Мой любимый охотник (СИ) - Бауэр Алика - Страница 29

— Спасибо, что не солгала.

Я теряю дар речи от его слов и продолжаю почему-то стоять посреди его комнаты, как вкопанная. Но Кирпич решил проблему за меня и слегла похлопал по одеялу напротив себя. Когда я села на его кровать, он закрыл и убрал блокнот оставив на незаконченном рисунке, вложенный карандаш.

— Не думай, что мы похожи. Наша боль от утраты - не похожа. Ты горюешь по умершей сестре, потому что не смогла еë спасти. А я - потому что сам убил еë. Маму.

Комок из вопросов встал посреди горла. Слишком личных, что побоялась спугнуть охотника своими эмоциями и предпочла действовать подобно ему - замереть. Словно нахожусь со зверем в клетке. Одно неверное движение, и он либо набросится, либо сбежит.

Он осмотрел меня с прищуром, и увидя на моём лице такое-же тотальное спокойствие, спустил еле заметный выдох. Он взял паузу, переварить информацию мне. Подобрать слова ему. Охотник потянул за резинку, стягивая её, и концы его волос еле коснулись плеч.

— Родители часто ссорились, потому что отец пил. Доходило даже до затяжных запоев. Он бывало засыпал на полу в прихожей, вваливаясь в дом из последних сил посреди ночи, храпя как свинья, да и вел себя так же. За всё детство у меня нет ни одного светлого воспоминания о нём. — Он запустил пальцы в волосы и слегла оттянул за корни, отрезвляя себя небольшой болью от таких противных воспоминаний о прошлом. — Мама твердила каждую ночь, целуя меня перед сном, что он изменится, одумается. Но становилось хуже. Отца уволили с работы, он пропивал сначала свои деньги, потом их общие сбережения, пока не дошло до того, что из дома стали пропадать вещи. Мама увядала каждый день на глазах. Пропал тот живой огонёк в глазах, но она всё равно продолжала улыбаться, по крайней мере пока я на неë смотрел.

— Но почему твоя мама просто не развелась и не ушла вместе с тобой от отца?

Кирпич взглянул на один из рисунков, разбросанных на кровати, и провел указательным пальцем по лбу женщины, словно разглаживая морщинку.

— Она была слишком наивна.

Повисло молчание, неловкое и тяжёлое. Кирпич ушёл глубоко в свои мысли, всматриваясь в нарисованный им же портрет. И я не смела его трогать. Решила дать ему время самому нарушить эту тишину, когда он будет готов.

— Мне было одиннадцать, когда мама пропала из дома на несколько дней, а вернулась другой: бледной, с красными глазами. Помню, что больше я не просил целовать меня перед сном, потому что еë объятия были слишком холодные. Я пытался поговорить с отцом в моменты его короткой трезвости. Но бесполезно. Мама каждый день ходила счастливая. Начала снова краситься, надевать красивые вещи. Она расцвела. Но это была уже не моя мама.

Кирпич достал из заднего кармана зажигалку. Маленький огонёк завораживал, он долго играл с ним, подносил к нему листок с рисунком, проверяя как близко надо поднести, чтобы языки пламени зацепили портрет.

— Однажды, после школы, я пришёл домой и первое, что услышал это громко работающий телевизор на полную громкость. Подумал, что отец опять напился и уснул в гостиной. Но когда я зашёл туда, увидел совсем другое. Мама впилась в его шею, и пила его кровь держа отца на весу так легко, словно он ничего не весит. Заметя меня, она просто отшвырнула его подальше, улыбнулась и спросила проголодался ли я после школы. Я не боялся еë. Знал, что она мне ничего не сделает. Но понимал, что этот больше не моя мама.

Пламя лизнуло угол листка, и бумага моментально загорелась. На секунды огонек поглотил портрет, оставив после себя маленькую горстку пепла. Охотник перешел к следующему рисунку.

— Мама стала на ночь запирать все двери и окна, даже поставила металлические засовы. Я не понимал зачем всё это, пока однажды ночью в окно моей комнаты не постучали. Двое огромных мужчин попросили открыть им дверь. И сказали, что моя мама больна и они еë вылечат. Но я понимал, что никакая эта не болезнь и врачи точно не ходят с мачетами за спинами.

