Рычаг локтя (СИ) - Тыналин Алим - Страница 33

Глядя на него, я сразу подумал, что это серьезный соперник, потому что у него, судя по всему, холодная голова. Вот Михайлов у нас любит лезть напролом и это его частенько подводит. Ладно, может, в этот раз Степаныч прочистил ему мозги и он будет вести себя, как надо, взвешивая все свои действия наперед.

Поединок сразу же стал напряженным. Сил у борцов предостаточно, задора тоже хватает, так что они тут же бросились в атаку друг на друга. Надо же, получилось даже наоборот, чем я думал.

Михайлов осторожничал, держал оборону, его противник тут же занял центр ковра и контролировал середину, хватая Леху и стараясь его оттеснить. Пару раз ему почти удавалось схватить Михайлова и чуть было не уронить умелым зацепом, но они оказывались за границей зоны и вынуждены были возвращаться обратно.

Я глядел и не узнавал Леху. Хладнокровнейший борец, спокойно изматывал соперника, не давал ему вздохнуть спокойно.

Басов все время атаковал, как будто ему приспичило, пардон, в уборную и он торопился закончить схватку. Дошло до того, что рефери сделал замечание Михайлову за пассивность.

Дело совсем неслыханное, я глядел во все глаза и не узнавал нашего активиста на ковре. Тот стоял с поникшей головой, с потухшим взглядом и особо не сопротивлялся.

— Что это с ним, а? — недоумевающе спросил стоявший рядом Боря. — Любимая рыбка сдохла, что ли? Если так будет продолжаться, он не сможет пробиться дальше. Он что, думает, тут можно вот так ходить, повесив башку? Да его же снесут сейчас, если он не начнет шевелиться.

Зрители вокруг уже кричали и шумели, подбадривали борцов криками. Народ заполнил трибуны, все места заняты, причем зрители попались какие-то активные, возможно, понаехали из других городов и стран, для поддержки своих претендентов.

Они топали ногами, улюлюкали и свистели, так что зал содрогался от их шума. Боря поэтому тоже сунул в рот два пальца, оглушительно засвистел и закричал:

— Давай, Леха, шевелись! Скрути его!

Не знаю, услышал ли Михайлов, но почти все оставшееся время до конца схватки он вел себя пассивно. Я же говорю, непривычно как-то.

Я уже думал, что он так и проиграет, просто по очкам, когда вдруг все пошло по-другому. Наступила последняя минута схватки и в Михайлова как будто вкололи тюбик адреналина.

Он налетел на противника, сам схватил его за рукава и тут же толкнул на подножку. Тот даже чуть было не поддался на прием, так необычно это было, но сразу же исправился, отбился и сам провел контратаку.

Потащил Михайлова за собой, слегка наклонил его корпус и свой, зацепил его правую ногу своей левой и чуть было не швырнул через бедро. Леха тоже вовремя сориентировался, он теперь боролся, как лев.

Теперь он больше походил на себя и двигался быстро и даже слегка торопливо. Они продолжали бороться, почти подошли к краю ковра и тут Михайлову удалось провести подножку.

Я даже сам не ожидал, что такое случится. Он быстро подставил ногу сбоку Басова, из почти немыслимого положения, рванул его руками и повалил на ковер. Бросок получился именно за счет рук, силовым приемом.

Так Михайлов заработал первые два балла, а остаток схватки опять начал обороняться. Хм, отличная тактика, он сэкономил силы, а противник их все растратил.

Когда прозвучал свисток рефери, ничего не изменилось, Михайлов выиграл по очкам. Надо же, как он изменился, кто бы мог подумать, что Леха будет выигрывать так, он ведь всегда стремился победить вчистую.

Но теперь, глядя на сияющего Михайлова, я подумал, что этот турнир может принести много сюрпризов. А потом объявили мою фамилию и Боря хлопнул меня по плечу.

— Давай, ни пуха, ни пера.

Свердловск, 1955 год. В семье рабочего Уралмаша Игоря Колпакова и его жены Анны родился мальчик. Назвали Дмитрием. Роды получились тяжелые, Анна чуть не умерла от кровопотери. Но выкарабкалась, ради сына.

Дима рос хилым, болезненным ребенком. Часто простужался, подхватывал инфекции. Врачи разводили руками, слабый иммунитет, что поделать.

Анна выхаживала сына, как могла. Отпаивала травяными отварами, закаляла.

