Черный дембель. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей - Страница 24

Пояснил:

— Хочу, чтобы ты поумнел и поумерил свой пыл. В следующий раз ты так легко не отделаешься. Я тебя посажу, имей это в виду.

Махнул обрезом, зевнул.

— А теперь проваливай, — сказал я. — Молись, ушастый, чтобы мы с тобой больше не встретились.

Ушастый поспешил за своими дружками. Громыхал по асфальту каблуками ботинок (обувь, как и часы, я у него не отобрал). А вот одежда бандита осталась на тротуаре около ресторана «Московский». Я ногой собрал её в кучу; выждал, пока разукрашенный похожими на синие вены рисунками бандит скроется за поворотом в конце квартала. И лишь тогда положил на его свитер обрез, туда же побросал прочие элементы одежды ушастого и Светочкино полотенце. Связал у свитера рукава, превратил его в пахнущий потом и тройным одеколоном узел. Взглянул на окно ресторана — заметил там своё отражение. Поправил воротник рубашки, рукой зачесал набок чёлку.

Покачал головой и пробормотал:

— Не было печали, так вот черти накачали. Теперь я точно на пробежку опоздаю.

Подхватил с асфальта узел с обрезом и с одеждой. К трамвайной остановке я не пошёл. Направился в противоположную сторону: туда, где город пересекала полноводная сейчас река Волчья.

Заметил, что на небе у горизонта уже алела тонкая полоса утренней зари.

Я вышел на проспект Мира неподалёку от пятиэтажных общежитий тракторного завода (именно здесь первого мая и седьмого ноября собирались колонны от тракторного завода для прохождения праздничных демонстраций). По проспекту проносились пока немногочисленные автомобили. Они рычали моторами; дребезжали кузовами и подвесками, когда попадали колёсами в выбоины на асфальте. Мимо меня в направлении Калининского моста проехала гужевая повозка (пегая лошадь лениво помахивала хвостом, отстукивала подкованными копытами по асфальтному покрытию дороги монотонную дробь).

Тротуары и здесь выглядели безлюдными. Горожане в воскресное утро спали — не вставали на утреннюю дойку, как деревенские жители. Я скользнул взглядом по серым угрюмым фасадам общежитий — насчитал на них всего четыре окна, за которыми горел свет. Свернул вправо; помахивая свёртком, зашагал к мосту. Никто не шёл мне навстречу, не звучали шаги и голоса у меня за спиной. По левую руку от меня чередовались с фонарными столбами высаженные в ряд каштаны, шелестевшие на ветру зелёной листвой. В воздухе витали запахи пыли, цветущих трав, зелёной листвы и выхлопных газов.

Около реки чувствительно похолодало. Начало апреля в Новосоветске было вполне весенним временем: от снега в городе не осталось и следа, распустилась листва — через пару недель зацветут каштаны. Но по утрам в городе ещё чувствовалось дыхание зимы. Особенно прохладно было на рассвете около Волчьей реки, которая сейчас активно доставляла талую воду из северной части страны в южное море. К поросшим камышом берегам я не свернул, хотя туда вело множество проложенных городскими рыбаками тропок. Я зашагал к видневшемуся впереди мосту, у которого и заканчивался проспект Мира.

Калининский мост считался одной из достопримечательностей Новосоветска. Дед мне рассказывал, что в его детстве этот мост был деревянным. Тогда он соединял Новосоветск и деревней Калинино, что начиналась сразу за Волчьей рекой. С тех пор город заметно разросся. Калинино ещё два десятилетия назад стало Калининской улицей. Деревянный Калининский мост разбомбили осенью тысяча девятьсот сорок второго года. В сорок шестом году на его месте возвели новый: основательный, на широких каменных сваях. Название моста с тех пор лишь звучало по-прежнему. Но было оно теперь не в честь деревни — в честь товарища Калинина.

За время существования моста в Новосоветске родилось множество связанных с мостом легенд. Некоторые появились ещё в дореволюционные времена; какие-то родились после Великой Отечественной войны. А пару-тройку историй, в которых упоминался Калининский мост, сейчас знал только я. Потому что те события произошли в моей прошлой жизни. Как та история с Первомайской Джульеттой: с женщиной, прыгнувшей с этого моста в реку первого мая тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года. Я прикинул, что до того бурно обсуждавшегося в нашем институте события осталось меньше месяца: три недели и три дня.

