Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Муравьева Ирина Лазаревна - Страница 28

— Я нравлюсь тебе? — спросил Мячин.

— А то! — Она подавилась слезами. — Сижу здесь, рыдаю, а он еще спрашивает!

— Тогда, — он посадил ее на стол, заваленный выкройками и образцами тканей — рыдать перестань, — попросил он.

Она послушно замолчала. Он задрал на ней юбку и рывком стащил розовые хлопчатобумажные трусики. Потом быстро и грубо взял ее, даже не глядя ей в лицо. Она обхватила его за шею обеими руками.

— Бежать собрался? А я тебя не отпущу! — прошептала она. — Теперь ты весь мой. А, Егорушка?

— Я люблю другую женщину, — с пьяным вызовом сказал Мячин.

Гримерша Лида быстро натянула розовые хлопчатобумажные трусики, одернула юбку, напудрила носик.

— Поедем ко мне, — попросила она. — Помоешься, ножки попаришь, поспишь…

— Зачем это я стану ножки вдруг парить? — удивился Мячин.

— Чайку с мятой выпьешь, вареничков сделаю… — не обращая на него внимания, продолжала она, и сладкая дурнота накатывала на Мячина, воля его слабела. — А утром проснешься, уже все готово. Поедем, мой милый…

— Ну ладно, поедем, — согласился он. — Только я свое решение уже принял: мне на «Мосфильме» делать нечего! Я никакой не режиссер!

— А сколько на свете профессий хороших? — не удивилась Лида. — Пойдешь инженером, на доктора кончишь. Учителем тоже… Работа не пыльная. А здесь на актрис этих пялиться только… Поедем, родной мой… Поспишь, отдохнешь…

На следующий день было воскресенье. Регина Марковна отмечала день рождения мужа, пришли фронтовые друзья, пели, пили. Потом кто-то спросил, когда они закончат у себя, на «Мосфильме», новый фильм, и она с гордостью сообщила, что фильм уже закончен и вот-вот выйдет на экраны. Выпили за новый фильм. Надя Кривицкая позвонила в самом разгаре веселья и ликующим шепотом сообщила, что «Федя простил».

— Ну и слава богу! — быстро перекрестилась Регина Марковна. — Значит, завтра приедет и будет сдавать фильм руководству.

В Доме моделей на Кузнецком именно по воскресеньям было особенно многолюдно: в два часа начинался расширенный показ мужских и женских коллекций. Возбужденные гражданки с утра занимали очередь, чтобы попасть и сесть на самые лучшие места. Пичугин провел Руслана через боковую дверь, и они, как всегда, прошли сначала за кулисы. На Пичугина тут же набросились длинноногие девушки, что-то начали шептать ему в запылавшее ухо, жестикулировать и сверкать глазами. Руслан скромно стоял в стороночке, ждал, пока друг освободится. Наконец модели разбежались по своим местам, а Пичугин с Русланом вернулись в зал.

— Чего у них там? — поинтересовался Руслан.

— Милан на носу! — отмахнулся Пичугин. — Отбор происходит. Каждой, конечно, хочется, чтобы взяли ее, а не другую… Ну, в общем, ты сам понимаешь…

— А то! Ясен пень! — согласился Руслан. — Конечно, Милан — это дело такое…

После показа зашли в «Прагу», пообедали. Молоденький официант с узкими, как у танцора балета, бедрами обслуживал быстро и с особенным вниманием. Бокалы вытер хрустящим полотенцем и, прищурившись, просмотрел каждый на свет: ни пылиночки.

— Евгеша, — попросил его Пичугин. — Ты только икру не облизывай, а свежей принеси, будь другом.

— Ну, Санча, вы скажете! Чтоб я облизывал? Для вас никогда! Это мы изредка, только когда клиент совсем уже нетрезвый…

Он испуганно покосился на Руслана, поняв, что сказал лишнее. Руслан хохотнул.

— И все-то ты знаешь! Везде-то ты свой!

— Работа такая, — грустно усмехнулся Пичугин. — Портной человеку как доктор. Еще даже ближе.

— А я с самого детства так и резанул отцу: буду артистом! Чтобы мне весь мир аплодировал! Он сначала ни в какую. Тогда я пригрозил, что из дома убегу. Ну, он и сдался.

— Давай за тебя, — улыбнулся Пичугин. — Чтобы ты стал знаменитым.

Выпили, закусили икоркой.

— Хорошая, свежая! — с набитым ртом сказал Руслан.

После обеда пошли прогуляться по Гоголевскому бульвару, погода была безветренной, теплой. Сумерки быстро опускались на Москву.

