Не закрывай глаза (ЛП) - Дэвис Ли - Страница 7

Боль — это хорошо. Она напоминает мне, что я еще жива. Отвлекает от моих разрозненных эмоций.

Выходя из воды, я чувствую себя другой, на сердце становится легче. Ничто не успокаивает меня так, как вода.

Моя любовь к воде началась еще в детстве. Я сводила свою мать с ума, выбегая каждый раз под начавшийся дождь. Поднимала лицо к небу и смеялась, когда капли воды танцевали на лице и стекали вниз по телу к земле. Помню однажды, мы только вернулись с вечеринки по случаю дня рождения, и на мне было новое платье принцессы, которое моя бабушка подарила мне за пару недель до своей смерти — красивое платье с бабочками на подоле. Когда мы вышли из машины, начался дождь. Мама крикнула нам, чтобы мы бежали в дом, пока не промокли. Проигнорировав ее, я закружилась под дождем, прыгала по лужам и смеялась от счастья, когда вокруг меня падали жидкие бриллианты.

Когда теперь я вспоминаю этот день, чаще всего на ум приходит боль. Мать затащила меня в дом за волосы, швырнула на пол у входа и отхлестала одним из ремней отца. Пряжка ужалила кожу, порезала плоть и потекла кровь. Мои крики эхом отдавались от стен, пока я защищала лицо руками. Когда я кричала, чтобы она остановилась, получала в ответ лишь оскорбления и новые побои. Она остановилась лишь тогда, когда у нее устала рука.

Когда я думаю о своей матери, именно это воспоминание приходит чаще всего, оно нисколько не поблекло даже в отдаленных уголках памяти.

Чем сильнее мать хотела удержать меня от воды, тем больше я ее жаждала. Я ничего не могла с собой поделать. Еще я помню, как она запустила бокал вина мне в голову. Он разбился о мой лоб, и осколок стекла порезал мне бровь. Все же, я не могу позволить ей забрать единственное, что приносит мне радость. Пытаясь пережить сложное детство, некоторые дети придумывают себе воображаемых друзей, некоторые переедают, а другие режут себя. Я обратилась за помощью к воде и математике. Без этих двух вещей я бы сошла с ума.

Понятия не имею, как долго продлится облегчение, подаренное водой, но цепляюсь за него, возвращаясь к машине. С меня течет, но я игнорирую любопытные взгляды прохожих.

Достаю из багажника полотенце, которое держу там для таких случаев — случаев, когда начинается дождь, и у меня возникает желание потанцевать, случаев, когда… я бросаюсь в океан из мимолетного желания.

Я высушиваюсь и выжимаю воду из волос, а затем накрываю мокрым полотенцем водительское сидение. Я замерзла. Сажусь в машину, захлопываю дверцу и закрываю глаза, пытаясь держаться за это приятное чувство, начинающее ускользать.

На пассажирском сидении звонит телефон.

Мне не нужно видеть имя звонящего, чтобы знать, кто это. Он хочет знать, где я и когда вернусь домой.

Вместо того чтобы ответить на его беспрерывные звонки и вернуться домой, я снова выхожу из машины. Мне все равно, что уже почти восемь. Я стою у машины во все еще мокром платье, прилипшем к телу, и решаю прогуляться по набережной. Я дрожу, ощутив порыв ветра.

На одной из деревянных лавочек замечаю газету. На первой полосе лицо Исаака Бакстера: волосы цвета соль с перцем и улыбка. Сажусь на лавочку, чтобы прочитать, что про него пишут.

Маргарет, должно быть, получила неверную информацию. В газете пишут, что Исаак Бакстер умер три дня назад. А еще тут говорится, что его дорогое поместье, вероятно, перейдет к его единственному сыну, Дилану Бакстеру, ведущему дела своего отца в Нью-Йорке.

К несчастью, статья не проливает свет на будущее его многочисленных предприятий в Корлейке.

Закончив читать газету, я решаю еще немного посидеть на лавочке. Пусть сегодня вечером Райан сам заботится о себе. Он в состоянии сделать это сам.

Я не стану извиняться за то, что решила вернуть себе свою жизнь. Несмотря на то, что пытаюсь храбриться, глубоко в сердце знаю, что заплачу большую цену за эти мгновения свободы.

Что-то не так. Я понимаю это, как только поворачиваю на нашу улицу. Покинув пляж, я планировала поехать домой, принять душ и сразу лечь спать. Но теперь у меня чувство, что этому не суждено случиться.

