Дело петрушечника - Персиков Георгий - Страница 28

Муромцев выкурил в томительном ожидании еще одну папиросу, затем отчаянно затушил ее в пепельнице и, так и не дождавшись официанта, отправился назад в архив. Головная боль стала накатывать волнами, заставляя замедлять шаг. К тому же из-за голода появилась тошнота, и Роман спускался в подвал, качаясь и перебирая рукой по холодной кирпичной стене.

Архивариуса он застал на рабочем месте — тот сидел, обложенный стопками папок, некоторые из них лежали на полу. Старик, увидев вошедшего сыщика, улыбнулся и протянул ему аккуратно написанный реестр со словами:

— Я велел снять с дел копии, потому мы так затянули. К счастью, дел всего двенадцать, чаще всего все пятеро одновременно не присутствовали. То одного не было, то другого заменяли.

Роман Мирославович взял реестр и принялся читать вслух:

— Евграф Волчанский, чиновник. Петр Федулаев, ремесленник. Так, здесь члены коллегии, чиновники и служащие других департаментов.

— И еще двадцать она фамилия, — подытожил архивариус.

— Надо срочно дать телеграмму нашему полицмейстеру. В этом списке либо будущие жертвы, а может, и, чем черт не шутит, возможный убийца! Теперь нам надо составить такой же перечень сирот из этих дел и проверить каждого из них. Убийца может быть и среди них.

— Я взял на себя смелость и такой список составил, — улыбнулся архивариус, — вот, ознакомьтесь, Роман Мирославович.

Роман удивленно ответил:

— Вы очень прозорливы, Давид Альбертович, вам бы в полиции работать!

— Ну, что вы! Мы люди простые, немудреные, наше дело — канцелярия!

Далее Роман Мирославович принялся вчитываться в список сирот:

— Младенец Лизавета Никифоровна. Четыре месяца. Так, ну женский пол сразу отметаем… Хотя нет. Может, убийца ее защитник? Ладно, смотрим дальше. Владимир Шомка, три года. Ага, тут заседание сразу с несколькими сиротами — Христофор Улитин, пяти лет, Яков Бурцев, тринадцать лет, Лев Душненко, одиннадцати лет, и Иоаннис Каргалаки, десять лет. А вот дети погорельцев, четверо — Полина Рысляева, три года, Шота Конашвили, один год, Артем Маратюк, три года, и младенец Егор Кузьменко, четыре месяца. Потом снова поодиночке идут — Ефим Шаркунов, девять лет, Софья Малая, пять лет, младенец без имени, наречен Иваном Ивановым, один месяц.

Роман Мирославович вздохнул, вытер пот со лба рукавом и посмотрел куда-то под потолок.

— Да, большой список, — сочувствующе заметил архивариус.

— Большой, — устало согласился Муромцев, — но проверить надо всех. От этих фамилий, фотографий и рисунков у меня голова разболелась что-то, Давид Альбертович.

Он сел на табурет и привалился спиной к прохладной стене. Головная боль становилась невыносимой.

— Вы вот что, Давид Альбертович, — сказал он сиплым, срывающимся голосом, — все эти фамилии в один список запишите и отправьте с посыльным на телеграф, пусть его полицмейстеру отправят.

— Сделаю, Роман Мирославович, — ответил старик, — а вам бы теперь выспаться, отдохнуть!

— В дороге отдохну, Давид Альбертович.

— Что же вы, вот так сразу и назад?

— Да, откланяйтесь за меня перед Сидором Евграфовичем. Прощайте!

Муромцев пожал архивариусу руку и пошел прочь. Извозчика с бричкой он нашел на постоялом дворе возле полицейского участка, как он и указывал. Они заехали в гостиницу, где сыщик забрал саквояж. Роман Мирославович выкурил папиросу и залез с некоторым усилием в бричку.

— Куда прикажете, пан начальник? — спросил извозчик, дыша перегаром и луком.

— Домой, — выдохнул Роман Мирославович.

Он буквально завалился на потертое сиденье и тут же провалился в болезненный, беспокойный сон.

Муромцев проснулся от громкой брани извозчика. Бричку трясло уже по булыжной мостовой в центре К., а извозчик, выпучив красные с недосыпу глаза, ругался на прущих под колеса праздных прохожих. Через два поворота, когда сон окончательно сошел, а пульсирующая головная боль вернулась, Муромцев различил впереди знакомый фасад полицейского управления. К его удивлению, у входа уже собралась внушительная компания встречающих. Он различил блистающего на солнце очками Барабанова, тонкую фигуру Ансельм, согбенного архивариуса с пышными бакенбардами и несколько стариков сыщиков под предводительством Дениса Трофимовича. Нестор, завидев бричку, принялся приветственно махать руками, разогнав толпу на мостовой, что позволило извозчику подрулить к самым дверям управления.

