Юми и укротитель кошмаров - Сандерсон Брэндон - Страница 81

В тот судьбоносный день Юми была и создателем, и зрителем в одном лице.

Пока к ней не присоединились духи.

Вырванные из лап технологического чуда, они потекли к йоки-хидзё по камням и выбрались на свет. По одному они выстраивались вокруг творения Юми. Наконец она почувствовала дрожь земли – это машина в панике работала все быстрее. Одна башня обрушилась, но Юми тотчас сложила из ее останков еще более красивую.

Рядом собрался уже десяток духов. Два десятка. Затем счет пошел на сотни. Одного за другим Юми вызволяла их из плена вконец отчаявшейся машины. Духи, прежде завороженные отточенными действиями механизма, теперь с восхищением наблюдали за Юми, услаждаясь ее естественной творческой изобретательностью. Духи становились свободны благодаря высшей красоте. Благодаря высшему смыслу.

Завладев инициативой, Юми поняла, что делает. Поняла, какой в этом смысл. Машина, создав Пелену, не позволяла ей рассеяться. Сохраняла ее целостность и держала в плену множество душ, всегда готовых выполнять ее приказы.

Не будет машины – не будет больше и пелены.

Не будет больше порабощенных душ.

Не будет больше… Юми.

К несчастью, это так. Йоки-хидзё вернулись к жизни из Пелены, но произошло это лишь потому, что Пеленой управляла машина.

И все равно Юми не остановилась. Она забыла о предзнаменованиях, о высшей цели, ради которой якобы была рождена. Она решила послужить людям и духам. А также тому, кого любит. Если не станет кошмаров, то Килахито – и все его жители – окажутся в безопасности.

Юми положила последний камень, и последний дух вырвался из когтей умирающей машины. Девушка подняла голову. Посмотрела на восток. Туда, где находился тот, с кем она была связана.

Этот кто-то боялся. За нее.

Машина наконец затихла. Рухнула на пол и развалилась. Детали, которые были ненастоящими – на тот момент таковые преобладали, – развеялись. Для непрерывной работы машине требовалось топливо. А все топливо забрала Юми.

Спасибо! – восклицали духи. – Спасибо тебе!

Юми села и закрыла глаза.

Все кончено.

Торийцы начали растворяться в воздухе.

К тому времени на месте недавней битвы собралась целая толпа. Прибыли полиция, скорая помощь, даже журналисты. Медики занялись ранеными художниками. У участников битвы взяли интервью. Санитарки раздали одеяла неизвестным людям, говорившим на языке, непонятном современному уху, – у них ведь не было той связи, что возникла между Юми и Художником.

Но тут бывшие кошмары начали растворяться, превращаться в дым. Сперва Художник испугался, что они вновь обернутся чудовищами. Он вскочил, сбросив одеяло и выронив чашку с чаем. Но люди просто исчезали.

Каждый при этом улыбался. Художник успел поймать взгляд Лиюнь. Та уходила с широкой улыбкой, возведя глаза к небу.

Пелена вновь прогнулась. На этот раз иначе. Раздался шелест…

Пелена расходилась.

Юми? – подумал Художник. – Юми! Что происходит?

У меня получилось… – подумала она в ответ.

Как? – изумился Художник. – Ты сломала машину?

Да, – ответила Юми.

Жди меня, – взмолился он, подбегая к растворяющейся Пелене. – Где ты?

В ответ он почувствовал лишь сожаление.

Никаро, – спросила Юми, – помнишь… что ты говорил про истории с грустным концом?..

– Нет, – прошептал он, упав на колени. – Нет…

Юми почувствовала, что тоже уходит.

Прости, – подумала она, – но иногда… иногда конец и должен быть грустным.

Ее руки превратились в дым; красивое платье таяло вместе с ними. На миг она почувствовала благодарность других йоки-хидзё, наконец освободившихся от своей службы. Они исчезали, как и остальные люди – тысячи людей, из которых была соткана Пелена. Их души теперь были свободны.

