Дело петрушечника - Персиков Георгий - Страница 41

— Театральный задник, — сказал Муромцев, наблюдая, как Барабанов, скривившись, отряхивается. — Осторожнее, Нестор, эдак можно и ноги лишиться.

— А там, — кивнул Барабанов наверх, надеясь, что его промах может оказаться открытием, — там ничего нет? Может, посмотреть?

Муромцев прищурился, ведя фонарем и вглядываясь в полумрак.

— Нет. Здесь ведь не как в обычном театре, где сверху еще несколько аршинов пространства. Это же кукольный, мелкий. Вон, можешь руку поднять — и нащупаешь барабан, на который задник и натягивается. Там ничего нельзя спрятать.

— Господа, — негромко позвал их старый Спасибо откуда-то из-за сцены. — А вот это вам ничем не поможет?

В прогнившем ящике лежали склизкие от плесени, но когда-то, несомненно, изысканные театральные костюмы — нынче обратившиеся в тряпку, которую даже в руки было противно взять. Барабанов коснулся их кончиками пальцев и фыркнул, Муромцев втянул ноздрями тухлую сырость и на этом закончил исследования.

— Не поможет, — сказал он. — Увы, придется признать — мы напали на ложный след.

Денис Трофимович потер бровь, словно пытаясь что-то припомнить.

— Я бывал здесь, — сказал он. — Очень давно, лет десять назад…

— Какое-то дело? — навострился Барабанов.

— Да, мы осматривали условия содержания приемных детей по указанию сиротского суда. Я помню, что меня вел в кабинет хозяина какой-то паренек… ну из тех, кто не отличается особой сообразительностью… он еще заблудился и сделал пару лишних кругов по дому… Снаружи был совсем незаметный флигель, пристроенный прямо к дому. К нему можно было пройти по узенькому коридорчику… только вот где он… была такая маленькая дверка, как в кукольном домике…

— Мы не видели никакого флигеля, когда подходили к дому, — заметил Барабанов.

— В этом-то все и дело, — кивнул сыщик. — Судя по всему, когда-то дом перестраивался, и следы флигеля снаружи не видны. Где-то вот тут, господа!

Вход действительно обнаружился в неожиданном аппендиксе, в стороне от залы, через две комнаты слуг. Просунувшись в крохотную дверь, прикрытую гофрированными картонными дверками, они оказались в узком проходе, больше напоминавшем дымоход. Чуть ли не боком, полусогнувшись, группа прошла по коридорчику, завешанному лоскутами паутины, и оказалась во флигеле. Зажгли фонари.

Пристройка была скорее похожа на давно заброшенный крестьянский сарай — заваленная хламом, который непонятно зачем сюда стаскивал Жумайло: рессоры, крышки от сундуков, конская упряжь, десятки предметов, которые сгнили, ссохлись, потеряли свой вид, и их назначение едва-едва угадывалось.

Спустя час их поиски так ни к чему и не привели. Они уже тяжело дышали, Спасибо откашливался, снимая паутину с седых волос, Барабанов весь вспотел и раскраснелся, да и Муромцев подозревал, что сам выглядит не лучше, — но сыщики так ничего и не нашли. Ничего. Ни единой зацепки.

Роман стоял напротив затянутого бельмом грязи пыльного окна, вцепившись в прогнивший подоконник. Этот заброшенный флигель был последним помещением в этой усадьбе. Дальше — только пара сараев, от которых осталась лишь груда досок, да давно пересохший колодец. Неужели они ошиблись? И пошли по ложному следу? Неужто опять потеряли время?

— Ох! — удивленный возглас Барабанова утонул в глухой пыли.

— Ну что там? — вполголоса процедил Муромцев, оборачиваясь. — Это ежик, Нестор. Не трогайте его, он может переносить бешенство.

— Нет, ежик вот, а вы… вы только посмотрите! Идите сюда! — голос Барабанова дрожал от нетерпения, и Муромцев нехотя оторвался от подоконника.

Денис Трофимович уже сидел на корточках посреди кучи хлама и внимательно ощупывал пол. Нестор стоял над ним, наклонившись и упершись руками в колени.

— Смотрите! — Барабанов поднял голову и поманил Муромцева рукой. — Кажется… кажется, что-то есть.

— Определенно, — сказал Спасибо. — Это люк. Старый, доски вросли друг в друга, поэтому сразу и не заметили. Но люк.

