Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Кузмичев Иван Иванович - Страница 144

– Что ж, тогда пускай твой полк идет позади колонны (заслужили молодцы!), перед артиллерией Преображенского полка с телегами боеприпасов! – довольно сказал государь. – Да и ты, как наследник, со мной рядом поедешь.

– Батюшка, а может, мне остаться здесь или вовсе сзади плестись? Пускай недруги наши уверятся, что в опале я у тебя, тогда и подлости ко мне меньше будет, да и настраивать тебя против меня никто не будет, – озвучил я только что появившуюся мысль.

– Как же так?! Какие недруги у тебя, Алешка?! Ты мой наследник, и речи не может быть, чтобы ты отдельно от меня был, тем более что заслужил ты это, пускай не сам, но действиями своих витязей точно. Так что поедешь рядом со мной!

Больше ничего не говоря, царь быстро вышел из палатки, оставив меня одного. Разозлился он, батюшка мой…

Через пару минут вошел Прохор в сопровождении Юли, чуть позади них возле входа маячила пятерка охраны. Они не спрашивали, о чем мы беседовали с государем. Прохор – в силу своей дисциплины, а она – из-за своей скромности. Да и не дело, когда девушка начинает лезть не в свои дела! У меня ведь примеров масса в голове, как в этой эпохе, так и в будущих, которых, я надеюсь, не будет.

– Все хорошо, государь приказал мне ехать рядом с ним при въезде в город – удостоил чести, так сказать. А витязям отвел задние ряды, как особо «отличившимся». Идиотизм! Зачем же он так? Ведь мой полк показал себя с наилучшей стороны…

– Мы все твои, Старший брат, что бы ни случилось, – негромко сказал полковник, глядя мне в глаза. – А об уроне нашей чести не беспокойся, главное, что ты знаешь о нас и знаешь, что мы не подвели тебя, а остальное не так уж и важно.

– Спасибо, Прохор! Действительно, спасибо. Но сейчас получается, что государь и впрямь оказал нам честь, раз специально перевел вас сюда, да еще к тому же выделил из общей массы войск, пускай даже и поставив в конце, перед орудиями. Или я чего-то не понимаю?

Лекарка молча сидела в кресле, разглядывая один из чистых кубков, стоящих на небольшом полевом столике. Прохор, отдав честь, развернулся и вышел из палатки, оставляя меня наедине с лекаркой, в одно мгновение ставшей боярыней. Впрочем, порода в ней действительно имеется, а раз так, то и солгал я всего лишь малость.

– Не ехал бы ты, милый, с государем, – вдруг сказала она.

– С чего это вдруг, золотце? – Прижимаю ее голову к себе, мягко проводя рукой по волосам. – Да и царь-батюшка строго-настрого наказал мне ехать по левую руку от него.

– Чувство у меня нехорошее, будто плохое что-то случиться должно, – повернувшись, с тоской поглядела она на меня. – Христом Богом молю, останься здесь со мной, не уезжай туда!

– Глупость говоришь! Приказ государев надо выполнить, а не хитрить и увиливать, тем более от моего батюшки!

Юля, не в силах противостоять мне, спрятала лицо в ладони и тихо заплакала. Не выдержав, я наклонился к ней, встал на колени, пытаясь убрать с ее лица руки. Но это не удалось сделать, слишком плотно она прижимала их к лицу. А применять силу еще большую я не хочу: могу ведь ненароком и больно ей сделать.

– Успокойся, милая, что же ты так печалишься из-за какой-то поездки? Вон в Европу-то я съездил, и ничего, все хорошо же было, – с улыбкой объясняю я своей спасительнице.

– Тогда у меня на душе тоскливо было, а сейчас боязно мне, милый, очень боязно, и чувство такое, словно на верную смерть тебя отпускаю, – сквозь слезы говорит она.

– Прекрати, ехать мне надо все равно, но ехать, видя тебя в таком состоянии, не только больно, но и неприятно, ведь ты моя любимая, и виноват в твоих слезах, получается, я один, – попытался образумить я девушку, но она только сильней зарыдала. – Руслан, Василий!

На мой зов тут же появились двое гвардейцев. Вытянувшись, они смотрели только перед собой, не оглядываясь по сторонам.

– Прошу вас побыть рядом с боярыней, пока я не вернусь, и никуда ее одну не отпускать, гм, кроме всем известного места, да и следить за ней, как за бесценным сокровищем. А где капитан Нарушкин? – интересуюсь я у гвардейцев.

