Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна - Страница 14

Ознакомившись с делом сценариста Паршина, смерть которого была явно вызвана алкогольным опьянением, Цанин поначалу не обратил на это дело особого внимания. Его подопечный доложил, что все предшествующие гибели трое суток сценарист Паршин беспробудно пил с оператором Хрусталевым. Цанин пробежал дело глазами и равнодушно отложил его в сторону. Однако через два дня курьером было доставлен некий конверт, который полагалось открыть лично ему, старшему следователю отдела, и в этом конверте содержалась краткая информация, которой он не должен был ни с кем делиться. Цанин несколько даже опешил от того, что могло потребоваться от него в ходе «раскрытия» никому, в сущности, не интересной причины смерти рядового алкоголика Паршина, и тут же смекнул, что если ему удастся провернуть то, чего от него ждут, то вся его карьера сделает такой резкий взлет, что можно будет считать свою судьбу абсолютно удавшейся, несмотря на холецистит и постоянные семейные раздражители.

Виктору Хрусталеву была отправлена повестка. Цанин предвкушал беседу со своей будущей жертвой с тем же нетерпением, с которым прыщавый десятиклассник ждет свидания со взрослой и опытной женщиной, которая, может быть, даже оставит его у себя ночевать.

Хрусталев с первой секунды вызвал у него отвращение. Он знал этот тип мужчин и презирал его. Эти мужчины отличались обаянием, перед которым не могла устоять ни одна особа слабого пола, открытым пренебрежением ко всем остальным и, как ни странно, каким-нибудь не понятным для следователя талантом, вроде умения рисовать картинки, сочинять стишки или, как в случае с Хрусталевым, снимать художественные фильмы. Поначалу Хрусталев держался свободно и независимо, но Цанин без большого труда заставил и его разволноваться. Предположить, что он незадолго до гибели был в комнате Паршина, было проще простого: очень пьяные люди, проведшие вместе почти три дня, не расстаются у подъезда, а лепятся друг к другу до тех пор, пока их тесная дружба не нарушается каким-то скандалом. То, что Хрусталев соскочит с крючка, как рыба, уже заглотившая наживку и все-таки чудом каким-то вытолкнувшая ее из своего раздувшегося горла, было для Цанина полной неожиданностью. Адвокат, приглашенный бывшей женой Хрусталева, сломал ловкую задумку следователя, и вся схема посыпалась. Цанин покаялся наверху в своей неудаче и принялся ждать дальнейших распоряжений. Через две недели ему сообщили по телефону такое, от чего следователь весь затрепетал. Только одно создавало большие сложности: никто, даже очень близкий ему по работе эксперт Слава, не должен был догадаться, что суть всей истории не имеет к самому Виктору Хрусталеву, оператору с «Мосфильма», практически никакого отношения. Что через голову этого самонадеянного молодого человека решается совсем другая, важнейшего государственного значения задача. Нужно было исхитриться и выстроить историю так, чтобы спровоцировать стилягу-оператора на личный конфликт с самим следователем. Тогда ни один комар, включая и дотошного Славу-эксперта, носу, как говорится, не подточит. Мстительность Цанина была хорошо известна сотрудникам и легко объяснялась все тем же холециститом. Поэтому нажить себе еще одного личного врага в лице Хрусталева было проще простого. Он выяснил, что съемки в деревне заканчиваются в субботу и в понедельник группа начнет работать в одном из мосфильмовских павильонов. Значит, нужно было дождаться понедельника.

В пятницу закончили снимать почти в семь. Машина, нагруженная декорациями и костюмами, уехала в Москву. Утром нужно было немного поснимать натуру и, главное, поймать и запечатлеть деревенских мальчишек в тот момент, когда они с визгом плюхаются в воду и их обдает сверкающими брызгами. На этом особенно настаивал Егор и даже сам ходил по домам договариваться, чтобы никто из пацанов не пропустил назначенного времени — восемь утра. Пацаны солидно согласились и обещали не подвести. После обеда должен был прибыть мосфильмовский автобус и увезти в заждавшуюся столицу всю съемочную группу.

Закончив съемку, Мячин умылся и постучал в дверь своей комнаты.

