Новичок в XIX веке. Снова в полиции! (СИ) - Леккор Михаил - Страница 40

Кстати, по последнему делу о краже драгоценностей великой княжны Марии Николаевны (только так!) он не то что не имел никакой благодарности, но даже так и не получил официального высочайшего указания о возбуждении уголовного дела. Как бы сам провел дело, по своей личной инициативе и на свои финансовые средства. По такому поводу он, хе-хе, должен получить еще и, как минимум, августейший выговор! И ведь получит. Как была в XXI веке сентенция — был бы человек, выговор ему всегда найдется. И ничего, что сейчас еще XIX век. Государство-то существует! А император им весьма недоволен. Да что там. Он на него очень даже сильно зол!

Константин Николаевич с усилием заставил перестать себя так думать. В глубине души он прекрасно понимал, почему так считает. И не отсутствие благодарности императора Николая Павловича саднило его душу. Не благодарность от его брата Михаила Павловича. А, главным образом, невозможность увидеть великую княгиню. Ее ладная фигурка, приятное лицо. Ее волнующий голос. Неужели он никогда уже не встретится? Понимал, ведь все-таки она — великая княжна, а он, пусть и древнего дворянского рода, о всего лишь князь! А даже великий князь Долгорукий в XIX веке это далеко по статусу до великой княжны Романовой. Только так и никак иначе!

В общем, в новое наемное жилье дворянской девушки Самойловой, где он теперь поживал со слугой Гришей, он пришел чернее тучи. Бедный Гриша, увидев мрачное лицо своего хозяина, сильно обеспокоился и начал вслух предполагать: государь-император был его сиятельством не доволен, при дворе его встретили холодно, какой-нибудь великий князь разругался с князем и т.д.

— Не неси всякой ерунды, как базарная баба, — сердито посоветовал Константин Николаевич, а после дал такую команду слуге, от которого тот только удивленно выпучил глаза: приказал ему принести четыреста грамм водки с ледника! Не благородного бургундского, ни слабого ликера, а простонародной сивушной водки!

Как не пытался Гриша уговорить хозяина от водки, но тот жестко уперся, и пришлось сдастся и ее принести. Особенно когда князю надоело пререкаться с крепостной слугой и он пообещал собственноручно поднести ему бланш под глаз. Под любой, а выбор, а то и под оба сразу.

Откуда ему было знать, что через двести лет спустя это будет всенародное русское времяпровождение! Правда, дворян уже не будет. Одни подлые сословия, что в сельской местности, что в городской.

В общем, день тот был плодотворный и длинный, а вот вечер Константин Николаевич помнил очень плохо. В основном стакан опустил, стакан налил. И все!

Хорошо хоть Елена Федоровна не приставала, будто понимала, что от пьяного кавалера толку нет никакого. Даже в коридоре не показывалась, хозяйские интересы представляла только служанка Марфа, а от нее князю какой толк. Она только о чем-то шептала с Гришей, причем, видимо, интересы ее замыкались на них самих, благородного хозяина ни Гриша, ни Марфа не доставали.

А вот следующим утром, когда и без того трещала бедная голова, а желудок явственно угрожал вынести содержимое через рот, слуга Гриша, как молотком по голове ударил: от Зимнего дворца к его сиятельству недавно приходил гонец-скороход с письменным извещением!

— Он видел меня? — с ужасом поинтересовался Константин Николаевич, представляя, что будут говорить Марии Николаевне, его прелестной, полностью домашней Маши!

— Вот еще, — к счастью, с негодованием отверг эту версию событий умный Гриша, — я спустился вниз к парадному выходу и сообщил, что барина нетути. Тогда посланец мне передал весточку. Вон оно, на столе.

Константин Николаевич вытер ладонями лицо, приказал подать крепкого чая и только после этого прислал обещанное послание.

В глубине души он наивно предполагал, что письмо будет от любимой Маши. Однако, письмо оказалось от самого императора. Писал, конечно, не он сам, а его секретарь (писарь по местному времени), но Николай Павлович продиктовал его самолично, чувствовались своеобразные фразеологические обороты, императорский тон и отдельные слова даже на конверте!

