Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей - Страница 32

– Наводит-наводит, давно наводит.

– Угу, с конца июля нехорошим пахнет… Как они начали с немцами договариваться, так сразу ясно стало, чем дело пахнет.

– Дерьмом пахнет…

– Все так думают?

– Я вот думаю, что не дерьмом это дело пахнет, а кровью, – высказался Голубев, пытаясь выдавить последние капли из холодного чайника себе в стакан. – Я только не понимаю, зачем нас тогда здесь собрали, если война с американцами будет?

– Ну, у немцев-то флота нет уже…

– Это ты кому другому скажи!

Голубев поискал глазами своих, но те ввязываться в спор не стали.

– Командир! Ну чего ты опять молчишь? Уж ты-то знаешь… Наверное.

Покрышев, конечно, знал. Кузнецов объяснил ему это вполне доступно еще тогда, в Кремле, еще в самом начале, но только сейчас он начинал понимать, что все это затеяно всерьез, что авианосец и корабли действительно выйдут в море, когда придет время. И, скорее всего, противником их будут уже не немцы.

– Не особо много я знаю, ребята. Но просто так такую компанию не собрали бы, верно? Вспомните Сталинград, кто там был – Амет, ты? Когда звездную группу[74] собрали, сколько времени вам дали слетаться?

– Неделю с хвостом…

– А теперь мы все здесь, – тихо сказал Алелюхин.

– Кроме командира…[75] И Миши Баранова…[76]

– Земля им пухом…

– Земля им пухом, – как эхо отозвался Амет-Хан.

Все замолчали. Смерть в воздухе редко бывала легкой.

– Если нам придется драться с чертом рогатым, мы будем драться и с ним, – очень спокойно выразил общее настроение комэск-три. – Но лучше бы этого не произошло. Испания, Китай, Монголия, финны, немцы, теперь остальные подключатся… Сколько еще полков придется сжечь, чтобы это наконец закончилось?

В принципе, все сказанное им было общим мнением. У многих летчиков никакого желания воевать с кем-то еще не было. Одно дело воевать, защищая Родину, – это свято для настоящих мужчин. Имели значение и конкретные, затрагивающие лично каждого цели – или убили друга, или погиб брат. Или просто, навидавшись войны и переполнившись ненавистью до боли в зубах, хочется наказать тевтонов так, чтобы потом поколений десять детей в люльках русскими пугали и сами чтоб боялись. Это одно и это второе. Но рисковать жизнью ради чего-то третьего, не столь глубокого…

Однако именно для этого и существует армия. Стройная система воинских званий, знаки различия, форма – чтобы сразу все было четко определено. Услышал команду, пересчитал на всякий случай количество звездочек на погонах приказавшего, сравнил со своими – ага, больше. Побежал выполнять. Или полетел – в данном конкретном случае.

Соответственно, если большому дяде с большими звездами, заседающему в глубоком тылу, приходит в голову мудрая мысль отправить из пункта А в пункт Б майора или капитана Запертюйкина, значит, искомый Запертюйкин должен, не теряя ни минуты, откозырять и отбыть в соответствующем направлении. Как его внутренний протест, так и возможность того, что его, бедного, на этой дороге убьют, ни в малейшей степени не должны волновать большого и потенциально мудрого дядю. Так что можно не ругаться, а учить английский. И матчасть. И технические данные вероятного супостата. Дольше проживешь.

Иван Кожедуб имел к моменту его отзыва с фронта сорок две победы, все личные. У Покрышкина, получившего в августе третью Золотую Звезду, было сорок четыре или сорок пять вместе с групповыми, и еще человек десять приближались к нему вплотную. Но широколицего майора беспокоил не порядковый номер в более или менее условном списке, а возможная потеря привычки выживать. Летчики группы, без всяких сомнений, в учебных боях друг с другом повысили свой класс до пределов возможного, но настоящую слетанность могла дать только настоящая война, от которой авианосец пока держали на максимальном расстоянии.

