Семья (СИ) - Опсокополос Алексис - Страница 56

Причём метил англичанин постоянно мне в лоб. Видимо, он решил, что это моё самое уязвимое место. Либо тому была другая причина. И после очередного выпада, когда навершие посоха прошло в паре сантиметров возле моего левого виска, до меня дошло: этот гад метил не в лоб, не в лицо и вообще не в меня! Он метил в шапку Мономаха! Он пытался сбить с моей головы Великий артефакт, чтобы лишить меня моей основной защиты!

Это уже было похоже на план, но вот только осуществить Эджертону его не удавалось. Так мы и прыгали: англичанин пытался сбить с моей головы шапку Мономаха, чтобы сделать меня слабее, а я пытался разрубить посох, чтобы лишить его Кохинура. И у обоих ничего не выходило.

Несколько раз у меня возникало желание подскочить к герцогу вплотную и рубануть его мечом, и я даже предпринял пару попыток это провернуть; но в первый раз враг уклонился, а во второй — подставил зеркало, как мне показалось, случайно, и я на всякий случай сам увёл меч в сторону. Я не был уверен, что Кусанаги-но цуруги сможет пробить зеркало Монтесумы, а у Эджертона не было уверенности, что зеркало отразит удар этого уникального и сильного клинка, поэтому ни мне, ни англичанину не хотелось это проверять.

Неизвестно, как долго продолжалось бы это наше нелепое противостояние, если бы во время очередного выпада герцога, я не ощутил, как меня покинуло то тепло, что напоминало о связи с Романовым. И не просто покинуло — вместо него я почувствовал в районе солнечного сплетения неприятный холодок, который затем пробежал по всему телу. Означать это могло лишь одно — у Александра Петровича закончились силы.

Кохинур всё ещё оставался тусклым, видимо, ему требовалось какое-то время, чтобы восстановиться. Но я не думал об этом. Я не думал о том, что совсем скоро мой враг опять станет очень сильным. Я вообще ни о чём не думал. Меня накрыла ярость: невероятно сильная, животная, полностью затмевающая разум.

Ярость и желание отомстить за Александра Петровича были настолько велики, что меня чуть не разорвало от этих чувств; я ощутил, как мои глаза наливаются кровью, а дыхание перехватывает от злости, сжал покрепче рукоять своего меча и бросился на Эджертона.

Такой прямой атаки в лоб враг не ожидал. Расстояние между нами было слишком мало, чтобы он успел начитать нужное заклинание и куда-либо переместиться. Ему удалось лишь прикрыть грудь и живот зеркалом и выбросить мне навстречу посох.

Я отклонил голову вбок, ощущая, как Кохинур в навершие посоха обжигает мне щёку и сдирает с неё кожу, и спустя доли секунды ударил мечом в зеркало: остриём в самый его центр. Для Эджертона это оказалось сюрпризом, видимо, он до последнего не ожидал, что я ударю по зеркалу. Возможно, думал, что просто попытаюсь сбить его с ног.

Но герцог быстро пришёл в себя, он перехватил посох поближе к навершию и принялся бить им меня в грудь и в левый бок. Тело обжигало, было больно, неприятно, но не более того — моя защита справлялась. А я сам ни на что не отвлекался и продолжал давить мечом на зеркало. Пару раз у меня мелькнула мысль, сменить тактику и рубануть врага по ногам или шее, раз уж я оказался так близко, но не факт, что получилось бы. Поэтому рисковать я не стал и продолжал давить.

Два Великих артефакта проверяли друг друга на прочность: Кусанаги-но цуруги пытался пробить зеркало Монтесумы, а оно пыталось отзеркалить удар и перевести его силу на меня. И пока они оба не справлялись с задачей. Клинок уже раскалился так, что был похож на заготовку, только что вытащенную кузнецом из горна, да и зеркало от него не сильно отличалось: казалось, вот-вот его золотая оправа начнёт капать на ноги англичанину, а обсидиановый диск потрескается и рассыплется.

Про шапку Мономаха — вообще отдельный разговор, мне казалось, она уже прикипела к моей голове, спалив на ней всю кожу. Но я стоял, ухватившись двумя руками за рукоять меча, Эджертон тоже оставил попытки навредить мне посохом, бросил его себе под ноги и двумя руками ухватился за зеркало. Он начитывал какое-то заклинание, и я впервые заметил в его глазах страх. И тут же понял, что ждать осталось недолго.