Чем ближе я подъезжаю к нашей квартире, тем громче звуки сирен. Увидев здание, я понимаю, что тревожные колокола бьют не только у меня в голове.

Столб дыма вырывается из окна нашей кухни в ночное небо. Звук, который я слышу — это звук пожарной сигнализации.

Невидимая рука сжимает мои внутренности так сильно, что я сгибаюсь пополам.

Боль вскоре вытесняется волной паники. Задыхаясь, я выпрыгиваю из машины.

Через несколько минут выскакиваю из лифта на четвертом этаже. К тому времени, как я добираюсь до нашей входной двери, мои легкие кричат от боли, а тело напряжено. Вставляю ключ в замок.

Я вхожу в квартиру. Облако дыма попадает мне в ноздри и устремляется в легкие. Я безудержно кашляю.

Глаза щиплет, я сжимаю в руке край своего влажного платья и прижимаю ко рту.

Дым внутри настолько густой, что я практически могу к нему прикоснуться.

Пожарная сигнализация по-прежнему вопит, вызывая у меня головную боль, но первое, что нужно сделать, ― это добраться до источника дыма.

На плите горят все конфорки. На одной из них стоит кастрюля, из которой валит дым.

Со слезами, вызванными дымом и стекающим по моим щекам, я выключаю плиту и тянусь к горящей кастрюле. Я отскакиваю назад, когда слышу, как что-то лопается. С ужасом наблюдаю, как дно дешевой кастрюли плавится и серебряной рекой стекает по боковой стенке плиты.

Прежде чем вся кастрюля успеет расплавиться и повредить поверхность, я хватаю ее и бросаю в раковину. Включаю воду, и в тот момент, когда она попадает на кастрюлю, в воздух выбрасывается еще больше дыма. Я едва могу дышать, когда хватаю метлу из-за шкафа и бью ей по пожарной сигнализации на потолке, пока звук не затихает, сменившись сиренами снаружи здания.

Мне трудно дышать, я сжимаю край раковины, плотно зажмурив глаза. Мой страх тут же сменяется приливом жгучей ярости.

Ногти впиваются в ладони, когда выхожу из кухни и бегу в гостиную, где, я знаю, он будет ждать меня.

Сквозь завесу дыма, которая успела попасть в комнату, я вижу, как он сидит на своем обычном месте перед телевизором и смотрит фильм, где люди стреляют друг в друга.

Я захлопываю дверь и, устремившись к нему, разворачиваю кругом. Бью его по щеке так сильно, что у меня болит рука.

— Да что с тобой? ― кричу я в перерыве между приступами кашля. — Ты спятил?

Его улыбка меня вымораживает.

— Пожалуйста… Пожалуйста, скажи, что ты сделал это неспециально.

Эти слова причиняют мне боль.

— Не скажу. Я могу устроить и нечто похуже, ― произносит он тоном, в котором нет и следа сожалений.

Я отшатываюсь, словно он тоже влепил мне по лицу.

— В следующий раз, если не придешь домой вовремя, случится нечто ужасное.

Я снова бью его по щеке, еще сильнее.

— Как ты смеешь распоряжаться моей жизнью? Я могу приходить и уходить, когда захочу.

Он даже не вздрагивает от моей пощечины.

— Твоей жизнью?

Брат смеется, а после кашляет, не удосужившись прикрыть рот рукой.

— Ты и правда думаешь, что у тебя есть жизнь?

Его слова подобны острым стрелам, поражающим меня одна за другой. Они вонзаются в мою плоть, пытаясь проникнуть в сердце.

— То, что случилось сегодня, это лишь цветочки. Я тебе обещаю.

— Ты такой…

— Называй меня, как хочешь. Но отныне, когда я звоню тебе, ты берешь трубку или перезваниваешь в течение часа. Если этого не произойдет, я за себя не отвечаю. ― Он делает паузу, чтобы откашляться. — Раз у меня нет жизни, не будет и у тебя.

— Это угроза?

Как он смеет так говорить, когда я каждый день гну спину, чтобы у него все было?

Ледяное, мрачное молчание повисает между нами, пока я дожидаюсь его ответа.

Когда он решает ответить, его голос сочится ядом.

— А похоже? ― Он наклоняет голову набок. — В таком случае, да, угроза. Воспринимай мои слова всерьез.