Белая ферязь (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 33

И я живу.

Сегодня Татьяне шестнадцать лет. Будь она Наследницей — стала бы совершеннолетней. Ну, а сейчас просто — шестнадцать.

Как водится, молебен в нашей церкви. Да, мы снова дома. В Царском Селе. Прибыли вчера утром. Но мне до сих пор кажется, будто мы едем: гляну в окно, а пейзаж движется. И вообще… покачивает. Чуть-чуть. Ничего, сегодня уже меньше, чем вчера.

Вечером приедут гости, но то вечером. Да и какие гости: тетушки Ольга и Ксения, дядя Сандро, вот и всё. Мол, невеликое событие, день рождения Великой княжны.

Ну, а пока гостей нет, я позвал сестёр на новоселье. Да, Papa и Mama подарили мне дворец-избушку. Терем-теремок. Не очень большой, но и не самый маленький. Примерно сто квадратных метров. Плюс терраса. Плюс мезонин. Я просил одноэтажный, но без мезонина нынешние архитекторы терем не представляют. В подкорке у нынешних архитекторов мезонин. Мезонин дает в жаркий день прохладу, а в холодный — тепло. А ходить наверх мне вовсе не обязательно.

Терем мой деревянный, сибирского кедра. Пахнет тайгой — ну, я так думаю, в тайге-то я никогда не был. Тайгой и новой мебелью. Мне ещё к ней привыкать, к мебели. Сделана она так, чтобы не удариться. Без углов. Я с детства полюбил овал, а угол просто знать не знал. Мало того, что без углов, а ещё оббита кожей. Травмобезопасная.

И первым делом я провёл сестёр в мастерскую. Там, где я творю.

Здесь я и поздравил сестрёнку, и подарил картину. Двадцать на тридцать дюймов. В приличной рамочке. Название простое: «Новый Петербург» Думал я над картиной долго, а исполнил в два дня: вчера и сегодня. Немного изменил первоначальный план, да и как не изменить: портрет со спины — это чересчур уж новаторски. Нет, со спины-то со спины, но водитель — Татьяна — повернулась к пассажиру, Papa, они разговаривают. и получилось два профиля. Ну, почти профиля. Автомобиль стоит на перекрестке, светофор на красном, почему бы не поговорить, всё по правилам.

Вот только город я изобразил другой, сделал его городом двадцать первого века, с высотными домами, с многоуровневыми дорожными развязками. Только автомобилей мало, всего два, в одном Татьяна с Papa, это «Мерседес-Бенц», в другом, чуть дальше, морские офицеры, это «Испано-Сюиза». Автомобили тридцатых, расцвет роскоши.

Мне приходилось иллюстрировать книгу «Москва — Рим — Вашингтон», о том, как наш попаданец переиграл весь мир в облике Кирова, вот и пригодилось.

С красками я по-прежнему малознаком, хотя планирую брать уроки акварели, но и так, уголь и сангина, мне кажется, вполне справляются с задачей. Если справляюсь я. Не в красках дело.

Татьяне понравилось, хотя, воспитанная на классике, воспринимает мою манеру как детскую, мол, я просто ещё не могу прорисовывать все детали, не умею.

Умею. Но здесь это лишнее. Художником ли, писателем, музыкантом или архитектором становишься тогда, когда научишься видеть лишнее, слышать лишнее и, главное, избавляться от лишнего. Так говорил мой учитель рисования Борис Левенштейн. Сосед. Там, в двадцать первом веке. Нет, он умер раньше, в двадцать втором, в феврале. Инфаркт. Семьдесят девять лет, дело житейское. Включил утром телевизор — и вдруг умер. Это его вдова рассказала. Она квартиру продала, сразу, и уехала в Тулу, вернее, в Ефремов, Тульской области. И нам советовала.

Но мы сами с усами. Своим умом живём. Зачем нам Тула, это же север. А мы, можно считать, юг! Кабачки вызревают, абрикосы. Помидоры вкусные.

Помидоры…

— Вот если бы и в самом деле… — мечтательно произнесла Татьяна.

— В самом деле — что?

— Стать шофером… шофериней?

— Пилотессой, — сказал я. — Звучит лучше.

— Пилотесса… В самом деле, лучше. Что-то древнегреческое, героическое. Верхом на коне, с копьём в руках.

— Ну, так за чем же дело? Чего-чего, а автомобилей у Papa в гараже немало. Выбирай, учись. Можно и без копья для начала.

— Ага, думаешь, это так просто?

