Пепел богов. Трилогия (СИ) - Малицкий Сергей Вацлавович - Страница 52

А смог бы и Квен поступить так же, как Далугаеш? Поймать десяток местных следопытов, выставить перед ними их же детей и пригрозить им смертью, пока их отцы не согласятся показать потайные тропы на левом берегу Блестянки? Пока болота не раскроют? Понятно, что пользы от рассуждений нет, если дети все равно уже убиты и следопытам уберечься не удалось, но сам Квен смог бы?

Воевода зажмурился, вспомнил копоть и смрад Харкиса. Пролитая кровь напоминала вино. Пьянила. Страшно было, колотило всего, но чем дальше, тем сладостнее дышалось. Почему он сначала отрезал уши и только потом убивал? В конце так и вовсе безухих, но еще живых велел в костер забрасывать. Зашевелился внутри какой-то мрак, и если не приказывал ему, то рукой водил точно. И пьянил, пьянил, пьянил…

Этот самый Паш привел Далугаеша к водопаду, похвастался, что давно уже следил за трактирщицей и ее братом, намекнул, что надеется перебраться на жительство в славный Хилан. Как же, интересно, Далугаеш не прирезал наглеца за эти слова? Хорошо, что не прирезал. Тот пробрался под струями и по тонкой, едва приметной тропке вывел ловчих к пещере. Возле нее еще котелок дымился на костре. Одежда сушилась на бечеве. В пещере лежаки на шестерых. За лежаками расщелина. Далугаеш послал в пещеру ловчего с факелом, тот упал с воткнувшимся в горло ножом через десять шагов. Послал второго, без факела, только и услышал — предсмертный крик. Приказал навертеть на стрелы тряпья да стрелять огнем внутрь, оказалось, что поворот впереди через два десятка шагов, а что за ним — не видно. Остервенел. Так и погнал внутрь всех ловчих, что были. Без факелов. Вот уж там Курант и развернулся в темноте. Скорее всего, и его самого случайно зацепили. Затоптали, можно сказать. Потом уже и бабу его посекли. Саману.

Квен вспомнил доклад лазутчиков. Самана — дочь обедневшего арува из клана Травы из-под Кеты. Была изнасилована. Жестоко изнасилована. Удивительно, что выжила, какая уж там семья, дети. Известно было, кем изнасилована, но сластолюбцы оказались уж больно важны. Сынки тогдашнего урая Кеты. Трое. Суд даже не принял жалобу родителей Саманы. Те так и умерли от позора. И мать, и отец. Кредиторы забрали дом, девка сунула голову в петлю. Вытащил из петли ее Курант. Тогда еще он пешком ходил по городам Текана, забавлял народ на площадях. Пригрел горемыку. Потом пять лет в Кете не появлялся. А сынки урая за эти пять лет все передохли. Все страшной смертью умерли, так вроде бы тогда показались все смерти несчастными случаями, а теперь-то что…

Квен довольно усмехнулся. Да уж, чего теперь выяснять, кто перебил десятерых ловчих, что отрезали уши подставному трупу? Курант и перебил. Об этом и следует доложить ише. А об остальном следует пока умолчать. Подробности о том, что пещера та, в которой Курант положил дюжину ловчих, оказалась сквозной, выходила такой же расщелиной в болотину, которой и края не видно, ише не нужны. Если бы не охотники из вольных… Жаль, что Арнуми и Нигнаса Далугаеш живыми не довез до Хилана. Ладно, хватит и двоих, нынче же надо будет допросить. Еще бы решить, что с четырьмя трупами делать? Ничего, пусть пока в соли полежат. Значит, имеются Харас и Лала. Один — рыжий молодой здоровяк из-под Ламена, когда-то нищий мальчишка-луззи без рода и без племени. Вторая — пропавшая дочь кузнеца. Где же остальные — узкоглазая Нега, бродяжка из Туварсы, и ловкач Кир Харти? Кто они сами по себе: Харас, Нега, Кир? Лазутчики доносят, что не было среди циркачей ловчее этой троицы. Или всякий камень, что подбирал Курант, в его руках в драгоценный превращался? А в моих руках?

Квен закрыл глаза. Неделю уж как отбыл в Ак Тарп, а вестей от него все еще не было. Впрочем, до Ака путь неблизкий, что через развалины Араи, что через Зену — все одно больше тысячи лиг. Однако с ярлыком на сменных лошадей должен уже был добраться. Да и прибудет туда Тарп, сразу не откликнется, осмотреться нужно, разобраться, что к чему. Да и известия передавать через башни надо с умом, хотя Тарп сумеет. Это не Далугаеш. Понятно, что и у Далугаеша рука с мечом не дрогнет, так Тарп и голоса не повысит, и не моргнет лишний раз, и обдумает все не раз. И не предаст.