Подошёл к перилам мостового ограждения, взглянул вниз. Скорее угадал, а не рассмотрел в темноте, где начиналась под мостом почти чёрная водная поверхность. Я отметил, что расстояние до воды сейчас казалось небольшим. Прикинул, что разбиться, прыгнув с такой высоты, было сложно. «Она прыгнет в мае», — напомнил я сам себе. Представил, насколько к тому времени опустится уровень воды. Вспомнил, как пересыхали берега Волчьей к лету — река становилась узкой: примерно вдвое уже, чем сейчас. Но оставалась глубокой — в детстве мы с приятелями ныряли в ней (рядом с нашим посёлком), но не всегда добирались до илистого дна.

Я размахнулся и бросил в воду свёрток с обрезом. Метнул его подальше, чтобы он не попался на крючок часто рыбачившим с этого моста мальчишкам. Прислушался — различил в тишине плеск воды. Прозвучал он негромко, словно расстояние до реки оказалось большим, чем я его представил. Я подумал, что звуки от падения в реку человеческого тела прозвучат громче. Вообразил, как разлетятся по сторонам брызги, когда тело Первомайской Джульетты войдёт в воду. В моей прошлой жизни Джульетта утонула. Из воды её достали уже мёртвой — об этом в институте нам тогда доложил всезнающий Артурчик Прохоров.

«Это будет уже четвёртая спасённая мной девчонка, — подумал я, — меньше чем за год. Или пятая, если считать Риту Баранову».

Потёр ладонь о ладонь, словно стряхнул прилипшие к моим рукам песчинки.

Пробормотал:

— А летом поеду на море за шестой.

В субботу четырнадцатого апреля Артурчик сообщил, что его отец раздобыл для нас путёвки на море.

— Я только не понял, Чёрный, — сказал Артур, — зачем нам этот пансионат «Аврора»? Что там такого интересного? Почему ты не стряс с моего бати путёвки в Сочи или в Ялту?

Я усмехнулся и спросил:

— Чем ты недоволен, Артурчик? В первый раз поедешь на море без родителей, как свободный человек. Какая тебе разница, где пить пиво и ухлёстывать за девчонками?

Илья Владимирович передал через сына, что оплачивать путёвки не нужно: Прохоровы подарят их мне и Кириллу на дни рождения, до которых оставалось меньше десяти дней. Двадцатого апреля мне в этой новой жизни исполнится двадцать один год, а мой младший брат двадцать второго отметит своё восемнадцатилетие. В детстве мы с Киром отмечали свои очередные годовщины одновременно: двадцать второго числа. Так же поступили и прошлом тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году.

На этот раз к днюхе Кирилла я (как и Прохоровы) подготовился заранее — не как «тогда». Брату в подарок я ещё в прошлом месяце приобрёл (при посредничестве директора швейной фабрики) кассетный магнитофон «Весна». Купил Кириллу и три аудиокассеты (ещё две шли в комплекте с магнитофоном). На одну из кассет зачастивший в квартиру профессора Баранова Олег Котов записал тот самый концерт Высоцкого, который я прослушал, пока дожидался профессора в начале марта.

Свой день рождения я не отмечал с тех пор, как двадцатого апреля две тысячи третьего года отпраздновал в закрытом московском клубе пятидесятилетие. Последующие свои дни рождения я попросту игнорировал. Да и вспоминал я о них обычно, когда меня вдруг забрасывали поздравлениями друзья и коллеги. Считал, что в этой новой жизни о моём дне рождения никто, кроме младшего брата и Котовой, не вспомнит. Вот только уже утром двадцатого апреля я понял, что ошибся.

Утром двадцатого апреля у порога своей комнаты я встретил Котову. Обычно она дожидалась меня и Кирилла внизу, около входа в общежитие или (зимой) около стола вахтёрши. Но сегодня Лена дождалась нашего пробуждения в коридоре. Я перешагнул порог, придерживая висевшее на плече полотенце и помахивая зубной щёткой — увидел перед собой сияющие глаза Котовой. «С днем рождения!» — выпалила Лена. Я дёрнулся, но всё же не метнул в её лицо кулак (обычно я реагировал на подобные неожиданности ударом в челюсть). Разжал пальцы. Взглянул на поздравительную открытку и на маленькую коробочку с ярким бантом, которые мне протянула Котова.