Игорь подсмеивался над женой, мол, растит неженку. Сам он оставался крепким мужиком. В войну танки собирал для фронта.

Когда Димке исполнилось шесть, Игорь погиб на заводе. Балка сорвалась с крана, раздавила.

Мать заливалась слезами, билась в истерике. А Димка молчал. Только кулачки сжимал до побелевших костяшек. И вспоминал, как отец называл его слабаком.

После похорон Анна сдала. Затравленный взгляд, трясущиеся руки. Частенько запивала горе водкой. Соседка, баба Зина, жалела мальчонку. Совала то пирожок, то яблоко. Приговаривала: «Ох, сиротинушка ты наш».

Димка ненавидел, когда его жалели. Хотелось кричать, бить посуду, вышвыривать в окно материны бутылки. Внутри клокотала ярость. На весь мир, на судьбу-злодейку.

В двенадцать лет он наконец понял. Надо что-то менять.

Однажды мать совсем загуляла. Исчезла на три дня. Димка сидел в темной квартире, грыз черствый хлеб. Глотал слезы.

А потом плюнул и вышел во двор. Шпана гоняла мяч. Самый рослый, Серый, скользнул по Димке равнодушным взглядом. И вдруг ухмыльнулся: «Че вылупился, доходяга?».

Дима ничего не ответил. Только сжал зубы до скрипа. И ринулся на обидчика с кулаками.

Драка вышла короткой. Серый заломил Димке руку, повалил лицом в грязь. Харкнул под ноги. Процедил сквозь зубы:

— Будешь выпендриваться — похороним рядом с папашей.

Дима поднялся. Утер разбитый нос. Кровь капала на грудь, на потертые кеды. В ушах звенело от боли и унижения.

Побрел прочь со двора. Гнилые доски заброшенного дома скрипели под ногами. Пахло прелыми листьями.

Домой вернулся под утро. Анна спала беспробудным сном, свесив тощую руку с дивана.

Дима пожевал нехитрый ужин, выпил воды. И ушел. Пришла одна мысль в голову.

Колпаков-старший когда-то увлекался самбо. Даже призы брал на первенстве области. Хранил в чемодане на балконе пожелтевшие вырезки из газет, фотокарточки в замусоленных конвертах.

Дима разыскал в Свердловске бывшего тренера отца. Михалыч оказался мужик обстоятельный. Выслушал сбивчивый рассказ, задумчиво подергал седой ус.

И кивнул:

— Ну что ж, попробуем из тебя борца сделать.

Началась новая жизнь. После школы — бегом в секцию. Там другой мир. Старые маты, пахнущие резиной, гудящие от ударов мешки. Хриплые команды Михалыча. И глаза других пацанов — упрямые, голодные.

Первые месяцы Димка только и делал, что потирал ноющие бока. Михалыч гонял нещадно. Отжимания до онемевших рук, пробежки до потери пульса.

По вечерам Дима падал на жесткую койку и проваливался в липкое забытье. Снилось, что он снова маленький. Сидит на горшке, а мать трясет его за плечи и кричит, кричит.

На тренировках Дима молчал. Только скрипел зубами и поднимался снова и снова. После очередного броска шел в угол зала, отсыхал. Михалыч смотрел сочувственно, качал головой. Но с занятий не снимал.

К шестнадцати годам Колпаков окреп. Быстро попер вверх в физухе. Раздался в плечах, обзавелся литыми мышцами.

В секции его уважали и побаивались. В поединках превращался в зверя. Шел напролом, впивался мертвой хваткой. Боль игнорировал, словно робот. Михалыч только диву давался.

А внутри у Димы по-прежнему бушевало пламя. Недолюбленность, невысказанная обида на мать и отца. Сидела заноза, грызла исподволь.

В 1971 году Колпаков попал в сборную. Ехал на Спартакиаду в столицу. В поезде не ел и почти не спал все трое суток.

Сидел, тупо пялясь в одну точку. Прокручивал в голове удары, захваты, контратаки. Мысли путались, наскакивали одна на другую.

В Москве селили в гостиницу. Дима лежал на продавленной кровати, смотрел в чисто выбеленный потолок.

Вспоминал мать. Как она плакала беззвучно после смерти отца. Водила пальцем по фотографиям, часами сидела в его старом свитере. А потом сдалась и опустилась.