Моральное животное - Райт Роберт - Страница 25

Мы уделили много внимания краткосрочным сексуальным стратегиям женщин (кстати довольно малозначимо, одинокие ли это женщины, соглашающиеся на однократную встречу, или замужние, таящиеся от своего мужа). В социобиологических дискуссиях 70-х, по крайней мере, популярных, имелась тенденция изображать мужчин дикими, похотливыми существами, рыщущими по свету в поисках женщин, с целью обмануть и поэксплуатировать; женщины тоже часто изображались обманщицами и эксплуататоршами. Благодаря росту числа женщин среди изучающих социум учёных-эволюционистов, фокус внимания сместился. Они терпеливо объяснили своим коллегам мужского пола, как женская душа проглядывает изнутри всего этого.

Даже после восстановления баланса остается одна важная причина для стремления быть соответственно эксплуататором и эксплуатируемым и для мужчин, и для женщин. С течением времени, у супругов возникают искушения покинуть семью, причём главным образом у мужчины. Причина этого не в том (как многие полагают), что эволюционные издержки разрыва брака больше для женщины. Это верно только, если у неё маленький ребёнок, который может пострадать от разрыва брака. Ведь женщина может не найти мужа, желающего быть преданным женщине с не его ребёнком, или найти такого, кто будет пренебрегать им или плохо к этому ребёнку относиться. Но с позиций эволюционизма здесь страдают в равной степени и интересы уходящего мужа — ребёнок, который может пострадать, это и его ребёнок!

Выгода мужчины при разрыве брака обнаруживается при анализе дебета-кредита дезертирства. Какова может быть будущая репродуктивная выгода партнёра при разрыве текущего брака? В принципе, муж может найти восемнадцатилетнюю женщину, у которой впереди 25 лет репродуктивных возможностей.[18] Жена же, кроме проблем с поиском нового мужа, вызванных наличием у неё ребёнка;[19] возможно, она вообще не найдёт мужа, который оценит её репродуктивный потенциал в 25 лет. Это различие незначительно, пока супруги молоды, но по мере старения супругов оно нарастает.

Различные обстоятельства могут подавлять или усиливать эти тенденции. Бедный, низкостатусный муж имеет низкие шансы реализовать преимущества ухода, но напротив — предоставить жене убедительные доводы для ухода самой. Особенно, если у неё нет детей, и она сможет легко найти другого мужа. Муж, повышающийся в статусе и богатстве, получает дополнительные стимулы для ухода; особенно при ослаблении статуса и богатства его жены. Но всё же, при прочих равных условиях, устойчивости брака более угрожает неугомонность мужа, возрастающая с годами.

Однако этот разговор о «дезертирстве» может вводить в заблуждение. Хотя развод допускается во многих культурах охотников-собирателей (как и полигиния), в древности, беря вторую жену, не обязательно было расставаться с первой. И пока так было, не имело эволюционного смысла разрывать брак. Пребывание около потомства, предоставление ему защиты и воспитания имело больше генетического смысла. Таким образом, мужчины могут быть генетически менее приспособлены для своевременного дезертирства, чем для своевременной полигинии. Но в современных условиях, когда единобрачие институциализировано, полигинийный импульс находит другие выходы — такие как развод.

По мере того, как дети матери становятся самостоятельными, незаменимость мужских родительских инвестиций падает. Многие женщины средних лет, особенно если они материально самостоятельны, могут принимать или покидать своих мужей. Однако нет никакой эволюционной силы, заставляющей их оставить своих мужей, кроме какого-нибудь случая, крайне привлекательного для генетических интересов. Вывести из состояния брака пост-климактическую женщину может, скорее всего, лишь упорное брачное недовольство её мужа. Многие женщины добиваются развода, но это не означает, что её гены — это первичная проблема.

Среди всех данных, касающихся современного брака, два пункта заслуживают специального разговора.

Первый. Исследование в 1992 года показало, что неудовлетворенность мужа браком — самый сильный повод для развода.[20]

Второй. Мужчины с гораздо большей вероятностью вступают в повторный брак после развода. Второй факт, и биологические факторы в его основании, являются вероятно не последней частью резонов для первого.

Возражения на эти рассуждения предсказуемы: "Но люди расторгают браки по эмоциональным причинам. Они не подсчитывают количество их настоящих или будущих детей на калькуляторах. Просто мужчины становятся уныло-скучными, жёны — ворчливыми; брак может распасться по причине глубокой переоценки смысла жизни в ходе кризиса середины жизни. Женщину может подвигнуть на уход оскорбляющий её, или безразличный муж; её может соблазнить другой, чувственный и заботливый мужчина. Всё это так. Но, опять же, эмоции — исполнители эволюции. Под всеми мыслями, чувствами, различиями темпераментов, на рассмотрение которых тратят так много времени брачные адвокаты, скрываются хитрости врождённых тенденций — холодные, жёсткие уравнения, составленные из простых переменных: социального статуса, возраста жены (мужа), количество детей, их возрастов, внешних возможностей, и так далее. Действительно ли жена более уныла и ворчлива, чем 20 лет назад? Не исключено. Однако более вероятно, что просто понизилась терпимость мужа к ворчанию, когда ей стало 45, и у неё нет более репродуктивных перспектив. И продвижение по службе, которое он только что получил и которое уже вызвало восхищённые взгляды молодой женщины на работе, не помогло. Точно так же можно спросить молодую бездетную жену, которая находит своего мужа невыносимо бесчувственным — почему эта бесчувственность не была столь тягостной год назад, до того, как он потерял работу, а она находила его любезным, состоятельным холостяком, флиртующим с ней? Разумеется, злоупотребления её мужа действительно могут иметь место, и в этом случае они сигнализируют о потере его лояльности и приближении его ухода, по существу — как бы предупредительная забастовка в отношении жены.

Как только вы начинаете видеть каждодневные чувства и мысли как генетическое оружие, различные особенности брака приобретают новое значение. Даже те, которые сами по себе недостаточно важны, чтобы привести к разводу, повышают желание пересмотреть условия контракта. Муж, который в медовый месяц утверждал, что ему не нужна жена-кухарка, теперь саркастически замечает, что, дескать, вряд ли было бы сильно обременительно для неё готовить обед хотя бы иногда. Угроза столь же ясна, сколь подразумеваема: я хочу и готов нарушить контракт, если вы не желаете пересмотреть его условия.

Всё говорит о том, с доказательствами гипотезы Десмонда Морриса про парную привязанность дела обстоят неважно. Мы не слишком похожи на наших образцовых, непоколебимо моногамных обезьяньих родственников — гиббонов, с которыми нас столь оптимистично сравнил Моррис. И в этом нет ничего неожиданного. Гиббоны малосоциальны. Каждое семейство занимает очень большой территориальный участок, иногда больше сотни акров, что неплохо защищает его от внебрачных развлечений. И гиббоны прогоняют любых пришельцев, которые могли бы украсть партнёра или попользоваться им.

Мы же, напротив, эволюционировали в больших группах, изобиловавших выгодными альтернативами в смысле генов и преданности.

Наша главная отличительная черта — высокие мужские родительские инвестиции. В течение сотен тысяч лет, а может, и больше, естественный отбор приучил мужчин любить своих детей, наградив их чувством, которым женщины наслаждались несколько предыдущих сот миллионов лет эволюции млекопитающих. За это же время естественный отбор наградил мужчин и женщин чувством любви друг к другу (по крайней мере — «любви» в очень широком смысле слова, нечасто достигающей той глубины преданности, которая обычна между родителем и ребёнком). Однако, любовь это или не любовь, но мы — не гиббоны.