Начальник милиции (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 12

Один вопросик не давал покоя — почему меня менты знают. На ум пришло лишь одно объяснение — в этой новой жизни я частый посетитель ментовки. Может, и судимость имеется… Быть может, на отметки хожу. Или недавно отбывал суток десять-пятнадцать там у них в КПЗ. Лучше всё-таки последнее, конечно, это все-таки не судимость, а административка. В СССР арест до пятнадцати суток запросто можно было схлопотать, например, за мелкое хулиганство, за неповиновение менту или народному дружиннику (что мне буквально несколько минут назад чуть не вменили).

Короче, надо найти мою общагу и там выяснить, с кем живу, где работаю или учусь. Досьишко на себя подсобрать, в общем.

В том, что у меня была какая-то занятость, я не сомневался. Не принято было в эти времена не работать. Даже статья за тунеядство в УК РСФСР предусмотрена. Так что, если я не алкаш (а я точно не алкаш, слишком опрятен, это сразу видно), значит, хожу в рабочее время в какой-нибудь казенный дом, учреждение, институт или другую шарагу.

Жизнь приобретала новые краски — чувствовал я себя Колумбом, который скоро откроет не Америку (чтоб она провалилась к чертям собачьим), а самого себя. Интересное ощущение, будто заново родился, но сразу в возрасте дееспособном и осмысленном. Минуя детство, когда за тебя всё решают и тебя шпыняют. Если бы молодость знала, если бы старость могла… Вот как раз сейчас и могу, и знаю. Хотя насчет последнего не стоит слишком обольщаться. Все же я в другом времени.

Конечно, я жил в СССР и, вроде бы, знал, с чем его едят, но с тех пор прошли десятки лет. Для меня сейчас здесь одновременно все другое и все знакомое… Здесь свои порядки и привычки, которые я подзабыл, но, очутившись в прошлом, начал вспоминать. Для тех, кто не родился в СССР — этот другой мир может показаться абсурдным и непонятным. Им будет трудно понять, почему здесь откладывают все хорошее на потом и берегут вещи — могут годами ими не пользоваться. Здесь хлам не выбрасывают, а свозят на дачу, в гараж или забивают ими балкон, а одежду и вовсе донашивают дома, а когда она рвется и её невозможно носить, все равно хранят, чтобы когда-нибудь пустить на тряпки. Здесь принято собирать старые газеты и бежать к остановке за транспортом, махая руками. Здесь многое решают связи и нужные знакомства, а взятки можно давать натурой — то есть, продуктами. Здесь лучшие танки и самолеты в мире, но автомобили частенько не заводятся и чихать на всё хотели. Здесь верят всему, что сказали по телевизору, а власть критикуют лишь на кухне. Здесь не выбрасывают еду, а доедают все до крошки, даже если в тарелке откровенная бурда. Здесь стирают пакеты, а белье сушат на улице возле детской площадки. Здесь донашивают одежду за старшим братом, даже если ты — сестра. Половину всех болезней здесь лечат вьетнамским бальзамом-звездочкой, а другую половину — паром над только что сваренной в кожуре картошкой. Лучшим подарком здесь считается книга, их выставляют напоказ в шкафу-стенке со стеклянными дверцами, как украшение интерьера, их передаривают. Самые смешные анекдоты здесь начинаются с одной и той же фразы: «Армянское радио спрашивают…». Проблемы здесь принято решать сообща, а «ценные» советы раздавать даже малознакомым людям. Фильмы здесь принято пересказывать, а песни петь хором под застолье.

Это Великая Страна, понятная лишь тем, кто в ней живет, а на остальных мне, впрочем, плевать… Ведь, что русскому хорошо, то иноземцам — капут.

— Извините, — я остановил какого-то прохожего с портфелем и безобидной физией, как у сотрудника бухгалтерии. — Как мне найти общежитие номер один?

— Это мясокомбинатовское, что ли? — прохожий остановился, сдернул с носа очки и принялся тереть стекла о вязаную жилетку.

— Ну-у… да, — помедлив, кивнул я, вряд ли всё-таки в городе несколько общежитий с номером один.

— Так вам туда, два квартала, — махнул он очками, — потом налево, а там спросите. Тут недалеко, можно пешком дойти.

— Спасибо, — я поспешил туда, пока свеж в памяти указанный маршрут.