Ну хотя бы и так. Он развернул письмо. Николай Павлович ласково его бранил за торопливый уход и сообщал, что вся семья (!) его благодарит за успешное дело, ведь его брат из-за этого избавился от позорного черного пятна на своей репутации, и семья снова стала единой и благополучной.

Государь также сообщал, что требует (!) от князя, безусловно, прибыть на награждении послезавтра, поскольку он не только будет награжден за успешную деятельность в Москве, но и окажется щедро поощрен и за работу в Санкт-Петербурге.

Но особенно он был рад приписке ниже. Женским почерком было написано:

— Князь! Большое спасибо вам за нашу сохраненную дружбу с дядей и возвращение фамильных драгоценностей. Всегда буду рада видеть вас в Зимнем дворце.

Чувствовалось, что она с радостью написала бы здесь о своей любви, но дочери императора и великой княжне не положено так писать к подданным в присутствии отца и императора.

Константин Николаевич радостно улыбнулся. По крайней мере, и император Николай Павлович, и его дочь Мария о нем помнят. А награда… награда — награде рознь.

— Григорий, голубчик! — громко позвал он слугу.

Тот, только принеся из кухни чай и закуску, поспешил на хозяйский голос.

— Я здесь, ваше сиятельство! — поспешно доложил он.

— Григорий, мне опять в Зимний дворец. Почисти мой парадный костюм и, — он почесал мизинцем лоб, — можешь забрать оттуда мелкие купюры.

Князь Долгорукий никогда не любил забывать. Ни хорошее, ни плохое. Ни императору, ни слугам. Никому и никогда.

Перед уходом ему все же пришлось встретится с дражайшей Еленой Федоровной. Он вышел в коридор, еще не готовый к выходу, но уже полностью одетый, кроме пальто и штиблет, вместо последних были пока домашние тапочки, отправленные из Москвы в свое время мамой. А тут она, одетая по-домашнему, но не в дезабилье. То есть все культурные тонкости и ограничения соблюдены и ему нечего было беспокоится, что хозяйка поймает его в амурную сеть, затащив мужчину сначала в комнату с полураздетой женщиной, потом в будущую семейную постель, а уж после этого в церковь на венчание. Ведь он дворянин и не может бросить после пройденного женщину!

Нет, Елена Федоровна, милая, скромная Леночка, местами прелестная, местами цивильная так вести себя не могла. И он прошел в парадную столовую, отнюдь не беспокоясь за свою репутацию. В свою очередь и он сам не собирался приставать к этой чудесной девушке, ведь его сердце, увы, навсегда было занято другой!

Действительно, Елена Федоровна всего лишь пригласила его к утрешнему чаю. Именно к чаю, хотя закусок было, как к плотному завтраку. Но как раз вкушать все это Константин Николаевич не хотел и не собирался и хозяйка каким-то шестым женским чувством это поняла. А вот собственно против чаю он бы не возражал, более того, он даже сам бы попросил, чтобы отбить во рту это мерзопакостное чувство нехорошего похмелье.

Они откушали чаю. Марфа с той стороны и Гриша с этой им прислуживали. И как стыдливая молодежь они ни-ни, даже не притронулись к закуске на столе. Ну, князь-то Долгорукий, это понятно, после вчерашних возлияний никак не мог, но она-то чего, талию что ли бережет?

Госпожа Савельева, кстати, позже опомнилась, стала потчевать гостя на правах хозяйки, будто от этого он резко выздоровеет, ха! И ведь, между прочим, он мысленно чрезмерно усилил ее девичью скромность и застенчивость. Уже в ходе чаепития князь с сравнительной близости за столом увидел, что и волосы были затронуты шпицами, и скромная косметика XIX века, если так еще можно сказать, все-таки коснулась ее лица. Да и наряд ее, хоть и был домашним, но в какой-то мере оказался и изящным и даже вычурным.

То есть эта представительница женского пола четко, хоть и стеснительно дал понять, что он ее нравится и она не против, если данный кавалер начнет за нею ухаживать. А уж там дальше можно будет и посмотреть.

Ах, девица-красавица, и он бы за ней присмотрел, если бы уже не был занят! Он все же не выдержал, поцеловал в конце чайной церемонии ей руку. А там уже Бог весть, можно ведь посчитать и за дворянскую вежливость, а можно и за ответную близость мужчины к девушке.