Из глубин - Камша Вера Викторовна - Страница 7

22-й день месяца Осенних Ветров 390 года круга Скал

Вчера я познакомился с теми, чьим обществом мне придется довольствоваться ближайшие полгода. Они приехали одной каретой и немедленно пожелали объяснить мне то, что я по большей части уже знаю. Мы провели довольно-таки сносный вечер за домашней наливкой и, похоже, составили впечатление друг о друге. Особой радости общение с подобными людьми не приносит, но, кажется, их можно не опасаться, они для этого достаточно поглощены собой и удовлетворены своим нынешним положением.

Итак, старший магистр логических наук Йозеф Шлих. Преподает философию и логику, и судьба его в самом деле логична и наводит на философские размышления. Когда-то Шлих, по его собственным словам, подавал изрядные надежды, однако наука требует жертв, на которые сей философ оказался неспособен. В юности ему выпал случай жениться на дочке полковника, вскоре после переворота ставшего капитаном Лаик. Тесть, дорвавшись до должности, пристроил к корыту и зятя, тем самым убив в нем ученого. В борьбе разума и желудка чаще побеждает желудок, особенно если на его стороне юбка. Теперь господин Шлих – жизнерадостный толстяк с пустым розовым лицом. Он всем доволен, у него не то шестеро, не то семеро детей, и он говорит только о них и о жене, по которой уже скучает. Я попытался обсудить с ним лазаровы «Парадоксы», а он перевел разговор на свою любезную наливку.

Вместо академической мантии – менторские тряпки, вместо светлой головы – сытое брюхо, вместо радости познания – супружеские сюсюканья. Теперь я вижу, от чего меня уберегла судьба, а ведь окажись Ортанс иной, я бы мог растоптать свое призвание. Воистину, судьба Шлиха – предостережение всем, в ком горит искра любознательности и творчества. Поразительно, но он не понимает, в кого превратился, и усиленно пытался мне объяснить, сколь разумно я поступил, приехав в Лаик. Можно подумать, я это сделал по доброй воле!

Еще один старший магистр, Бенвенуто Кваретти, давно выслужил пожизненный пенсион и намеревается со временем переехать к племяннице в Рафиано. Этот тихий вежливый человек преподает математику во всех ее проявлениях, но по-настоящему занят лишь астрономией. Орден Знания, которому принадлежал Лаик, обустроил здесь неплохую обсерваторию. Дворянским недорослям она без надобности, но Кваретти ради старой башни заживо похоронил себя среди унаров.

За столом старик по большей части молчал, лишь на прощание пригласил меня на чашечку шадди. После завтрака я счел возможным зайти и не прогадал – уроженцы Рафиано плохо варить шадди просто не умеют. Я совершенно искренне выразил свое восхищение, в ответ хозяин рассеянно осведомился, откуда я, и принялся излагать свою теорию. Я не силен в математических расчетах и понял лишь то, что Кваретти нашел или полагает, что нашел, подтверждение еретической теории о том, что Аксенаи вокруг Кэртианы вращаются каким-то иным образом, нежели это сейчас предполагается. И вроде поэтому в конце Круга звёзды на небе встанут не так, а эдак. Чем дольше он объяснял, тем сильнее я убеждался в полнейшей бессмысленности всего этого, и более того, в том, что вся эта математика, что бы там ни утверждал «великий» Колиньяр, – наука купцов и караванщиков, а не мыслителей и философов.

Я искренне желаю старику дожить до Излома и лично убедиться в своей правоте, но вникать в подобные выкладки не в состоянии. Меня всегда возмущало то, как Франциск разделил науки. Математике нечего делать рядом с философией, но Оллар, как всякий дорвавшийся до власти невежда, почитал себя знатоком всего сущего и связал высочайшее достижение человеческого духа с негоциантскими премудростями.

Кроме Шлиха и Кваретти, в Лаик обитают врач, очень недурной, если исходить из знатности пациентов, и учителя фехтования, гимнастики, верховой езды и рисования, впрочем, я намерен встречаться с этими господами лишь за столом. Мускулы – превосходство быка, а не человека, однако фехтованию и гимнастике принадлежат пять восьмых отводимого на учебу времени. И что после этого ожидать от юнцов, растущих в убеждении, что нет ничего важней силы, богатства и титула?! Что до художника, то с человеком, восемь часов в неделю обучающим недорослей рисовать носы, а в остальное время малюющим триумфы всяческих величеств, мне говорить не о чем.