Минут через двадцать дотопал до нужного здания. Его, как оказалось, ни с чем не спутаешь. Огромное, как ледокол «Арктика», монументальное и в то же время безбалконное и простое. Панельное строение с плиточной мозаикой при входе — в виде факелов, советских звезд и красного флага.

Оглядел фасад. За окнами висят дощатые коробушки для продуктов (для «холодильных» авосек еще не сезон, жара). Здание стоит в таком себе обособленном закутке, в глубине дворов, далеко от проезжей части. Рядом школьный стадион с рукоходом, вкопанными колесами, турником и «суровой» советской беговой дорожкой — огромный железный цилиндр от асфальтного катка, закрепленный промеж двух столбов.

Отлично! Стадиончик совсем рядом. Я всего лишь несколько часов в новом теле, но оно категорически меня не устраивает. Ещё бы! Рыжему два раза вломил по морде, а он даже не упал и заяву на меня не накатал за телесные повреждения. Потому что их от меня так и не получил. Я критично оглядел свои кулаки.

Надо подкачаться. Надо, надо подкачаться… Вдруг запел в голове какой-то певец из моего времени. В здоровом теле, здоровый дух, бухни разок, и он потух! — возразил я ему.

Кстати, о выпивке… Ни пить, ни курить почему-то здесь не хотелось. Хотя по моим понятиям — оно, вроде, и пора бы. Видимо, некоторые рефлексы и физиологические особенности я унаследовал от своего реципиента. Что вполне логично. Спасибо тебе, Сашок, что ты такой зожник оказался. Ну или — ботан, что вернее. В любом случае, это мне повезло — попробуем жить без зависимостей. А то, что эта жизнь новая и неизведанная, я почувствовал прямо с порога общаги. Поднялся по щербатым ступенькам. Над входной дверью меня встретила незатейливая вывеска: «Общежитие №1 Зарыбинского мясокомбината».

О как… я, получается, рабочий или служащий в местном предприятии пищепрома? Что ж… Это чуть лучше, чем студент. Наверное…

Открыл дверь, после солнечного дня полумрак внутри показался теменью, полной опасностей и приключений. Вот она, новая жизнь… Встречай дядю Сашу.

Но эта новая жизнь нестерпимо пахла жареной селедкой, хлоркой, мокрыми тряпками и дымом «Беломора».

Небольшой и короткий коридорчик сразу упирался в каморку со стеклом и окошком, за которым восседала необъятная, как Царь-бомба, женщина. Из-за тройного подбородка, отсутствия шеи, талии и морщин (имелись лишь натянутые складки), трудно было хоть сколько-нибудь точно определить ее возраст. Может, тридцать, а может, и пятьдесят. Бигудюшные кудри на ее голове светились хной, будто свежей ржавчиной, а во взгляде заплывших и одновременно цепких, как паучьи лапки, глаз, угадывалась неприязнь ко всему мужскому полу. Вахтерша советского общежития — бог, начальник, надзиратель, палач и цербер в одном лице.

— Здрасьте! — я приблизился к окошку.

Чуть не отрапортовал по привычке — заключенный Морозов прибыл. Да-а, что-то тут нужно вспомнить, что-то — узнать, а что-то — забыть навсегда.

— Кошки-матрёшки! Морозов, — с пренебрежительным фырканьем выдала вахтерша, она меня точно узнала и явно не уважала, что-то мой предшественничек авторитета не держал, а может, она ко всем так относится? Не исключено. — Ты почему сортир не вымыл?

В мозгу сверкнула вспышка ярости, угасла до злости, и потухла до ворчливого недовольства. Надо понимать, что здесь не зона, и сортир драить, конечно, стрёмно, но не западло, а есть обязанность жильцов, но все одно не удержался и недовольно буркнул:

— С каких таких щей?

— С капустой и кислых! Скажи, Морозов, тебя что, Кощей зовут? — грудь вахтерши тяжело стукнулась о стол, тот, казалось, чуть прогнулся. — Нет? А что ты такой бессмертный? Ты по графику стоишь, бери в кладовке ведро, швабру — и вперед! И я не посмотрю, где ты и кем работаешь. Выселю! Запомни, в бане и в общаге все равны.

— А где я работаю? — я уставился на стеклянную перегородку, что отделяла меня от Царь-бомбы. Никаких табличек с данными вахтерши, естественно, не было. Как ее звать-то хоть?