— Какой у нас все ж таки город замечательный! — воскликнул Руслан. — Красивей на всем свете нет! Это точно!

— Нет, почему? — Пичугин поднял брови. — Есть, например, Венеция, Рим… Париж, в конце концов.

— Ну, это они на картинках красивые! — решительно сказал Руслан. — А посмотреть поближе… Не знаю, не уверен.

— Да, хорошо бы, конечно, поближе посмотреть…

— Я вот на тебя, Санча, вообще удивляюсь, — продолжал Руслан. — Тебе платье самое что ни на есть великолепное сшить — три часа работы, так? Костюм мужской — день. Ты ведь такие деньги можешь заколачивать! «Победу» себе, наверное, сможешь через пару лет купить! А ты какой-то…

— Какой?

— Ну, грустный какой-то! — И Руслан положил другу на плечо свою мощную руку. — Чего ты такой?

Вместо ответа Пичугин вдруг закрыл глаза и с таким выражением на лице, как будто он собирается прыгнуть с парашютом, крепко поцеловал Руслана в губы.

— Ай, ай! Ты чего? — на весь Гоголевский бульвар заорал Руслан. — Ты, гад, чего лезешь?

Он вскочил. Пичугин остался сидеть на лавочке, опустив голову.

— Я понял, — медленно произнес Руслан и тут же задохнулся: — Ты гад, извращенец! Ты — грязная сука! Да как ты посмел! Как ты, сука, посмел?

Он изо всех сил ударил Пичугина по лицу, потом принялся бить его руками и ногами, захлебываясь от ярости.

— Ты — мразь! Ты поганый червяк! — вскрикивал он, пиная сползшего с лавочки и лежащего на земле Пичугина. — Тебе среди людей вообще делать нечего!

Он вытер рукавом губы, не переставая пинать Санчу ногами.

— Теперь не отмоюсь! Вот сука! Вот мразь!

Раздался пронзительный милицейский свист, и тут же, грохоча сапогами, подбежали два милиционера.

— Эй, парень! Ты что? Озверел? — Один из них оттащил Руслана, другой наклонился над неподвижным, сжавшимся в комочек на земле Пичугиным.

— За что ты его?

— Он гад, извращенец! Полез целоваться!

— Ну да?

— Я что, буду вам врать? Вон слюни его аж во рту еще чувствую! Добить его, гада, и весь разговор!

— Добить — хорошо, но нельзя. Не положено. Сейчас отвезем в отделение, решим… Наверное, под суд, а потом за решетку.

И милиционеры с такими лицами, словно они боялись запачкаться, подняли Санчу с земли. Один глаз его не был виден, заплыл, под другим чернел огромный, с подтеками синяк. Левая рука болталась, как неживая.

— Давай-ка в машину! — распорядились милиционеры.

— Хочу показания дать на мерзавца, — суетился Руслан. — Хочу на бумаге, чтоб все по закону!

— С нами поедешь. Протокол составим.

— Товарищ милиционер, — Руслан стал огненно-красным. — Вы в этих делах разбираетесь. У меня вопрос… — Он понизил голос и оглянулся. — Если тебя пидор против твоей воли в губы поцеловал, так это как считается? Я теперь, значит, тоже «опущенный»? Или нет? Как мне теперь отмываться?

— Если бы вы, гражданин, на зоне находились и в такую историю вляпались, то там, конечно, могли и за «опущенного» посчитать, — важно, но с долей брезгливости по отношению к самому этому вопросу ответил милиционер. — А так — ничего. Вы поменьше болтайте.

— Понятно! — Руслан взъерошил свои золотые кудри обеими руками. — А как же тогда протокол? Я, кстати, артист, на «Мосфильме» работаю.

Милиционер расплылся в улыбке.

— То-то я гляжу, мне твое лицо знакомо. Где-то я тебя видел, а где не припомню. Тогда ты, товарищ артист, лишнего не пиши. Так, мол, и так. Могу с уверенностью сообщить, что имел место, так сказать, поцелуй. Куда поцелуй, не пиши. Если дело захотят раскрутить, тогда придется, так сказать, уточнение сделать, а если какие-то смягчающие обстоятельства обнаружатся, так твоя хата с краю.

— Все ясно, — кивнул молодой артист. — А то неохота за этого гада потом отдуваться!

В понедельник весь «Мосфильм» бурлил: талантливого художника по костюмам Александра Пичугина, закройщика, известного всей Москве, задержали по подозрению в гомосексуализме и держат в камере предварительного заключения Краснопресненского района.