Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 24

— Во-войдите, — поперхнулась пирожком Лида.

— Это подушка и одеяло, — протянула ей вещи круглощекая Наташа.

— Буду спать как королева, — улыбнулась Лида.

— Мы верим, что во всем разберутся, — подбодрила Наташа, — ну, или ссылкой обойдется. Это ведь не так страшно, больше пяти не дадут.

И благодетельница скрылась за дверью.

На следующий день приехал Митя. Выгружая из чемодана Лидину одежду, учебники и конспекты, он со знакомой интонацией тети Вари принялся старательно отчитывать непутевую сестрицу:

— Ты когда-нибудь не только о себе думать будешь? Нельзя же быть такой черствой. Мы с ног сбились тебя разыскивая, уже и не знали, что думать. Мать рыдает, а ей и горя нет. Я пол-Москвы как гончая оббегал, старух Бекетовых напугал. Они про тебя и слыхом не слыхивали. Хорошо в университете хоть подтвердили, что ты на лекциях была, значит живая.

— У меня не было возможности вас предупредить, — буркнула Лида.

— Здесь еще еда какая-то, — уложил Митя на стол сверток, — чемодан назад заберу, это Лёлиных родителей.

— Да мне он и не нужен.

— Что тебе ничего не нужно, мы уже поняли, — Митя устало плюхнулся на кровать, пружины жалобно скрипнули. — Поживешь здесь, пока отец перебесится, потом вернешься.

— Я не вернусь, — сухо отозвалась Лида, отворачиваясь.

— Давай уже взрослеть. Жизнь, она сложнее, чем тебе кажется. Это вот в книжках, — указал Митя на этажерку, — либо белое, либо черное. Идеальных людей нет, и из Колмакова святого не нужно в фантазиях лепить. Он в своей фанатичной упертости многих под удар подставил. Теперь он мученик, а мы, выходит, подлецы. Я подлец, потому что не стал ничего подписывать, а подумал, что будет с родителями, с тобой, с Лелей?

— Митя, я тебя не осудила даже за… неважно, за что. Что ты от меня хочешь услышать?

— Я хочу, чтобы ты не лезла на рожон и думала о матери. Мы не чужие люди, даже если тебя сейчас кажется, что это не так.

— Я не буду больше никуда лезть, все бесполезно, — села Лида рядом с братом.

— Вот и умница, — потрепал он ее по макушке. — Далеко теперь до учебы добираться.

— Ничего, я приспособлюсь.

— Ну, пробуй самостоятельную жизнь, пора уже.

Митя ушел. Лида принялась разбирать вещи: летние туфли, суконное платье, старые пережившие тяготы экспедиции ботинки, шерстяные носки. Последние оказались особенно к месту — румынки были из двойной кожи, прочно прошитые, как сказала тетя Варя — им сносу не будет, но покупались они на размер больше, с расчетом на теплый носок. Благодаря тугой шнуровке ботинки на ноге не болтались, но все же мягкая козья шерсть не помешает.

Вечером Лида решилась влиться в местное общество и с банкой теткиного варенья пошла слушать патефон. Быт налаживался, возможно, скоро она окончательно привыкнет, врастет в новую жизнь, и щемящая боль отступит, а воспоминания об одном человеке, с тонкими усиками и мягкой улыбкой, начнут выцветать, скручиваться, как осенние листья под пушистым снегом.

Первый снег, как и положено, растаял. Хозяйкой в городе стала грязь, она тянулась липкими пятнами по тротуарам, чернела на голых клумбах, лезла за пассажирами в трамвай, серым песком оседала в университетских коридорах и лекционных аудиториях, равнодушная к причитаниям усталых уборщиц. Тяжелое низкое небо добавляло уныния, время от времени роняя крупные слезы дождя.

— Говорят, что на седьмое будет мороз, — рассуждала Эльза. — Не забудь, мы сегодня остаемся рисовать транспарант.

— Не могу, мне же на работу, — напомнила Лида, — и я иду в колоне мастерских, я уже обещала.

— Так значит, отрываешься от коллектива, — напустила на себя игривую суровость Эльза.

— Ну, здесь и так народу полно, а там каждый на счету, нужно массовость создавать.