— Я же тут сто раз проходил! — В голосе Барабанова прорезался тщательно скрываемый восторг. — Именно тут, вот, в пыли даже мои следы. И вдруг что-то как будто в голову стукнуло: «Нет, Нестор, остановись, приглядись внимательно!» И вот — вот оно!

— Хорошо, если так, — похлопал его по плечу Муромцев. Его интуиция почему-то молчала — и это его тревожило.

— Ага, — сказал Денис Трофимович, сдергивая тканую, почерневшую от плесени дорожку, которая прикрывала часть люка.

— Ого, — сказали хором Муромцев и Барабанов.

Две металлические скобы — в полу и в крышке люка — были соединены проржавевшим амбарным замком. «Как же ты сто раз ходил тут, Нестор, и не заметил его», — хотел сказать Муромцев, но промолчал.

Сыщик начал бить по замку заржавевшим топором. После пятого сильного удара каменная полусфера раскололась на две идеальные половины — но и дужка замка, крякнув и осыпав все хлопьями ржавчины, лопнула и выскочила из пазов.

Муромцев спустился первым. В нос ударил спертый запах, вонь старых тряпок, застаревшей грязи и еще чего-то, смутно знакомого. Нехорошо знакомого. Он повел фонарем — и чуть не выронил его, тихо ахнув сквозь сцепленные зубы.

— Что там? Что там? — заволновался Барабанов, пытаясь выглянуть из-за его плеча и всем своим тоном намекая, что это он нашел люк и это он должен был идти первым.

— Принесите лампу, — отрывисто бросил Муромцев, отведя луч фонаря. — Свечи. Что угодно, хоть факел. Нужен свет. Много света.

Крысы сожрали все сальные свечи, так что Барабанов нашел лишь несколько восковых, церковных. Они не смогли разогнать темноту, а скорее вызвали сонм теней, которые теперь шевелились в каждом углу.

— Пресвятая Богородица, — сказал старый сыщик в наступившей тишине.

Здесь не было того беспорядка, который царил в обветшавшей усадьбе наверху. Все было аккуратно расставлено по своим местам — в соответствии с какой-то жуткой, леденящей структурой, ведомой только хозяину подвала.

Если бы все эти предметы были еще хоть несколько меньше размерами, можно было бы подумать, что они все предназначены для кукол, что это мастерская безумного кукольника, мастера по марионеткам, хозяина Петрушек — но нет, нет, нет. Достаточно было бросить взгляд на свою руку — и затем перевести ее на колодку, чтобы понять: они предназначались не для кукол.

А для детей.

Да, все в этом подвале было для детей.

И клетки — узкие, низкие, тесные, в которых семилетнему ребенку можно было поместиться лишь согнувшись в три погибели. Клетки, полы которых до сих пор сохранили жуткого багрового цвета засохшие пятна.

И миски — совсем небольшие, погнутые, облупившиеся, с царапинами на дне, словно кто-то остервенело выскребал их, стремясь добыть последние крошки еды.

И колодки — в отверстия которых, казалось, можно было бы просунуть лишь несколько пальцев, и Муромцев заткнул уши, лишь бы не слышать треска детских костей, который ему услужливо подсунуло воображение.

— Он же их… как кукол… — прохрипел за его спиной старый сыщик. — Как кукол подвешивал и…

Что именно «и» — они так и не смогли произнести вслух. Но это было и так ясно. Об этом кричали колодки — разных форм и высоты, в которых можно было стоять на коленях, висеть распятыми, корчиться, согнувшись. И плети — длинные, короткие, однохвостые, двухвостые, гладкие и витые, с петлями на концах и с металлическими шариками. В углу комнаты безмолвной статуей возвышалась кукла в рост мужчины — в руке она сжимала длинный, свернутый кольцами пастуший кнут. Муромцеву показалось, что в свете фонаря и отблесках свечей на нем виднеются багровые пятна. Кукла смотрела на сыщиков пустым лицом, голой болванкой, на которой не было ни глаз, ни носа, ни рта. Но Муромцеву отчего-то казалось, что она ухмыляется.

Лишь одно было там для взрослых — маски. Маски и костюмы. Петрушки, Дуняши, Арапа, Черта — истлевшие, они аккуратно и даже как-то любовно были развешены на длинной металлической трубе, словно вот-вот должна была отвориться дверь и должны были войти те, кому эти костюмы принадлежали. Те, кто надевал их и смотрел.