– С нашими занимается, в новом облачении, – ответил Руслан.

Действительно, в новом облачении прежней ловкости и прыти от своих подчиненных Миша не скоро добьется: кирасы со шлемами-шишаками требуют определенной сноровки. Ладно, пускай привыкают, все же перевооружение только недавно было, недели не прошло. А все почему? Да потому что никто из совета даже не подумал о том, что гвардейцы важны так же, как и безопасники, потому что охраняют царевича и, по сути, в случае опасности являются живым щитом. Об этом тоже стоит подумать, а то мысли какие-то нехорошие в голову лезут. Блин, так и параноиком стать можно. Неужели у всех правителей такие мысли в голове колобродят?!

На улице тем временем раздался сдвоенный звук полкового горна, послышались четкие команды сержантов и капралов. Я был не в силах больше находиться в палатке, чувствуя, что еще чуть-чуть, и от уверенности в правильности моего поступка не останется и следа. Останусь с лекаркой, и тогда опала отца будет точно, и это притом что еще какие-то письма послу нашли! Везде скоты мешаются, и ведь подсуетились вовремя, к моему возвращению.

Оказывается, «недолгая» беседа с отцом растянулась чуть не на два часа. Гвардейские полки с пленными и орудиями стояли в низине, солдаты сидели в небольших кругах. Кто отдыхал, кто чистил оружие, а кто съедал свой запас галет – полевых кухонь, вопреки моим надеждам, у полков не было, хотя помню я, отдавал Прохор им пару штук, сам мне об этом рассказывал; идеалист мой младший брат по духу, многого не понимает и выдает желаемое за действительное. Вот и получается, что все нововведения в армии старательно глушатся самими же генералами, наживающими на нуждах обычного солдата. Сволочи!

Барабаны начали отбивать дробь, ее подхватили, виртуозно орудуя своими палочками, четверо витязей, стоящих чуть впереди выстроившихся воинов, с такими же, как и у гвардейских солдат, инструментами.

– С Богом! – шепчу сам себе, чувствуя, как на сердце появляется неприятный осадок и что-то теребящее душу не дает вздохнуть полной грудью, позволяя легким наполниться чистым, сладким воздухом.

Адъютанты носились туда-сюда, разнося послания и приказы, часть генералов стояла рядом с государем, о чем-то беседуя с ним. Я же предпочитал общество своих витязей, все же членов совета пришлось оставить в Рязани.

Честно сказать, создавая этот орган управления, я сильно просчитался, попросту не подумав о том, что демократия в таком вопросе крайне вредна для дела и конечное решение вопроса должно лежать на плечах единственного человека, дабы не было ни у кого желания оспорить оное или вовсе отменить. Что ж, пример взят, ошибки учтены. Теперь, захоти я отлучиться из ставшего родным города, сразу же объявлю регламент совета, проще говоря, правила, по которым он должен работать, его задачи, цели, время работы и, конечно же, ответственность за совершенные действия, с подписями каждого члена совета, дабы иметь ясную картину принимаемых решений.

Начало декабря 1709 года от Р. Х.

Москва

Солнце давно скрылось за горизонтом, погружая улицы столицы во мрак. Ночные тати потихоньку просыпались, горожане, не успевшие домой к заходу солнца, с опаской оглядывались по сторонам, постоянно держа ладонь на кинжале или проверяя кистень на руке, готовый сорваться с ладони смертельным снарядом. Однако мало кому помогали эти детские способы защиты: бандиты не нападали по одному, их собачья стезя – толпой навалиться на одинокого путника или взломать дверь хлипкого двора и под гогот луженых глоток наблюдать за игрой пламени во дворе.

Часто случалось так, что именно после ночных увеселений татей в Москве вспыхивал пожар, готовый переметнуться с одного дома на другой. Но все же, благодаря усилиям полиции и пожарных сил, вкупе с добровольцами из соседних домов и улиц, они почти всегда не затрагивали остальные дома. Однако нет никакой гарантии, что в следующую ночь не заполыхает твой собственный домишко, если, конечно, ты не живешь в Немецкой слободе или ближайших к казармам районах. Никакие меры против разбойников не помогали, даже войска вводили однажды, с боями беря улицу за улицей. Полицейские же ничем, кроме как перегораживанием неблагонадежных улиц, не занимались. Соваться на эти улицы меньше чем полусотне ночью воспрещалось.