Муромцев потер лицо ладонями, стараясь понять причину такой бурной встречи, но быстро вспомнил об отправленной телеграмме, списке фамилий и близости разгадки. Барабанов, сияя как медный таз, помог товарищу выбраться из брички и выгрузить папки с делами.

— Я вижу, вы получили мою телеграмму, — заметил Муромцев, поморщившись от боли — ноги после долгого путешествия были словно чужие, и каждый шаг сопровождался уколами сотни невидимых иголок.

— Получили! — на всю улицу крикнул Барабанов. — И уже нашли зацепку! Лилия нашла! Вернее, госпожа Ансельм нашла. Она впала в транс, держа в руках вашу телеграмму со списком фамилий, побледнела, словно скатерть, а потом вдруг — бах! И сразу указала, что это были…

— Ну полноте кричать на весь город, — осадил его сыщик, заходя внутрь управления. — Давайте-ка лучше найдем место потише и с мягкими креслами. Да и господин полицмейстер наверняка тоже захочет послушать…

Но Барабанов был неумолим, как извергающийся вулкан:

— Сироты! Сироты Душненко и Каргалаки! Им устанавливали опекуна на сиротском суде!

Муромцев с трудом удержался, чтобы не стукнуть себя ладонью по лбу. Конечно же! Как он сам сразу не вспомнил эти фамилии. Это же дети тех самых заносчивых негодяев, инженеров-горнопроходчиков, которых убил и сожрал Людожор! Вернее, это по его словам они были негодяями… «Что-то больно легко я доверился словам психопата. Так недолго было начать его оправдывать, еще чего не хватало. Значит, их дети остались сиротами, никто их даже не приютил из богатой родни… Странно. Как-то не сходится с рассказами Людожора про «белую кость» и «инженеров в третьем колене». Тогда о них точно нашлось бы кому позаботиться. Значит, они были такими же простыми людьми, как и он сам. Выходит, врал людоед! А где еще наврал? Может, и про все свои обиды он выдумал?»

Цеховский в нетерпении поджидал их в приемной в сопровождении архивариуса. Муромцев выудил из услужливо протянутой Барабановым пачки нужное дело и, развязав скреплявшую бумаги веревочку, принялся читать. Вся компания, окружив сыщика, слушала его затаив дыхание.

— Протокол собрания сиротского суда Д. 18 сентября 18** года. За председательствованием городского главы сего города, его высокородия Аркадия Тарасовича Непришейко. Также на собрании присутствовали многоуважаемые его члены, такие как: Радевич Евген, Нечитайло Егор, Колесников Дмитро и Харитон Цибуля. Вспоможение уважаемому собранию оказывали: вольнонаемный полицейский художник Роман Никольский, доктор медицины Евдоким Пилипей, представитель государственного закона, полицейский урядник Сергей Боровчих, представитель церкви, а именно, церкви Андрея Первозванного, которая стоит в Д., его святейшество отец Арсений (Мишутин), а также ваш скромный слуга, составитель оного документа Валентин Ничипоренко. Сим уважаемым собранием в указанный день и час было рассмотрено дело о передаче под опеку двух малых сирот, а именно: дело сироты Душненко Льва, одиннадцати лет от роду, а также дело сироты Каргалаки Иоанниса, десяти лет от роду. Заявитель и истребыватель опеки — многоуважаемый господин Ян Жумайло, помещик.

С трудом пробивавшийся через витиевато-корявый канцелярит Муромцев прокашлялся и перевернул страницу. К следующему листу были приложены портреты сирот, выполненные Никольским. Сыщик в очередной раз отметил определенный талант художника — скорый карандашный набросок потрясающе точно передавал характер обоих мальчишек: Лев — хмурый и набыченный, подстрижен на скорую руку под горшок. Курносый нос покрыт частыми конопушками, а брови застыли в упрямом изгибе. Иоаннис — почти что полная противоположность. Тонкий, кучерявый, он был изображен художником в профиль, и Никольский, возможно невольно, подчеркнул его сходство с юношами с греческих мозаик или рисунков на амфорах. В больших печальных глазах виделись недавние слезы. Муромцев невольно хмыкнул. По рассказу Людожора, один из детей кинулся на него с кулаками в зале суда, а второй все время плакал. Теперь нетрудно догадаться, кто из них кто.