Почему? – спросил Художник с таким надрывом, что Юми вздрогнула. – Почему конец нашей истории должен быть грустным?

Потому что таков мой долг, – прошептала Юми в ответ, чувствуя, как вся ее сущность растворяется. Воспоминания стирались. Переживания улетучивались. Она больше не помнила, как выглядит. Она стала… дымом. В этом дыму еще маячили старые мысли, отголоски прошлого. Ложь, которой ее пичкали давным-давно.

Меня создали для служения, – сказала она. – Я не распоряжаюсь собственной жизнью.

Вовсе не обязательно, – мысленно ответил Художник. – Ты можешь распоряжаться своей жизнью. И должна.

Духи вокруг продолжали ликовать, их эмоции странным образом контрастировали с болью Юми.

Я теряю себя, Никаро, – подумала она. – Больше никто не знает, кто я такая. Я и сама себя не знаю. Прости. Это был лишь сон. Прекрасный сон. Возможно, первый прекрасный сон, родившийся из кошмара…

Юми! – воскликнул он. – Я люблю тебя.

Наконец-то приятная эмоция.

И я тебя люблю, – подумала она в ответ. – Пожалуйста, не забывай обо мне.

И вот последняя йоки-хидзё, которой с детства внушали, что она должна отдать свою жизнь на благо других, сделала именно это. Обратилась в ничто.

Противостояние

Зачем мы рассказываем истории?

Это искусство – общее для всех людей. В каких бы странах я ни бывал, каких бы людей ни встречал, абсолютно все, в любой ситуации… рассказывают истории. Люди, на много лет оставшиеся в одиночестве, повествуют сами себе. Древние оставляли истории в виде наскальных рисунков. Женщины нашептывают их своим детям.

Истории раскрывают нас. Хотите услышать объяснение, чем человек отличается от животного? Я могу объяснить – хоть одним словом, хоть сотней тысяч. Истории бывают грустными, радостными, поучительными. Фривольными – эти, что парадоксально, несут глубокий смысл.

Истории необходимы нам.

Мне жаль, что у этой истории такой конец. Но если подумать, то можно понять: она не могла завершиться иначе. Каждая история подразумевает определенную концовку. Так уж они устроены.

Хотелось бы мне объяснить это Художнику, который продолжал стоять на коленях на стылой мостовой, глядя, как его мир переворачивается с ног на голову.

Ведь он этого даже не понимал.

Он думал, что история еще не завершена.

Художник встал, поднял кисть онемелыми после долгой битвы пальцами. Взял тушечницу у Аканэ, которая, съежившись от холода, глядела на небо, открывающееся по мере отступления тьмы. Он прошел мимо полицейских, мимо раненых художников, мимо людей, удивленными возгласами сопровождавших внезапное появление света. Приблизился к пустой стене – той, что выделили для него. На которой он так и не создал свой шедевр.

Пока горожане впадали в панику – ведь они впервые видели солнце, – Художник начал рисовать.

Никакого уважения к окружающим. Нам всем давно пора домой. Сказочке конец, как говорится.

А он все рисовал и рисовал.

Безусловно, картина – тоже история. Не просто застывший фрагмент, как вам может показаться, но полноценный рассказ. Любая картина приходит в движение и оживает, если знать, как на нее смотреть.

Итак, он нарисовал портрет красивой девушки, сидящей на суку дерева. Дерево летело по воздуху, и цветы распускались за спиной у девушки, словно крошечные фейерверки.

– Я тебя знаю, – прошептал он.

Локоны, ниспадающие на спину. Линия подбородка, дерзкая уверенность во взгляде. Улыбка. Та самая улыбка.

– Я тебя знаю.

У Художника не было за плечами двухтысячелетнего опыта. Но тот опыт, что был, в некотором смысле оказался важнее. Чтобы творить, нужно желание. Страсть. А среди всех городских художников никто не превосходил его в этом.

Город бурлил, люди паниковали, а Художник спокойно работал. Пелена исчезала большими кусками, оставляя после себя темные облачка дыма. Художник как будто рисовал этим дымом, использовал духовную тушь.