Колесо года (СИ) - Пронина Екатерина - Страница 15
- Предыдущая
- 15/34
- Следующая
Это не помогло. Лавина уже сошла со скалы, мой сон был всего лишь её отдаленным рокотом. Родители продолжали скандалить, пока однажды ночью отец не собрал чемоданы. Когда он гремел в ванной, складывая в сумку бритвенные станки, я делал вид, что сплю и ничего не слышу. Я думал, он, как обычно, уйдёт проветриться на ночь и вернётся наутро, поэтому не вышел попрощаться. Я даже не открыл глаза, когда папа заглянул в мою комнату. О, как я потом сожалел об этом! Как часто представлял, что подбегаю к нему, обнимаю и целую в небритую щёку.
Но отец не вернулся с рассветом. Он ушёл навсегда. Ещё несколько раз он навещал меня и привозил подарки, а потом мы с мамой переехали к бабушке, потому что квартплата оказалась слишком высока. Теперь мы с папой только созванивались по телефону несколько раз в неделю. Мне пришлось пойти в другой детский сад, гораздо хуже, чем прошлый, и какое-то время спать на раскладном кресле. По утрам я уныло ковырял ложкой глазунью, пока бабуля, которая теперь вместо отца отводила меня в группу, курила и красила губы. Я думал о кубиках и дурном сне. Моя Башня рушилась.
* * *
Понемногу жизнь наладилась. Школа в районе, где мы теперь жили, оказалась даже лучше, чем та, в которую я должен был пойти изначально. Со временем я смог убедить себя, что развод родителей был неизбежен, и башенка из кубиков здесь ни при чём. Очевидно, отец давно уже завёл любовницу, а мама в тот вечер была сердита, потому что обо всём узнала.
Порой я совсем не верил в мистику. А бывали дни, когда в голове зудел вопрос: могла ли мама сдержаться и не закатить папе скандал, если бы я в тот вечер вовремя убрал игрушки? Так или иначе, я стал относиться к дядиному подарку с осторожностью, граничащей с благоговением. Я даже не дышал на кубики лишний раз. Когда пришла пора переездов и мы с мамой меняли одну за другой съемные квартиры и комнаты в коммуналках, я бережно перевозил башенку в руках, не нарушая её хрупкого равновесия.
И мне снова стало везти! Дети в каждом дворе принимали меня в свой круг и делали заводилой. Учителя любили меня и ставили оценки чуть выше, чем я заслуживал. Если я бывал не готов к контрольной по алгебре, я шёл в школу спокойный, потому что знал: наш пожилой математик обязательно приболеет. Или на третьем уроке объявят пожарную тревогу. Или меня срочно попросят участвовать в городской эстафете и снимут с занятий на весь день. Я так привык к мелкой бытовой удаче, что уже не представлял, как другие обходятся без неё.
К пятнадцати годам мне надоела череда неприятных дядек, которых я должен был называть то «папой», то по имени-отчеству, и я перебрался жить к отцу. Он давно устроил свою жизнь. Мачеха, пугливая и неприлично-юная, не смела делать мне замечаний и только краснела до ушей, если я грубо выражался в её присутствии. Карапуз с широким ртом, который поднимался на нетвёрдые ножки, когда я подходил к манежу, мне даже нравился, хотя я не мог воспринимать его братом.
В отцовском доме мне жилось вольготно и славно. Ночами я убегал кататься на мопедах или с друзьями на дискотеку, а утром получал пятёрки в классе. Я выступал за баскетбольную сборную школы, привозил медали и собирался поступать в спортивное училище. Всё складывалось как нельзя лучше. Ровесники или любили меня, или завидовали, но и те, и другие раболепствовали предо мной и гордились, если я позволял сесть рядом в столовой или решить за меня домашнее задание. Взрослые отмечали, что при средних способностях удачи мне Бог отсыпал за троих. Я же знал, что дело не в Боге.
Накануне городских соревнований я вернулся домой пораньше, чтобы выспаться. Я сразу заметил, что в комнате что-то не так. Моя башенка стояла на непривычном месте, верхний кубик лежал рядом. Видимо, мачеха зашла, чтобы протереть пыль, и передвинула мои вещи.
— Кто тебя просил лезть в мою комнату⁈ — заорал я с порога. — Кто тебя просил лезть в мою жизнь⁈
Бедняжка сразу смешалась и стала извиняться, сама не понимая, за что. Карапуз у неё на руках заревел, скривив красное личико. Я хлопнул дверью и заперся в комнате. Мачеха так смутилась, что даже не стала ничего говорить отцу: в конце концов, он на неё тоже частенько орал.
