Раскол - Аджиев Марат - Страница 3

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая

Перекрестившись, христианин осеняет себя тенгрианским крестом, у которого в отличие от латинского все стороны равны.

Ныне различают достаточно много крестов: латинский, греческий, патриарший, андреевский и другие. Однако какой из них связан с именем Христа? В Евангелии об этом — ни слова, потому что когда писалось Евангелие, у христиан не было никакого креста.

Крест, как хорошо известно (читайте, например, словарь Брокгауза и Ефрона), появился у христиан только в IV веке. Это зафиксированный факт! И появился крест сперва в Византии. Внешне этот крест был точно таким же, каким давно был на Алтае, у тенгриан, то есть у степняков-тюрков. Видимо, тогда и вошло в повседневный обиход христиан осенение крестным знамением. А появление латинского креста в христианстве приходится лишь на V–VI века.

И верно, в Евангелии нигде не говорится о том, что кто-то из верующих осенял себя крестным знамением…

Есть все основания полагать, что и двоеперстное крестное знамение тоже заимствовано христианами из тенгрианской религии. Степняки складывали два перста еще до Рождества Христова, выражая свою приверженность Тенгри-хану.

Утверждать так позволяет хотя бы то, что и поныне сохранились последователи тенгрианской религии, их в России народ называет «дырники». Это не новомодная секта. Они молятся на восток, открытому небу. К Богу-Отцу обращены их молитвы. («Дырниками» их прозвали потому, что в избах с восточной стороны у них обязательно прорубались форточки, чтобы можно было молиться в ненастную погоду дома, но глядя на небо.) Важно подчеркнуть: «дырники», точнее тенгриане, встречаются только в среде степняков, в казачьих станицах по реке Урал, в приалтай-ских степях…

И это не все. Обратите внимание на дьяконовские парчовые одежды. Или на праздничные одежды православных митрополитов. Пожалуй, это один из самых консервативных источников информации о церкви, мода здесь никогда не менялась, как было вначале, так и осталось навсегда. Первое, что мы увидим, — опять же тенгрианские кресты, расшитые золотом.

Еще деталь — архитектура храмов, тоже очень консервативный источник памяти народа. Даже чисто внешне христианские храмы в Степи отличались от тех, что строили потом на Руси. Вспомним: Никон не случайно запретил строительство именно шатровых храмов.

Церковь, храм у степняков называли «килиса». Но что означает это слово, откуда оно? «Килиса» — название идет, видимо, от священной горы Кайласа, самой высокой на юге Тибетского нагорья. У многих народов Востока она считалась обителью богов. Здесь и было обиталище бога Тенгри, которому поклонялись не только тюрки-кипчаки.

А если так, то тогда становится понятным, почему у степняков появились именно высокие храмы, — они с их шатрами были копией той горы. Своей устремленной в небо формой они повторяли очертания Кайласы. Первые же христиане, как известно, справляли обряд не в храмах, а в катакомбах.

Больше того, становится понятным и другое — что означает слово «алтарь» и почему в древности никому не разрешалось заходить в алтарную часть православного храма, кстати, всегда обращенную только на восток.

«Алтарь» дословно с тюркского переводится «алт» — «низ», «ор» «восходить», иначе говоря — «приподнятый». И действительно, алтарная часть храма приподнята на ступеньку-другую. Там — святая святых, там место отдыха Тенгри-хана, около которого люди молились.

Однако постепенно, после принятия христианства, традиции тенгрианского канона угасали, и в православный храм с VIII–IX веков стали входить молящиеся, а в алтарную его часть — священнослужители. Прежде это категорически запрещалось.

Важно подчеркнуть и то, что в древности фундаменты тенгрианских, а потом и ранних христианских храмов имели форму креста. Равностороннего креста! На Востоке такой крест символизировал перекресток, где сходятся пути мира. Построенный на кресте храм, таким образом, в соответствии с принятыми мифо-поэтиче-скими понятиями становился символом вечности, ибо «дорога — это жизнь».