Кирпич расправился с последним портретом, стряхивая с колен пепел.

— Я всё понимал. Я понимал, что они сделают с женщиной, что раньше была моей матерью. И я впустил их. Я убил еë. Пусть и не своими руками.

Впервые за наш разговор его взгляд надолго задержался на моём лице. Видел ли он там ужас или осуждение? Надеюсь, что нет. И жалости или сострадания этот мужчина явно не просил.

— Поэтому наши истории совершенно разные. У меня был выбор. Я мог не впускать их, рассказать на утро о них маме. Мы бы наверняка переехали на скорую руку. Но я принял решение. И только я в ответе за свою боль и утрату.

— А как ты жил дальше?

— Те охотники забрали меня с собой. Я продолжал ходить в свою школу, только по вечерам не играл в игрушки, как другие дети, а учился метать ножи, — он заправил за ухо прядь волос, что стала настойчиво лезть в глаза.

— Но как ты обратился?

— Они убили меня, когда я был готов. И тогда я смог стать полноценным охотником.

Мы молчали. Смотрели друг на друга и не могли проронить и слова. Я пребывала в каких-то диких чувствах от услышанного. Кирпич рос в клане охотников, копируя их образ жизни, изучая боевые искусства, зная, что его готовят как свинью на убой в определённый час. Человек без детства, без права выбрать другую жизнь. Было ли ему страшно? Или же сразу смирился и даже желал этого? Спрашивать об этом я не отважилась. Он приоткрыл завесу своих чувств сегодня ночью, словно показывая хрустальную шкатулку и рыться в ней ещё глубже не хотелось. Уж слишком хрупкой она была.

— Ну что, — спросил он после длительного молчания, — стало легче?

В груди, где зияла свежая рана, теперь стало необычно тяжело. Только тяжесть была не моя.

— Нет.

Нам обоим нужен самый крепкий пластырь.

Я проснулась с чувством, что в груди образовалась дыра. Лиззи... Моя сестрёнка, моя рыжая куколка. Как же я могла тебя забыть? Ты погибла так мучительно и жестоко по моей вине. Я никогда не смогу себя простить за каждый крик, что вырывался из тебя, наполненный дикой болью и слезами; за ожоги по всему телу, что под танцем пламени, превратили твоё юное тело в ничто - прах, что давно рассеялся ветром по той поляне. Перед глазами стояли лица девочек, искажённые страхом и болью. В глазах зажгло, слезы хотели опять проступить, но, наверное, у меня уже наступило обезвоживание, что не давало больше выход влаге.

Руки сжались в кулаки, представив лицо Юлиана, смеющегося над их смертью - обугленными телами. Мне также хотелось насмехаться над его могилой, которую я ему вырою сама. Хоть голыми руками, ломая ногти, стирая пальцы до мозолей, но пророю ему путь в ад. Колдун поплатится. Обязательно поплатится за каждую секунду ужаса, что нам пришлось пережить. Он и все, кто к этому причастны.

Юлиан что-то говорил про то, что должен доставить меня Жениху. Но Бес явно не являлся его заказчиком. Судя по той информации, что разузнал Док, он сотрудничал с кланом оборотней, вожаком которых являлся некий Виктор. Если информация верна, значит на меня уже ведётся охота. И я сомневаюсь, что Виктор отступит от своих планов по захвату мира и будет ждать рождение следующей Кровавой ведьмы.

Надо бы найти пророчество целиком, может оно даст подсказку на что я способна, и как мои силы хочет применить Виктор. "... да прольется кровавый дождь из слёз её врагов ...", - от этих строк меня всю передернуло, представив в голове эту картину, что была написана сплошной кровью.

Я не уверена, что убила тех мужчин на поляне, скорее просто вырубила. Но я могла убить... Действительно могла. И пусть это желание распространялось на определённых людей, но не отменяло того факта, что я могу причинить вред близким мне людям тоже. Но я буду тренироваться, приму наконец свою силу, ведь теперь это я – Кровавая мать его ведьма и не смогу скрыться от самой себя.

Выкарабкавшись из кровати, я побрела в душ, который находился в моей комнате, что было очень кстати, потому что разговаривать сегодня с кем-либо не было желания вообще.