Я вернул кубик на место, надеясь, что всё обойдётся. Это ведь не я трогал башенку, да и починил её сразу же. Разве будет справедливо, если удача от меня отвернётся?
Тщетно. Ночью мне снова приснилась Башня. Теперь это был небоскрёб из стекла и бетона. Квадраты выбитых окон темнеют, как выколотые глаза. Нижние этажи окутаны дымом. Сквозь его тёмную пелену где-то далеко на земле моргают мигалки машин экстренных служб, но, я знаю, людям внутри это уже не поможет. От воя сирен закладывает уши. Я вижу, как змеится по стене трещина. Взрыв. Многоэтажка складывается, словно карточный домик, погребая меня под осколками.
Я боялся, что теперь провалю городские соревнования, но матч прошёл отлично. Я сломал ногу позже, выходя из раздевалки, когда поскользнулся на мокром полу. Боль была столь сильна, что я едва не потерял сознание.
— Не переживай, Пашка, через месяц уже снова играть будешь, — утешал меня тренер. — Даже лучше прежнего! Всё обойдётся.
Ещё до того, как мне сделали рентгеновский снимок, я знал, что ничего не обойдётся.
Перелом оказался со смещением. Я провёл в гипсе два месяца, о спортивной школе пришлось забыть. Играть, как прежде, я не смогу уже никогда. А больная нога до сих пор напоминает о себе ломотой в пасмурные дни.
* * *
С тех пор башенка всегда украшает мой письменный стол. Пять кубиков один на другом: жёлтый, красный, синий, белый и зелёный. Моя крепость, мой талисман, приносящий удачу. Горничная, которая приходит убираться к нам трижды в неделю, знала, что не должна трогать предметы на моем столе. Никогда. Без исключений. Даже если ноутбук плавает в луже кофе, даже если потоп и пожар. Я плачу достаточно, чтобы люди, работающие на меня, уважали мои маленькие безобидные прихоти.
У меня нет и не будет домашних питомцев, потому что уследить за ними слишком сложно, а я не готов строить жизнь заново каждый раз, когда гиперактивная кошка устроит догонялки с собственной тенью на моём столе. Возможно, у меня никогда не появятся дети: четырёхлетке не объяснишь, почему нельзя брать папины кубики. Когда к нам приходят гости, я запираю дверь кабинета на ключ, но всё равно не чувствую себя в безопасности. Мой успех неустойчив, как построенная ребёнком башня.
Я ни с кем никогда не говорил об этом, хотя дядя не запрещал мне напрямую. Просто чувствую: о чудесах нельзя болтать с посторонними. Держи открывшееся тебе волшебство в секрете, храни за пазухой, изредка доставай, чтобы взглянуть, но не пытайся понять. Не то выветрится. Так что тайну моей удачи не знает даже Анфиса.
С Анфисой всё вышло случайно и глупо. Девочка-официантка с невозможно-длинными ногами, которая обслуживала наш столик во время важной сделки. Мой деловой партнер увидел эти ножки, тонкие и стройные, как у горной серны, пошло причмокнул губами и засвистел ей вслед. А я посмотрел в глаза — дикие, испуганные и злые глаза маленькой официантки! — и сразу влюбился. В Анфисе было что-то неправильное, угловатое, изломанное: этот изгиб бровей, похожий на чаячье крыло, острые колени, хрупкие ключицы. Хотелось обнять её и защитить от всего мира. А то ведь сомнут, испортят, станут обтёсывать под себя.
Я мог бы подарить Анфисе новую жизнь. Снять квартиру, оплатить учёбу в институте, с которой ей пришлось уйти, когда заболел отец. Мог пару раз прислать розы и провести ночь в отеле, ничего не обещающую и ни к чему не обязывающую. Мог, в конце концов, просто оставить отличные чаевые за красивые глаза! Вместо этого я, как дурак, женился. А через полгода понял, что чувство, которое я принял за любовь, оказалось всего лишь жалостью. Тем не менее, у нас был крепкий брак и неплохие четыре года вместе.
Когда я пришёл из ресторана и увидел, что Анфиса сидит на кухне в темноте и плачет, я сразу же вспомнил свою мать. Вот чёрт. Где я просчитался? Я ведь, кажется, стирал все смс-ки, а подозрительные контакты в телефоне переименовал в «Вася-ремонт» и «Коля-баня».
- Предыдущая
- 15/34
- Следующая