Традиции тенгрианской архитектуры даже в позднем средневековье в Степи, несомненно, сохраняли лучше, бережнее, хотя и бессознательно. Например, верхняя часть здания тенгрианского храма в плане всегда была шести- или восьмигранной. Купола тоже складывались как бы из шести или восьми лепестков.

Откуда это? От куреня, который степняки-тюрки строили только шести- или восьмигранным, и от формы юрты…

В этих отличиях между русской, то есть не имеющей тенгрианских традиций, и нерусской церковной архитектурой легко убедиться, достаточно отъехать к югу от Москвы, за Оку, где еще недавно начиналось другое — тюркское — государство и где была совершенно другая — не славянская и не угро-финская — культура.

Такие же отличия мы найдем и в иконописи. Русские, или северные, иконы манерой письма отличались от тех, что были традиционными для тюрков, то есть для Степи, но об этом чуть позже. Здесь же отметим: «икона» — тюркское слово, оно четко обозначает конкретный предмет и действие над ним. «Айконе» на европейских языках звучит одинаково — и на греческом, и на романских. «Айконе» по-тюркски — «открывай душу» (дословно — «говори истинно»).

А разве не наводит на мысли сокровенное библейское понятие «Эдем» христианский символ рая? Почему Эдем был именно на Востоке? Почему он считается землей прародителей? Не возникает ли ощущение некой близости или даже идентичности этой мифической земли с Алтаем (в переводе с тюркского «Золотыми горами»), откуда вышли тюрки в Европу и где зародилось тенгрианство? Вопросы, вопросы…

Например, такой. Как Христос обращался к Отцу своему? Вспомним его последнее обращение: «Элои!» — воскликнул он уже на кресте. Но ведь точно так же взывали к Тенгри-хану тюрки.

Есть, конечно, и немало других примеров, показывающих следы тенгрианства в Древлеправославной церкви, например, те же куличи, крашеные яйца, новогодние украшенные елки… Однако не о них здесь речь. Этим отступлением нам важно было показать мощные тюркские корни православия, религии, на которую замахнулся осмелевший московский царь Иван IV, видя угасание Степи.

Опричнина, устроенная московским царем, как свищ истощала Русь. Кроме того, между дряхлеющим боярством и нарождающимся дворянством шла борьба за сферы влияния при дворе. К сожалению, эта борьба лишь прибавляла работы опричникам. Таинственные смерти, казни, измены превратились надолго в будни русской жизни. К ним привыкли.

Митрополит Филипп Колычев, выходец из благородного рода Федора Кобылы (обратите внимание — фамилия тюркская), конечно же, не мог спокойно смотреть на бессмысленное уничтожение народа, задуманное царем Иваном, и потребовал, «чтобы царь и великий князь отставил опришнину».

Но «духовного» спора между митрополитом и царем-злодеем не получилось. Однажды в Успенский собор Московского кремля, где владыка вел службу, ворвался царь «со всем своим воиньством, вооружен весь, наго оружие неся», то есть с обнаженным оружием вошел в храм господний. Черные кафтаны, черные шапки опричников, как туча, усиливали тягость грядущего. В ответ на обличительные слова митрополита царь в ярости ударил в пол посохом и дико завопил: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, к твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!» Малюта Скуратов поставил в споре последнюю точку — он задушил митрополита Филиппа. Московский царь, видимо, подумал, что уже избавился от влияния церкви. Но нет.

Опричнина и даже убийство митрополита Филиппа были лишь попыткой раскола Древлеправославной церкви. Однако еще не расколом. Царь щедро наградил иереев и монастыри, поддержавшие его в борьбе со свергнутым митрополитом. Но жестокий царь явно переоценил свои силы, забыв, что он сам смертный человек и Бог взыщет за невинную кровь… Древлеправославная церковь оказалась сильнее царского самодурства, она по-прежнему оставалась общей в славянской Руси и в тюркской Степи.

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая