Студент (СИ) - Советский Всеволод - Страница 3

Да что-то не похоже.

Проморгавшись, я с удивлением увидел, что стою в помещении типа фойе с огромными многостворчатыми окнами, именно сквозь них сюда летит этот ликующий летний свет. За окнами — яркая свежая зелень какого-то леса или парка, а помещение полно людьми и сдержанным гомоном — эти люди переминаются, перешептываются, вот длинный слева от меня нервным жестом снял очки и стал поспешно протирать окуляры о рукав клетчатой рубашки…

Как-то не очень похоже на рай, а эти граждане на ангелов, а?..

Сознание мое, еще не понимая главного, вторым планом работало исправно, и сигналило мне о чем-то необычном. Я слышал голоса, разбирал слова на самом настоящем русском языке, слова знакомые, и все в одну тему: экзамен… апелляция… проходной балл… Мелькнула дурацкая мысль: так, может, это все новопреставленные, и в рай экзамены сдавать надо⁈ Ага, и комиссия заседает: Отец, Сын, Святой Дух… А если не сдал, то сначала апелляция, а потом патруль чертей является: ну, пошли! Чего тут засиделся? Сковородка ждет!

Понятно, это все мелькнуло в шутку, а сознание вбирало в себя все больше фактов: парень в очках, что в нем не так?.. Одет не так! Старомодная, словно из бабушкиного сундука, рубашка в крупную оранжевую клетку, мятые серые брюки, ботинки дикие какие-то, где он их выкопал, в каком чулане?.. Да и вообще…

Дальше мысль не оформилась, потому что не только сознание, но и восприятия работали, и не только зрение и слух. А именно — я ощутил нечто в правой руке, легонькое и слегка шершавое. Ну, бумажка, картонка, примерно так.

Ненужным рывком я вскинул правую руку: вишневая тонкая книжечка, и в ней сероватый бумажный лист. Паспорт, ясное дело.

Я повернул документ лицевой стороной — и обомлел.

Золотом по вишневому: советский герб — земной шар, серп и молот в обрамлении колосьев. Над ним — СССР, под ним — ПАСПОРТ.

Я облился сразу и жаром, и холодом — скажу так, потому что полностью передать чувства не смогу. Опять-таки рывком я раскрыл паспорт. Аккуратным канцелярским почерком на странице значилось: Родионов Василий Сергеевич.

Еще страница. Фото: мальчишеское серьезное лицо, светлые волосы соломой. Пиджак, рубашка, галстук с причудливым орнаментом. Подпись.

Это на правой стороне страницы. А на левой дата рождения — 12 марта 1961 года.

«Через месяц Гагарин полетит…» — тупо подумал я, а все прочие мысли точно сдуло.

Справа послышался девичий смешок. Я повернулся туда, увидел симпатичную сероглазую шатенку с ямочками на щеках.

— Проверяешь? По ошибке мог чужой паспорт захватить? — не без юмора спросила она.

— На этом свете все может быть… — пробормотал я, вдогонку думая о том, насколько я прав.

Девушка изящным жестом поправила прическу «под Мирей Матье», из-за этого движения от нее потянуло легчайшим ароматом какой-то позабытой парфюмерии, не похожей на современную — такой какой-то милый, провинциальный, бабушкин запах…

И вот он-то убедил меня сильнее, чем все прочее. Я стал свыкаться с тем, чего как будто в нашей парадигме не может быть.

Словечко «парадигма» выпрыгнуло из памяти со студенческих лекций по философии. Препод был у нас молодой, только что защитил кандидатскую, пижон такой, в элегантном костюме… «Смена мировоззренческих парадигм суть исключительно любопытный феномен с социальной точки зрения…» — такие вот базары он разводил, помнится.

Да уж, любопытнее некуда. Вот у меня парадигма сменилась — и как обухом по башке… Ну что ж поделать! Надо принимать реальность такой, какая она есть.

Барышня слева не унималась:

— Извините… — умильно-ехидным голоском пропела она, — а можно узнать, что у нас с обувью? Это была… трудовая вахта в закромах Родины?

И еще несколько девичьих сдержанных смешков сопроводили эти слова.

Я опустил взгляд и ужаснулся.