Так оно и вышло: примерно через пару минут, шапка раскалилась до какой-то совершенно нереальной температуры, и клинок наконец-то прошёл сквозь обсидиан. Каким бы сильным и крепким ни было зеркало Монтесумы, два Великих артефакта, как ни крути, всегда сильнее одного.

Клинок прошёл сквозь обсидиан, как сквозь масло, не разрушив зеркало, буквально на мгновенье остановился, упёршись в доспех Эджертона, и пошёл дальше. В глазах герцога возникло крайнее удивление — похоже, даже в этот момент он отказывался верить, что его смог одолеть мальчишка.

— Это тебе за Александра Петровича, за отца и за всех наших ребят! — бросил я в лицо англичанину и крутанул меч, словно хочу его провернуть в груди врага.

И в этот момент клинок сверкнул как-то совсем уж ярко, передав моим рукам импульс не хуже хорошего удара током, и резко погас. А спустя секунду после этого зеркало треснуло и рассыпалось на тысячи мелких кусочков, а Эджертон превратился в пепел. Без вспышки, огня и каких-либо эффектов. Мой враг просто превратился в пепел: он сам, его одежда, обувь и даже посох. Лишь Кохинур лежал в этой кучке пепла целый и невредимый. Лежал и слегка светился.

Я присел на корточки и пригляделся к Великому артефакту — символу могущества Британской империи. Мне просто не верилось, что это не сон, а происходит на самом деле. Не верилось, что я смог это сделать, что мы все смогли. Но мы смогли.

Мои перчатки, в которых я начинал бой, давно уже сгорели от соприкосновения с раскалённой рукоятью меча, а дотрагиваться до Кохируна рукой мне не хотелось: мало ли чем это могло закончится. Я оторвал кусок ткани от своего мундира, всё равно он тоже пришёл в полную непригодность, и осторожно с его помощью поднял с земли бриллиант.

Кохинур почти не излучал света, лишь внутри его светился небольшой розоватый огонёк. Вряд ли Александр Петрович мог так серьёзно лишить его сил, скорее всего, это было связано с тем, что Великий артефакт потерял своего обладателя. И теперь он вполне мог оставаться таким, пока его кто-нибудь снова к себе не привяжет. Я аккуратно завернул бриллиант в ткань и положил в карман.

К моему удивлению, несмотря на разрушение зеркала Монтесумы и гибель Эджертона, иллюзия, наложенная магом при помощи Великого артефакта, никуда не делась. Под моими ногами была всё та же земля и ровная трава, словно на футбольном поле, а со всех сторон меня окружал густой туман. Над головой всё так же нависали плотные серо-голубые облака.

Но что-то всё же изменилось. Я не сразу понял, что именно, а потом до меня дошло. Ветер! Даже не ветер, а всего лишь лёгкий ветерок, чьё дуновение я еле уловил; но это был признак того, что вокруг что-то начало меняться. В иллюзии ветра не было, я это хорошо помнил.

Ветер постепенно усиливался, и совсем скоро вокруг меня начали появляться трещины. Прямо в воздухе: словно я был окружён каким-то суперпрозрачным стеклом, которое до этого не замечал, а теперь оно начало трескаться. И осыпаться. Буквально за пару минут иллюзия исчезла, и я снова стоял на поле боя. Только вот вокруг никого не было.

Если бы не разрытая земля да обломки доспехов и разного оружия, я бы подумал, что меня перенесло в какое-то другое место. Но нет, я вернулся туда, откуда Эджертон меня забрал в иллюзию. Только забрал он меня отсюда в районе часу дня по местному времени, я сейчас уже были сумерки. Похоже, ход времени внутри иллюзии и здесь в реальном мире был разный.

По багровой линии заката я определил стороны света и смог вычислить, куда мне идти, чтобы добраться до нашей ставки, и немедля отправился в путь. Шагая по полю боя, я снял шапку Мономаха — было приятно подставить лицо и волосы усиливающемуся бризу. Однако, как только Великий артефакт оказался у меня в руках, я тут же ощутил, как горит рана от Кохинура на щеке.

Похоже, шапка во время боя не только усиливала всю наложенную на меня защиту, но ещё и повышала мой болевой порог. Так или иначе, как только я её снял, рана на щеке сильно разболелась. Мне пришлось остановиться и наложить на щёку самое примитивное заживляющее заклятие. Особо заморачиваться я не стал, так как надеялся встретить в ставке лекаря и попросить его нормально залечить рану.