— Научиться пилотировать автомобиль? Не скажу, что просто, но ничего уж особо сложного нет. Каждый день по полтора часа, и через два месяца научишься. Ну, то есть ездить кое-как, научишься быстрее, а прилично, чтобы собак не давить — через два месяца. Нет, ремонтировать, разбирать-собирать мотор, с этим сложнее, тут физическая сила нужна, но и с этим управишься, если захочешь. А пилотирование — тут нужна практика, хороший тренер, и, понятно, автомобиль.

— Откуда ты знаешь?

— Из «Газетки», откуда же ещё. Не только приключения Непоседы читаю, а и остальное. Там много интересного, в «Газетке». Пишут, к примеру, что лаун-теннис очень полезен для шофёров и пилотесс, поскольку развивает плечевой пояс.

Это их заинтересовало, девочек. Лаун-теннис? Лаун-теннис! Да здравствует лаун-теннис!

И они побежали переодеваться — и на корт. Лето, отчего б не развлечься? А дождь, что дождь? Поиграют в зале. Там, конечно, не так просторно, но плечевой пояс всё равно будет развиваться.

Пришлось мне развлекаться одному.

Что ж, для нас, самодержцев, одиночество естественное состояние. Потому и «само».

Нужно, нужно мне создавать собственный двор. Камер-юнкеры, камергеры… Но как? Со сверстниками мне скучно, особенно если этим «сверстникам» шесть лет, как Коле Деревенко. Постарше? Ну, пару раз играл я с детьми дядьки Андрея, но какое-то чувство у меня странное. Неблагостно мне с ними. Они знают о моей болезни, и знают, что в любой момент могут меня толкнуть, подставить ногу — и мне станет худо. Очень худо. Нет, не думаю, что они это непременно сделают, но ведь могут. Ощущают превосходство. А если ощущают, то вдруг и сделают. В порыве чувств.

Я на досуге почитал материалы по царевичу Дмитрию Иоанновичу, князю углицкому, неслучившемуся царю Всея Руси. Тому самому, что мальчик кровавый в глазах Годунова.

Думаю, присочинил Пушкин. Известно, что ради красного словца поэт и Сальери не пожалел, и бедного Ленского под пулю подвёл.

Не уверен, что Дмитрия Углицкого убили по приказу Годунова. Его, Годунова, глупым никто не изображает. Хотел бы устранить — отравили бы, всё тихо-мирно. Грибочков не тех съел. Или просто детская хвороба приключилась. Дети тогда мёрли запросто, то корь, то свинка, то золотуха. Не думаю, что вообще был отдан приказ убивать. Думаю, Дмитрия Углицкого, восьмилетнего наследника престола, убили его друзья по детским забавам. Сын няньки и убил. И ещё двое-трое, тоже дети окружавших князя Углицкого лиц. Может, слышали не очень лестные отзывы о Дмитрии. Может, просто вскипела злоба, подогретая завистью: как так, он князь, а хочет быть царем? С чего бы это одним всё, а другим ничего?

И зарезали. Играли-то в ножички. Дети, они вовсе не ангелы. Вернее, не так: ангелы, они ведь разные бывают. Вовсе не добренькие, отнюдь. Вырвать язык для ангела — дело обыкновенное, спросите Пушкина.

А на что способны дети, вам расскажут учителя. Или полиция. Просто не хотят они рассказывать. Не приветствуется это. Ну, и не все дети убийцы, совсем не все. Как и взрослые.

В общем, не спешу я искать себе друзей среди сверстников. В солдатики мне с ними играть, в машинки, строить замки из деревянных брусочков? А бегать, прыгать, бороться и прочие детские забавы крупной моторики для меня запретны.

А будущее… Что проку будет мне от них в семнадцатом году, когда нас арестовывать придут? Сколько мне будет весной семнадцатого? Полных двенадцать? Ну, и им, значит, столько же. Или даже меньше. Чем мне поможет десятилетний Коля Деревенко? Чем помогу ему я? Нет, друзья, конечно, это хорошо, но тут думать нужно.

Вот я и думал. Сидел в тереме, поглядывал в окошко, и думал. Я бы тоже не прочь в лаун-тенис поиграть, даже очень не прочь. Или научиться водить автомобиль. Пилотировать. Ладно, с автомобилем, если доживу до шестнадцати, разберусь, движение сейчас не чета тому, в двадцать первом веке. Но до шестнадцати далеко. Там, в двадцать первом веке, машины у нас не было. То есть сначала она была, «Тойота», но когда погиб отец, мама её сразу продала. Ей на работу двадцать минут неспешным шагом идти, зачем ей машина? Мне и подавно незачем, особенно тогда, в пятом-то классе. При домашнем обучении. Но вообще-то, конечно, хотелось. За рулем, да по улицам, да с ветерком!