я и толкую — все на свете связано, и где кончатся одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.

Это было недавно, в июле, а сейчас конец августа. Асатиани сидит в моей монтажной на «Мосфильме», за моим монтажным столом. За этим самым столом я, молодой, клеил «Немую музу», и Ксения иногда оставалась здесь. И засыпала на полу, как сейчас спит Игнатова.

Асатиани вдруг стукает кулаком по столу, поворачивается к Игнатовой и толкает ее в бок.

— А? Что случилось? — вздрагивает она.

— Я работать не могу. Я все время думаю. Это тебе тот самый тип звонит, которого Николкин тогда на студию приводил?

— Ну да, Жорик. — Игнатова еще не совсем проснулась.

— О чем ты с ним тогда разговаривала?

— С кем?

— С этим идиотом? Я же видел, как ты с ним в декорации разговаривала.

— О деньгах.

— О каких деньгах?

— Ну, я ему сказала, что тебе нужны деньги на фильм, и он врал, что вот-вот достанет, — окончательно просыпается Игнатова.

— Что ты ему сказала?!

— Что на фильм нужно девять миллионов.

— Почему девять?

— Не знаю. Я наугад брякнула. А что?

— Я б и за один миллион снял.

— У него и миллиона нет, Дато. Никаких денег у него нет.

— А сейчас зачем он звонил?

— Говорит, что сейчас деньги привезет. Но это же, чтоб я к нему вышла. Ну врет мальчик, врет. Я ж говорю, влюблен.

— А может, и не врет, — хмурится Асатиани. — Вольская говорила, что Николкины должны девять миллионов долга за Алексея Степановича кому-то заплатить. Он не врет.

— Тогда — что?.. — начинает понимать Игнатова.

— Не может же быть такого совпадения, — говорит Асатиани. — Девять — и тут и там. И он со студии в тот день вместе с Николкиным туда поехал. Он не говорил тебе, как он достанет деньги?

— Ну, мало ли что он говорил.

— Что конкретно? Вспомни!

— Что какие-то лохи сами принесут ему девять миллионов. Слушай, если это он, надо же позвонить.

— Кому?

— Николкиным. Надо их предупредить.

— О чем?

• Предыдущая
• 101/103
• Следующая