Кожедуб попытался было завести разговор на тему «краткосрочной командировки» сначала с Осадченко, а потом с Федоровским, но получил щелчок по носу. Ему объяснили, что при отправке для нанесения удара по какой-нибудь германской военно-морской базе тот же «Чапаев» нужно обеспечивать на переходе, охранять, тралить, бомбить прибрежные аэродромы – и все это для того, чтобы восемь легких бомбардировщиков атаковали не весьма значительную цель. И половина истребителей ее проштурмовала – потому что вторую половину надо оставить охранять авианосец и те корабли, которые охраняют его. А важнее всего то, что с какого-нибудь сторожевика их эскадру наконец-то увидят и сфотографируют.

Так что сиди и не чирикай, навоюешься еще.

Октябрь 1944 года

Большая война все же ощутимо приближалась. Американцы попытались прощупать наши войска на юге, послав пару десятков «лайтнингов» прошерстить прифронтовые дороги. Под штурмовой удар попали советские механизированные колонны; прикрывающие одну из них зенитные самоходки М-17 с четырехствольными «кольт-браунингами» сумели одного завалить. Подошедшие «яки» сбили с наскока еще пару, приняв их за Ме-110, а разобравшись, начали показывать звезды, стучать себя по голове – в общем, намекать на дурость союзничков.

Те вроде бы осознали ошибку, покачали крыльями и смылись. Американское командование принесло трогательные извинения, и никаких последствий этот бой не имел, кроме устного назидания командиру звена «яков» и остальным: в следующий раз не джентльменничать, а сбивать на хрен.

Фронты на северном направлении задержались у германских рубежей почти на неделю, по истечении которой Новиков подтвердил Ставке свою уверенность в превосходстве советской авиации над люфтваффе.

Да, к первому октября фронтовые полки насчитывали уже свыше девяти тысяч истребителей, девяносто семь процентов которых составляли машины, произведенные за последние два года. Еще пять тысяч штурмовиков и четыре с половиной тысячи современных бомбардировщиков были тем кулаком, который мог разнести в прах любую подготовленную оборону. В одну точку такой мощью бить не получится – фронт слишком длинный, но научившиеся воевать в самых сложных из всех возможных условий ВВС РККА были способны уже на очень многое.

Установившаяся на севере Европы хорошая погода и дозволение Верховного сконцентрировать ударные части сразу нескольких воздушных армий в границах Восточной Померании позволили использовать авиацию в невиданных до сих пор масштабах. Даже при взятии Кенигсберга, когда интенсивность бомбежек была максимальной, такого не делали – на ту же ширину фронта тогда приходилось вшестеро меньше штурмовиков и пикировщиков.

В дыму от пожарищ, сливающихся в одну гигантскую пелену, сотни ревущих машин взлетали, поднимались к тускло просвечивающему диску солнца, сбрасывали свой груз с пикирования, затем спускались к поверхности земли, расходясь широким веером, и опустошали патронные коробки пушек и пулеметов в любую мелькающую под крыльями тень. Садясь, пилоты лишь отруливали в сторону от полосы и, не выходя из кабин, дожидались, пока к их машинам подвесят новые бомбы, заполнят короба магазинов через люки в крыльях снаряженными лентами, и снова взлетали. И так ежедневно по нескольку раз в день, а для многих и каждую ночь.

Утром пехота поднималась из своих окопов и с винтовками и автоматами наперевес в молчании пробиралась через изрытое воронками пространство до следующей линии обороны, на которой еще огрызались уцелевшие в железобетонных колпаках огневые точки. Тяжелые корпусные САУ подходили к ним на расстояние прямого выстрела и крошили амбразуры фугасными и бетонобойными снарядами, прежде чем перебегающая следом пехота поднималась в полный рост.

Это была война, еще не виданная на Восточном фронте, – война, где немецкий пулеметчик видел перед собой не бесчисленные, от горизонта до горизонта, цепи советской пехоты, а только летящую в него из дыма и пыли смерть.