Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 20

— Пойдем, потом к набережной спустимся, — упрямо потянула Лида подругу за рукав.

— Чего только не сделаешь, чтобы поднять тебе настроение. Лида, нам определенно надо сходить на танцы, и чтобы там какие-нибудь потрясающие красавцы — летчики или полярники.

— С белыми медведями, — хмыкнула Лида.

— С цветами.

Собор Лида увидела первым, все остальное сразу померкло, сжалось. Он стоял величественный и вечный. Застывшее совершенство. Неужели рука поднимется? А ведь разбитое сердце совершенно заслонило эту угрозу в глупой девичьей головушке. Лида вспомнила о нем только сегодня, когда на одном из листов папки Грабаря увидела его черно-белый снимок.

«Завтра же спрошу у Эммануиловича, что решено с Василием Блаженным. Он в такие кабинеты вхож, что должен точно знать, это же он послал весточку Бараховскому. А если решение уже принято, и поэтому на Грабаре не было лица?» Лида снова подняла голову на резную маковку.

— Эльза, а если его снесут? — тихо проговорила она.

— Не мели ерунды, — отмахнулась подруга.

— Почему ерунда, ведь снесли же храм Христа Спасителя.

— Лида, то был новодел, наследие царского режима.

— А это?

— Это старина. Лида, пойдем уже на набережную.

— Пойдем домой, я как-то продрогла, — Лида зябко повела плечами.

— Ты часом не заболела? — Эльза приложила ко лбу подруги теплую ладонь.

Осознание полной беспомощности овладело Лидой. Она обещала Колмакову не лезть, остаться в стороне. Она всегда старательно выполняла обещания. Но… но ведь нужно что-то делать?

Домой подруги не пошли, еще долго слонялись вдоль Москвы-реки и по тихим скверикам, Эльза что-то натужно балагурила, Лида молчала.

— Лидусик, давай вот здесь посидим, — Эльза резко остановилась возле низенькой покосившейся скамейки.

— Застудимся, холодно.

— Просто постоим рядом с этой скамейкой. Понимаешь, Лида, это еще не конец света. В твоей жизни еще встретится хороший и порядочный человек, лучше того. Понимаешь? — Эльза заглянула подруге в глаза.

— Эльза, его скорее всего снесут. Собор Василия Блаженного снесут, чтобы демонстрации могли свободно проходить на Красную площадь. Мы, может, последние, кто его видит. А у наших детей этого уже не будет.

Эльза тревожно оглянулась.

— Лида, там лучше знают, что оставлять, а что сносить. Давай не будем об этом, хорошо?

Лида кивнула. Да, не стоит втягивать сюда еще и Эльзу.

— Я завтра прямо спрошу об этом у Грабаря. Мне нужно знать.

— Срочно на танцы, влюбиться, замуж, детишек. Однозначно! — Эльза цепко схватила Лиду за руку и упорным паровозом потащила беспокойный вагон вдоль Варварки, которая теперь носила имя грозного атамана[1].

Уже в мутных сумерках Лида подошла к своему двору. Предчувствуя ворчание тетушки, чуть замедлила шаг, мысленно подбирая варианты оправдания. Стало совсем холодно, а с неба посыпались крупные снежинки — первый снег в этом году.

— Лида, — окликнул ее знакомый голос.

От серой стены отделилась фигура. Это был Митя. Он кутал нос в отложном воротнике пальто и зябко сутулил плечи, фетровая шляпа бросала тень на лицо.

— Ты чего здесь на сквозняке стоишь? — удивилась Лида. — Что-то случилось?

— Ты где так поздно ходишь? — раздраженно проговорил Митя, сдвигая шляпу на затылок.

— Гуляла с Эльзой. Да что случилось? Тебя тетя Варя меня искать отправила?

— Лида, давай отойдем вон туда, — Митя указал на старые кусты сирени.

— Его будут сносить, я уже знаю, — выдала Лида, — собор Василия Блаженного, да?

— Его не будут сносить. Товарищ Сталин не позволил.

Лида радостно вскрикнула, бросаясь брату на шею:

— Вот видишь, все обошлось, а мы все так испугались, а его не будут сносить!

— Бараховского.

— Что?

— Бараховского и архитектора Засыпкина арестовали.

— За что? — Лида отшатнулась, налетая спиной на жесткие ветки.