— Входи, я не сплю, — отозвалась Марьяна.

Это была их третья и последняя ночь. Позавчера, когда она неожиданно пришла к нему со своим чемоданчиком, они долго и задушевно разговаривали. В самом конце, когда Марьяна расплакалась и призналась в том, что запуталась, Мячин дал себе слово никогда и ничем ее не огорчать. В душе он уже был согласен на то, чтобы быть ей только другом, защитником и опорой. Ни на что другое не претендовать и проглотить свою влюбленность с закрытыми глазами, как дети глотают горькие таблетки. Они проговорили несколько часов подряд.

Начало светать, в деревне заголосили петухи, и Марьяна наконец заснула. Мячин долго ворочался в углу на своей перине, из которой в разные стороны летел пух, и чувствовал, как сердце его разрывается от любви. В конце концов и он заснул. Проснулся в половине девятого. Марьяны уже не было в комнате. Кровать оказалась аккуратно застеленной, подушка взбита. В ногах лежало ее махровое полотенце и мокрая зубная щетка. Значит, она действительно была здесь, ночевала, потом проснулась, пошла чистить зубы, умылась и тихо куда-то ушла. Чемоданчик ее стоял у стены. Мячин понял, что все это не было сном и сегодня она придет опять. Вся съемочная группа пялилась на них с любопытством, но вслух никто ничего не произнес. Если, конечно, не считать Хрусталева, который, не глядя на Мячина, спросил небрежно:

— Ну что, Егор? Счастлив?

И Мячин ответил ему так же небрежно, делая вид, что речь идет о только что отснятой сцене:

— Неплохо, мне кажется. Но в кадре травы маловато. Хотелось бы зелени больше.

Вторая ночь протекла в молчании. Он видел, что Марьяна волнуется, не знает, как ей вести себя, что делать. Она долго стояла у окна, отвернувшись, смотрела на звездное небо. Мячин сделал вид, что ему нужно проработать свои замечания по поводу сегодняшних съемок, вооружился красным карандашом, но зрачки его бессмысленно прыгали по страницам большой клеенчатой тетради, в которой он что-то подчеркивал и даже тихонько чертыхался про себя для пущей убедительности.

Потом она тихо повернулась и спросила, нет ли у него случайно пирамидона: очень болит голова. Мячин тут же сорвался, побежал к Регине Марковне, выпросил у нее три таблетки и вернулся. Марьяна уже легла, натянув на себя одеяло до самых глаз. Таблетку покорно проглотила, прикрыла ресницы и веки сгибом локтя и изобразила, что спит. Мячин чувствовал себя таким измученным, выпотрошенным и вывернутым наизнанку, что сам неожиданно тоже заснул. Во сне он увидел Хрусталева с яркими, рыже-золотистыми волосами, как у клоуна. Хрусталев был при этом не самим собой — статным, молодым и широкоплечим, — а постаревшим лет на тридцать, обрюзгшим, с испитым лицом и такой улыбкой, которая бывает у людей, пытающихся завоевать расположение окружающих.

«Надо же! — успел подумать Мячин. — Как его скрутило! А было на всех наплевать!»

Неузнаваемо изменившийся Хрусталев преследовал своей корыстной любовью какую-то женщину, тоже очень уже немолодую и совсем некрасивую, в которой Мячин тщетно пытался узнать то ли гримершу Лиду, то ли гримершу Женю, но это ему не удавалось. Корысть Хрусталева заключалась в том, чтобы вернуться на «Мосфильм», поскольку последние тридцать лет он работал оператором на болгарской киностудии «Бояна», жил на чужбине и тосковал по дому. Сон был каким-то липким, неприятным и мрачным. Понятно было, что прошло очень много лет, все стали стариками, все изменились, потускнели, обрюзгли, цепляются уже не за саму даже жизнь, а за ее обломки. Проснувшись, Мячин первым делом посмотрелся в ручное зеркальце, желая убедиться в том, что он все еще молод и полон сил. Марьяны, как он и предполагал, в комнате не было. Постель была по-вчерашнему аккуратно застелена, и в ногах лежало влажное махровое полотенце.

— Так можно рехнуться! — сказал себе Мячин. — Нет, правда! Так можно рехнуться!