Сахар на обветренных губах (СИ) - Кит Тата - Страница 73

Я столько лет врала и покрывала маму и отчима, внушая многочисленным учителям и комиссиями, что у нас всё хорошо, что теперь, мне кажется, я хочу врать уже на рефлексах и до последнего доказывать, что всё не так плохо, как кажется.

Но ведь всё реально плохо. Очень плохо.

А идти путём правды страшно. Неизвестно, что меня ждёт там — в конце маршрута.

Когда врёшь, точно знаешь, что в итоге люди отстанут, а у тебя будет отсрочка для того, чтобы придумать новую ложь.

А теперь? Что там в конце? К чему приводит правда? Кто-нибудь уже бывал в конце этого маршрута?

После того, как закончились слёзы, я долго лежала в темноте, глядя на потолок и стены. Просто думала. Обо всем и ни о чем сразу.

В квартире было тихо. Под дверью не было полоски света. Стало быть, Константин Михайлович уже в своей комнате и спит.

Телефон, лежащий рядом, пустил короткую вибрацию по поверхности постели. Нащупав его, я нажал кнопки блокировки и увидела на экране сообщение от Вадима:

«Спишь?»

Серьёзно?

Молча поведя бровью, я отложила телефон. Села в постели и несколько минут смотрела на шторы, за которыми скрывалось окно.

Привычка смотреть на ночной город перед сном — это то маленькое, что я могу себе позволить, и при этом никто не вмешается.

Тихо, боясь, что могут скрипнуть половицы незнакомой мне комнаты, я подошла к окну, аккуратно сдвинула штору в сторону и внутри себя тихо порадовалась, увидев, что здесь было не просто окно, а выход на застекленный балкон, в котором были открыты окна.

Всегда мечтала о том, чтобы у меня был личный балкон, чтобы я не была ограничена только узким подоконником, на котором едва-едва помещалась моя костлявая задница.

Я обернулась на закрытую дверь, прислушалась к звукам внутри квартиры и, убедившись в том, что всё тихо, повернула ручку балконной двери. Потянула на себя и впустила в комнату холодную весеннюю ночь, отдаленный шелест шин по асфальту и какую-то свободу, что ли. Свободу, которая раньше мне была недоступна.

Выйдя на балкон и прикрыв за собой стеклянную дверь, полной грудью вдохнула холодный воздух ночи и прикрыла глаза. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Передо мной только крыши домов, что были ниже, купола церкви и мост через реку, подсвеченный вереницей ярких желтых фонарей.

За спиной послышался шорох, резко открылась дверь, и на балконе рядом со мной оказался Одинцов. Огромными, будто напуганными глазами, он смотрел то на меня, то куда-то за пределы балкона.

— Ты чего здесь? — спросил он хриплым после долгого молчание голосом.

— Ничего. А вы? — я опустила взгляд на его обнаженный торс. Увидела россыпь крупных мурашек от холода на его коже и тут же вернула внимание к его глазам.

— Ты только без глупостей. Ладно?

Не сразу, но я сообразила, о каких глупостях он говорит.

— И в мыслях не было. Я просто удивилась тому, что здесь есть балкон, и вышла на него подышать. Люблю перед сном смотреть на ночной город. Нельзя?

— Смотреть — можно, — он выдохнул. Напряженные до этого момента плечи опустились, а из взгляда ярких голубых глаз улетучилась паника. — Но осторожно, Мельникова. И недолго. Здесь холодно.

— Угу, — кивнула я.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отвернулась. Обняв себя, нашла взглядом мост и уставилась на него, видя, как лениво по нему ехали машины неспящих полуночников.

По шагам за спиной поняла, что Одинцов ушёл.

Теперь уже я облегченно выдохнула, вновь позволив себе упасть в собственные мысли.

Много случилось за последние сутки. Мне кажется, я даже не всё успела осознать.

Зябко поёжившись от порыва ветра, я обернулась на балконную дверь, мысленно прикидывая, можно ли мне взять с кровати покрывало, завернуться в него и снова выйти на балкон? Если не замараю, можно ведь?

Ответ материализовался сам собой, когда шторка с той стороны отъехала в сторону, а я увидела Константина Михайловича. Он уже надел толстовку и нёс в руке то самое покрывало с кровати, о котором я думала.