Квен задумался: не предаст ли? Нет, не предаст. Семья его здесь, дом его здесь, да и проверен Тарп, много раз проверен. Если таким не верить, значит, никому не верить. Или все-таки не верить никому?

Воевода поскреб ногтями лоб. Нет, все правильно он сделал. Пока не настала Пагуба, стоило рискнуть. Доверить умельцу самое важное. То, что разузнал Квен у храмовников, когда по указанию Тепу к нему были присланы пять постоянных писцов Храма Пустоты, и то, что он наконец вспомнил.

Во многих городах Текана имелись лекари. Все они были людьми щепетильными, потому как страшились храмовников, по этой же причине все платили храмовникам за так называемый надзор за лечением без колдовства. Многие из них излечивали безнадежных больных. Конечно, из числа арува, кто станет беспокоиться о луззи? Но только в одном городе видели сиуна Харкиса — белый то ли столб, то ли смерч, который принимал облик человека. Понятно, что переписчики не знали, что за чудо они ставят на учет, но Тепу так и сказал, сверившись с потрепанным свитком:

«У каждого города свой сиун. И если города нет, то будет сиун бродить по Текану, словно сухой лист дерева, носимый ветром. Возьми хоть черного сиуна. А вот в Харкисе как раз был белый сиун. Помечен в наших книгах как сгусток белой мглы, иногда принимающий очертания человеческой фигуры. Хотя тут как посмотреть, ведь и сиун Ака — сгусток мглы, правда, не белой, а серой, да еще с приморозью, но так тут ведь и путаница могла случиться?»

Квен не верил в путаницу, потому как во всем остальном писцы были удивительно точны, да и лекарь в Аке, по слухам, был особенным. Редко брался за лечение, но когда брался — рассказывал, что он делает. В подробностях. Правда, звали его не Хаштай, но долго ли сменить имя, когда что-то звенит в кошеле? И если даже он не отец Кира Харти, так уж точно должен знать, кто его отец. Главное, что Тепу ничего не знал о лекаре. Никто не знал, кроме Квена и Тарпа. И, кроме них двоих, никто не знал и еще одного важного обстоятельства. Обстоятельства, которое наконец припомнил Квен. У маленького Харти были не только иссиня-черные волосы и шрам на лбу, но и ослепительно-зеленые глаза. И уж глаза явно были не в мать.

Трое всадников въехали в Намешу ранним утром. Они ничем не выделялись из числа обычных путников, разве только без сомнения причислялись к арува, потому как несли на поясах мечи, да широкие плечи выдавали скрытые под куртками легкие доспехи. Но пыль, пропитавшая их одежду, да и усталый вид гиенских лошадок подсказали бы внимательному наблюдателю, что все трое находятся в пути уже много дней. Вот только ни тени усталости не наблюдалось в самих седоках. Не было в их действиях и излишней суеты. Все трое вместе подъехали к страже на проездных воротах, спешился самый молодой из них — имя которого было Игай. Седой старик, которого звали Заманкур, и тонкая девушка по имени Хурта остались в седлах. Старшина стражи начал было орать, что спешиться должны все трое, но Игай показал ему что-то, и бледность на лице ветерана подсказала его подчиненным, что странных всадников следует пропустить в город без излишних разговоров. За воротами Игай снова спешился и подхватил под уздцы сразу трех лошадей. Старик и девушка разошлись в разные стороны и тут же смешались с толпой. Весь наступающий день им предстояло слушать, слушать и слушать, о чем говорят и чем дышат жители города Намеши — вотчины клана Крыла, клана Паттар. До Хилана оставались три сотни лиг.

Тем же утром еще трое воинов достигли первых целей.

В город Ак по дороге из Туварсы въехал огромный мужчина, которому было бы впору сидеть на быке, если бы его конь не был подобен самому большому из быков. Мужчина бросал по сторонам такие мрачные взгляды, что всякий испытавший их на себе чувствовал себя поджаривающейся на вертеле тушкой. То же самое почувствовали и стражники, которые стояли на воротах Ака. Никто не шагнул навстречу нежданному гостю, и не потому, что на груди его висел бронзовый диск смотрителя, и тем более не потому, что этот диск был больше обычного в два раза, — ужас сковал их члены.