— Да какая разница — за что! — раздраженно бросил Митя. — Две недели уже сидят.

— Две недели? — пробормотала Лида. — Но я ничего не знала, а ты знал? Почему ты мне ничего не сказал?

— Потому что тебя это не касается, — огрызнулся Митя.

— А сейчас зачем говоришь?

— Петька, дурак, напролом пошел, Маша ребенка потеряла, сильно испугалась, когда за ним пришли… а ради чего? Зачем себе жизнь калечить, всего не спасти? Сколько жизней нужно, чтобы все спасти? Сейчас не про это надо думать, — оборвал Митя самого себя. — Сегодня Плотников и Зина были на допросе. Белова вызывали еще неделю назад.

— А Белов — это кто? — задала совсем ненужный вопрос Лида, чтобы собрать мысли.

— Иваныч.

— А почему нас не вызывают?

— Лида, нас не дернули только из-за папы, потому что он дружит с Аграновым. Но если она решит отомстить, то и Яков Саулович не поможет, — Митя снял шляпу, подставляя волосы под мерно кружившие снежинки.

— Объяснись, — потребовала Лида.

— Вы, женщины, очень мстительный народец, а я сильно обидел Зину.

— Она не будет на тебя клеветать, что она такого может сказать⁈ — расширила Лида глаза.

— Да что угодно, фантазии в ее скудной голове на это хватит. Лида, послушай, если тебя вызовут — ты жила у этой бабки, никаких писем не видела, никаких разговоров о Кагановиче не слышала. Лида, и береги маму, если меня… — он осекся.

— Даже если Зина солжет, то Колмаков подтвердит, что ты ничего такого не говорил, — с горячностью начала Лида.

— Вряд ли к словам Коли прислушаются, — отвернулся Митя.

— Почему?

В груди перестало хватать воздуха.

— Его арестовали первым, он сидит уже месяц.

Лида пошатнулась, из груди вырвался крик.

— Что ты кричишь? Тише, — умоляюще зашептал Митя. — Он пытался собирать подписи в защиту Василия Блаженного.

— Но товарищ Сталин же не дал его разрушить, сам товарищ Сталин! Как же так, за что?

— А это цена, Лида, чтобы другим неповадно было с партией спорить. Они понимали, на что шли, это их осознанный выбор. Вот только задеть может не только Дон Кихотов. Беги домой, уже поздно, только маме ничего не говори.

Митя еще сильней укутался в ворот пальто и побежал прочь. Лида осталась стоять, не мигая, глядя на гаснувшие в луже снежинки.

[1] Варварка была в 1933 году переименована в ул. Степана Разина.

Два дня Лида, забросив учебу, с утра и до обеда бродила по Фуркасовскому переулку вдоль жилого корпуса «Динамо», где проживали семьи сотрудников ОГПУ. Она знала, что где-то здесь должна быть и квартира Агранова. Из подъездов и магазина на первом этаже выходили и входили люди, где-то над головой у соседнего мрачного здания шумели маляры и штукатуры, доводя до идеального состояния новое здание грозного ведомства. Мелькали лица прохожих, но нужный субъект не появлялся.

К третьему дню Лиде стало казаться, что круглые окна «Динамо» над ней насмехаются. Переборов страх и собрав волю в кулак, она развернулась от легкомысленной постройки и направилась к Лубянской площади, намереваясь войти прямо в главную дверь над часами.

— Гражданочка, вы куда? — закономерно остановили ее часовые.

— Вот мои документы, — сразу же приготовила Лида бумажки. — Я к товарищу Агранову, по личному делу.

— Вы записаны?

— Н-нет, но он друг моего дяди, он меня знает. Я по личному делу.

— А в нерабочее время нельзя подойти с личными делами? — с сомнением посмотрел на нее смазливый молодой часовой, снимая невидимую нитку с новенькой формы.

— Не получилось, а мне срочно. Вы ему доложите, пожалуйста, а я подожду. Лидия Федоровна Скоркина, студентка отделения искусств. А мой дядя — Александр Васильевич Линькин. Мне срочно нужно к Якову Сауловичу, он меня знает, — снова повторила она как заклинание.

— Не положено. Раз знакомая, встретитесь во внерабочей обстановке, — вступил в перепалку более взрослый часовой с тяжелой челюстью и крупным носом.