Я уже отложил свой журнал, когда вспомнил о неизбежном клирике, который скоро вернется в свое логово. Зовут его по иронии судьбы Эразмом, по словам моих собеседников, он невысок, толст, румян, любезен, ленив и на первый взгляд недалек. Любимое занятие этого, с позволения сказать, слуги Создателя – вечерние возлияния в обществе менторов, из которых он особо отличает одного из троих здешних фехтовальщиков. Занятно, что Дюваль довольно-таки неуклюже предостерег меня от откровенности с клириком, которого подозревает в доносительстве. Мысль о том, что я завяжу дружбу с ханжой, сама по себе нелепа, но капитан меня удивил и почти растрогал. Впрочем, увечья часто располагают к размышлениям, а размышления возвышают даже самые грубые натуры.

3-й день месяца Осенних Волн 390 года круга Скал

Похожего на румяного каплуна клирика и унаров я увидел одновременно. Тридцать четыре великовозрастных оболтуса по очереди назвали свои имена. К сожалению, у меня дурная память на лица, а унары в своей нелепой одежде походят друг на друга, как головастики из одного пруда. Со временем из них вылупятся мерзкие прожорливые лягушки, в глотках которых будет исчезать богатство Талига. Они будут проматывать состояния, не думая, что на соседних улицах от голода плачут дети. К несчастью, я бессилен что-либо изменить, остается смириться и уйти в мою науку, но как же мне отвратительны эти самодовольные, сытые наглецы! Да, я понимаю, что через полсотни лет все они пойдут на корм для червей, от них не останется ни книг, ни скульптур, ни сонат, ни памяти, но всю свою бессмысленную жизнь они будут пользоваться всеми благами этого мира. Бездарность сыта и праздна, талант голоден и угнетен.

Верующих утешает и успокаивает надежда на Рассветные Сады, но я – ученый, я знаю, что смерть – это конец всему, и мы с нашими чаяньями, мыслями, любовью, ненавистью исчезаем навсегда. С мыслью о смерти трудно смириться, и наши предки выдумали загробную жизнь, чем не замедлили воспользоваться хитрецы. Сначала жрецы-абвениаты со своими сказочными божками, затем эсператисты с Создателем и Леворуким, потом пришел Франциск и объявил себя главой новой церкви. Сделай он это, чтоб покончить с мракобесием, я бы назвал узурпатора величайшим из людей, но целью Оллара была власть.

Эсперадор принял под свое покровительство Бланш Ракан и ее сына, и Франциск ударил. Легкость, с которой чужеземному королю удалось избавиться от агарисских святош, доказывает, что они стали ненавистны народу. Я немало прочел об эсператистских временах – костры, мертвые озера, забивание камнями, публичные покаяния, война с древними мудрецами, преследование ученых, философов, поэтов… Только поражение в Талиге вынудило Агарис отступить, старый Эсперадор весьма своевременно умер, а пришедший ему на смену одернул ордена Истины и Чистоты. Не сделай он этого, вслед за Талигом от Агариса отпали бы и другие, однако я отвлекся от лаикских головастиков. Первый мой урок завтра, мне в присутствии Дюваля придется говорить о начале времен, что не так уж плохо, поскольку ненавистное мне облеклось в нынешнюю форму много позже. Остается решить, к кому мне обратить мою лекцию – к ученикам или к капитану, с которым, насколько я успел понять, следует говорить медленно и в понятных ему выражениях.

Всего же более меня удручает необходимость увязывать имена унаров с их лицами. Шлих и Дюваль едины в том, что нынешний набор не внушает особых опасений. Самой значительной особой в нем является наследник Дораков, главное в котором не будущий титул и не отец-маршал, как поговаривают, совершенно бездарный, а дядя-временщик. Будь я каким-нибудь полковником, я бы побился об заклад, что именно Дорак выйдет из Лаик под первым номером. Остальные не столь полезны и не столь опасны, ну а кто сколько стоит, и прав ли был Капотта в своих оценках знати, или же графиня Ариго перекормила ручного сьентифика марципанами, я узнаю в самое ближайшее время.