Ноги мои были обуты в архаичные красно-белые кроссовки «Ботас», на которых три полоски расположены не параллельно, как на «Адидасе», а лучевидно, на манер гусиной лапки. Но Бог бы с ним! В этих самых «ботасах» была даже какая-то брутальная, дерзкая элегантность. А беда в том, что они были в такой засохшей грязи, как будто я шагал, черт его знает, по размокшей пашне или по скотному двору.

«Что это?..» — обалдело пронеслось в голове.

— Говнодавы… — прошелестело где-то сзади едва слышно, но я все-таки услышал. И вновь сдавленное хихиканье.

Заодно я усвоил, что облачен в скверные советские псевдо-джинсы «Орбита», куцый серенький пиджачок, рубашку… Бог ты мой, что это была за рубашка! «Вырви-глаз», говорят про такое остряки — россыпь мелких красно-рыжих закорючек по белому, и неизвестно почему это вызвало у меня ассоциации с расплескавшимся по пластиковому казенному столу супом харчо. Запястье левой руки украшали часы «Слава» на черном кожаном ремешке.

Все это сложилось у меня в устойчивый образ: деревенский или там районный паренек двинул в город, принарядился как смог, и вышло, конечно, по-деревенски. Ну а как оно еще могло выйти?.. А по дороге еще где-то угораздил в незасохшую лужу… И я, кажется, начал догадываться, зачем этот паренек прибыл в большой город.

Кстати, «Слава» показывала без четырех минут одиннадцать. Гомон толпы стал заметно сильней и взволнованней.

Я развернул бумажку, вложенную в паспорт.

Бумага второго-третьего сорта, плохонький типографский шрифт. Табличка. Заголовок: Министерство высшего и среднего специального образования СССР. Н…ский политехнический институт. Экзаменационный лист абитуриента…

Здесь печатный текст заканчивался и от руки было написано в родительном падеже: Родионова Василия Сергеевича. Ниже табличка, и в ней:

«Математика устно» — 26.07.1978 — 4 (хорошо).

«Математика письменно» — 01.08.1978 — 5 (отлично).

«Русский язык и литература (сочинение)» — 07.08.1978 — 5 (отлично).

«Химия» — 11.08.1978 —.

Так. Еще раз. Примем реальность такой, какова она есть. На дворе август семьдесят восьмого. Одиннадцатое число. Я — в облике семнадцатилетнего парня Василия Родионова, скорее всего, приехавшего из глубинки поступать в Н-ский политех и пока вполне неплохо сдавшего три дисциплины. Остается четвертая. Собственно, все, кто находится здесь, в фойе одного из институтских корпусов, прибыли сдавать эту четвертую. Химию.

Химия! Я ощутил волнение. Это какие же пути Господни забросили душу химика-недоучки в тело паренька, собравшегося, как видно, тоже стать инженером-химиком!.. Ведь это же не может быть случайность⁈ Это значит, что Я — мое метафизическое Я, в каком бы человеческом обличье оно ни было, упорно стремится к одной и той же цели. Ну так значит, надо этой цели добиться!

Только я сказал это про себя, как открылась двустворчатая дверь с матовым остеклением в верхней части. Вышел элегантный моложавый мужчина в светлом костюме, в золоченых очках в тонкой оправе.

— Внимание! — звучно сказал он. — Я сейчас буду называть фамилии лиц, допущенных к четвертому экзамену. По алфавиту. Слушайте внимательно!

И он начал перечислять:

— Абрамова Кира, Аникин Павел, Бикбулатов Валерий… — и так назвал порядка десяти человек, до фамилии «Горовенко», после чего объявил, что все названные сейчас должны проследовать в аудиторию такую-то, ассистент проводит.

Ассистент — девушка в черных брючках, белой кофточке, удачно подчеркнутой голубой косынкой, улыбаясь, приветственно помахала рукой, приглашая последовать за ней. Названные гурьбой потянулись следом, скрипя старым паркетом.

Толпа немного поредела. Элегантный мужчина выждал паузу и зачитал фамилии второй партии. До меня было еще далековато, и я с интересом проследил, как эту группу повел юноша, наверное, студент-старшекурсник.

В третьей партии оказалась насмешливая сероглазая красотка — звали ее Елена Никонова. Ага, запомним… Последним по алфавиту здесь был назван Павлов Максим, и я подобрался, чувствуя, как спортсмен, предстартовое волнение.

Распорядитель продолжил чтение:

— Петрова Алла, Прудников Алексей, Рабинович Евгений, Родионов Василий… — и дальше, до Степанова Дмитрия.