— Ладно уж, иди создавай свою массовость, — милостиво разрешила Эльза. — А восьмого мы с Валентином все же идем на Пашенную. Раз ты страшно занятая работница и со мной не хочешь идти, придется терпеть этого зануду.

Лида прикрыла тетрадью набежавшую улыбку. То, что долговязый и неуклюжий Валя, в своей резковатой манере хрипло читавший Маяковского, нравился Эльзе, мог не заметить только слепой, но Лида тоже умела соблюдать правила игры — «зануда», так зануда.

Седьмого ноября действительно немного приморозило. Неужели научились предсказывать погоду? Куда прогресс шагнул.

Лида надела суконное платье, нитку бисера, запахнула потеплее пальто и обмотала шею шарфом. Бисер никто под этой броней не увидит, но как-то хотелось праздника и душевной теплоты. Она бы и юбку-поневу нацепила, но не хотелось привлекать внимание.

Небо было подернуто легкой дымкой, сквозь которое просвечивало томное солнце. Странно, но отчего-то в воздухе пахло весной. Лида вышла из пригородного поезда и стала пробираться среди шумных улиц, разыскивая свою колонну. От красных полотнищ рябило в глазах, всюду играли духовые оркестры, нарядные горожане с красными бантами в петлицах, как и Лида, спешили занять свое место в большом празднике шестнадцатой годовщины Октября.

— Лида, опаздываешь! — помахал Плотников, привлекая внимание.

— А Зина где? — завертела она головой.

— В деревню к родне отпросилась.

Лиде всучили портрет Калинина и поставили в третью линию.

— Слышала, будет авиационный парад, — пристроился к ней Плотников с бравым Ворошиловым в руках. — Самолеты пролетят, здорово же, да?

— Яш, давай поменяемся, тебе вот Калинин, а мне Климента Ефремовича, — попросила Лида.

— Ну, не знаю, — состроил гримасу задумчивости Плотников, — меня мой Ворошилов вполне устраивает, а с тобой вон и Калинин моложе кажется, порадуй старика.

— Яков, не вредничайте, отдайте девушке военного, они вместе будут лучше смотреться, — это к ним в модном пальтишке при каракулевом воротничке подплыла Лёля.

Она была напряжена, но изображала полное спокойствие и цвела майской розой.

— А где Митя? — спросила Лида.

— У него какие-то там дела, — неопределенно махнула рукой невестка и покраснела еще больше, — будет позже.

Неприятно царапнули внутренние кошки — неужели Митя с Зиной, уж очень навязчивое совпадение.

— Вы уже слышали про самолеты? — улыбнулась Леля.

— Наслышаны, наслышаны, — закивал Плотников.

Он передал Лиде «Клима». Впереди дали отмашку, колонна двинулась. Войска, кавалерия, броневики, физкультурники, Осоавиахим, потом по Красной площади пойдут представители районов.

Еще в небе ничего невозможно было разглядеть, а рев толпы возвестил, что летят самолеты. Лида, как и все, задрала голову, пытаясь разглядеть, откуда прилетят стальные птицы.

— Смотрите, смотрите, вон они! — заорал кто-то у самого уха.

Самолеты летели длинной полосой, поражая выверенной линией.

— Вот это да! Как они там не сталкиваются? — всплеснула руками Леля.

— Свое дело знают, — отозвался Плотников. — Ура, товарищи!!!

— Ура!!! — разнеслось в едином порыве.

Лида тоже закричала и сквозь этот крик не сразу расслышала то, что торопливо прошептала ей на ухо Леля:

— Митя не разрешил, но я считаю, что ты должна знать… Колю выпустили.

— Что? — Лида так резко развернулась к невестке, что чуть не приложила Плотникова Ворошиловым.

— Колю выпустили, еще вчера.

Лида бежала от станции, проламывая каблуками тонкий лед придорожных луж. «Надо успеть, я должна его увидеть. Просто увидеть, разве это так много? Господи, разве это так много⁈»

В ушах еще стояли сбивчивые объяснения Лели:

— Он пришел вчера утром в мастерские. Сказал — отпустили. Видишь, там во всем разобрались, а ты не верила.

— Я была в мастерских после обеда, почему мне никто ничего не сказал? Я бы немедленно освободила комнату, попросилась бы к Эльзе. Зачем ему где-то ходить, если у него есть своя комната…