— Тут холодно. Держи, — подал он мне покрывало, в которое я благодарно завернулась, стараясь при этом, чтобы его края не задевали пола.

— А вы? Вам же тоже холодно.

— А я здесь ненадолго, — ответил мужчина и отошёл к углу балкона, где запустил руку за полку, на которой стояли книги и статуэтки котов и гномов.

Он будто что-то там искал, будто скрёб по стене, а затем я вздрогнула, когда темный балкон, освещенный лишь лунным светом, окрасился светом разноцветной гирлянды.

— Вау! — тихо выдохнула я, чувствуя, как к глазам вновь подступили слёзы.

— Обычно всем этим мама руководит. Она говорит, когда развернуть все новогодние украшения, и когда убрать их. В этот Новый год она успела сказать только, когда, где и что украсить… — повисла пауза, в которой я спешно отерла уголки глаз покрывалом. — Короче, руки до балкона всё никак не доходят, чтобы снять эту гирлянду. Если что, можешь выключить.

— Нет. Пусть будет, — голос вышел сдавленным.

Константин Михайлович чуть нахмурился, посмотрев на меня.

— Постоять с тобой?

— Нет. Я ещё немного побуду здесь и пойду спать, — заверила я его.

Со скепсисом в глазах он всё же согласно кивнул и зашёл в комнату. Затем вновь обернулся и поймал мой взгляд:

— Просто помни, что здесь тепло, светло и яркие лампочки, а там внизу холодный грязный асфальт.

— Учту, — чуть улыбнулась я уголками губ.

— Яркие лампочки, грязный асфальт, — словно для закрепа произнес Константин Михайлович.

— Я поняла, — я даже закатила глаза, чтобы дать ему понять, что я ещё не совсем тронулась умом.

— Спокойной ночи, Мельникова.

— Спокойной, Константин Михайлович, — а он всё стоял на месте и смотрел на меня. — Вы, видимо, не уснёте, пока я не вернусь в квартиру?

— Разумеется! — ответил он мгновенно и с легкой паникой в голосе.

Я тихо усмехнулась.

— Ещё минут десять, и я вернусь в комнату. Обещаю.

— Гирлянду можешь не гасить, если нравится. Если не нравится — можешь снять. На твоё усмотрение, в общем.

— Спасибо, — кивнула я, и он, наконец, оставил меня одну.

Это странно — жить со своим преподавателем, как соседи по коммунальной квартире.

Но ко всему можно привыкнуть. Тем более, этот вариант не самый худший. Да, неудобно и неловко, но и плохого за эти дни я ничего не заметила.

Большую часть субботы Константин Михайлович провёл на работе. Я в это время гуляла с сестрой. Позвонила её классной руководительнице и без особых подробностей объяснила ситуацию, сказав, что предстоящую неделю Катя не сможет ходить в школу, так как не имеет доступ к вещам из-за того, что квартира опечатана. В этот момент, мне кажется, я услышала, как она мысленно созвала комиссию для очередной проверки. Будто до этого, приходя к нам, они не замечали, насколько наша семья неблагополучная.

Мама все выходные пила, мать отчима забрали в больницу с сердечным приступом ещё в субботу утром.

Достойный сын сделал ей достойный подарок.

Звучит цинично и жестоко, но сказать, что мне кого-то из них жаль, я не могу.

Утро понедельника выдалось задумчивым. Константин Михайлович не отличался разговорчивостью, но за эти дни я успела понять, что по утрам он, в принципе, не особо склонен к каким-либо диалогам.

Он молча варит кофе, стоя у плиты. Смотрит в окно и просто пытается проснуться. Чем-то напоминает мне Катю, которой ранние пробуждения тоже даются с трудом.

Сегодня я решила взять инициативу в свои руки и приготовила нам завтрак. Ни что-то очень шикарное, просто блинчики. Проснулась рано, без будильника, и пошла на кухню.

В субботу я немного потратилась, чтобы не быть нахлебницей в чужом доме. Купила кое-что из одежды и продуктов, поэтому сегодняшним утром вполне комфортно чувствовала себя на чужой кухне.