Дом в Мансуровском - Метлицкая Мария - Страница 6

– Войдите! – хрипло крикнул он. – Входите, не заперто!

Дверь открылась, и он увидел Клару, Клару Арнольдовну Лускене, свою бывшую любовницу, а нынче друга. Статусом этим профессор наделил ее в то время, когда они разошлись, вернее, когда профессор ее оставил. Оставил растерянную и обиженную, недоумевающую – ведь было все хорошо! И уж точно она надеялась на большее. Ведь все говорили, что они прекрасная пара, и это было правдой. Они были коллеги, единомышленники, верные друзья. Одна загвоздочка все же была – Клару он никогда не любил. Она его любила, а он ее – нет. Он знал, что Клара любит его и что готова на все, и ни минуты не сомневался, что из нее получилась бы отличная жена, такая, о которой мечтает мужчина. Он не сомневался в верности Клары, в ее порядочности, готовности служить ему, быть другом, любовницей, нянькой, соратником – кем угодно, если это будет нужно ему. «Лучше тебя не бывает», – говорил он ей. А умная Клара грустно усмехалась: «Сашенька! Это признание в любви? Знаешь, оно выглядит совсем по-другому. И очень коротко, всего-то три слова!»

Тех самых трех слов она так и не дождалась. «А что, такие комплименты – тоже немало!» – грустно смеялась Клара.

А потом появилась Катенька, и все вопросы отпали сами собой. Спокойный и рассудительный Саша, в конце концов не такой уж молодой, вдруг превратился в пылкого, с горящими глазами юнца. Никто его не узнавал, все недоуменно переглядывались. «Что с ним случилось? – шептались в курилке и в кабинетах. – Что с нашим тихим профессором? А как помолодел, как воспрял духом! Просто юноша, а не профессор!»

Он и вправду помолодел, расправил сутулые плечи, выпрямил спину и не ходил – летал. Клара наблюдала за ним с интересом – такие метаморфозы, с ума сойти! Женщины спрашивали ее о переменах с близким другом. Клара пожимала плечами и клялась, что не имеет понятия.

Между прочим, так оно и было – про новую возлюбленную она узнала спустя три месяца, случайно повстречав милую парочку в Парке культуры. И что ее туда занесло?

Ниточкин и девица сидели на лавочке и ели мороженое. Кларин наблюдательный пункт был расположен как нельзя лучше – боковая лавочка на аллейке напротив.

Клара надела косынку и темные очки – для конспирации. Но они не обращали внимания на окружающих, до окружающих им не было никакого дела. Они были заняты друг другом. Девица засмеялась и уронила мороженое, причем дважды. «Вот ведь безрукая», – раздраженно подумала Клара. И оба раза профессор спешил исправить ситуацию – бегал к ларьку и покупал новый рожок. На скамейке возле девицы лежал немного увядший букет.

Закрапал дождик, и они вскочили, Саша накинул на девичьи плечи пиджак, и они бросились к ближайшему павильону. Подвядший букетик остался на лавке.

«А я бы не забыла», – усмехнулась Клара, достала из сумки зонт и медленно побрела к выходу.

Дождь униматься не думал и, даже наоборот, разошелся совсем не на шутку. На лужах вспухали и лопались крупные пузыри. Все торопились укрыться под сводами ворот, в арках, под козырьками билетных касс. Кто-то бежал к метро, кто-то пытался прыгнуть в троллейбус. Только Клара шла медленно, словно и не было никакой стихии. Ей было наплевать на промокший плащ и мокрые туфли, на прилипшие холодные чулки, на трепыхающийся от сильного ветра зонт. Ей было на все наплевать. Потому что то, что она ненароком подсмотрела, привело ее в ужас: Саша был влюблен. Влюблен как мальчишка. И никаких шансов – ни одного, ни половинки от одного – у нее не оставалось.

Клара умная и все поняла. Но все-таки – неужели было так сложно разойтись по-хорошему, по-человечески? Трусишь сказать в глаза, объясниться – черкани письмишко. Оно не утешит, зато Клариной гордости будет полегче. Ну ладно. Так – значит, так. Биться за него она точно не будет. Но какие же мужики трусы, даже самые честные и порядочные. Самые лучшие – и те трусы. В конце концов, ей был нужен не брак, не печать в паспорте, не его квартира – у нее не хуже, а может, и лучше, – не статус профессорской жены – она и сама не лыком шита, сама доцент. Ну да, все сама.

А что до девицы – она совсем блеклая, ничем не примечательная. И это не ревность оставленной женщины и не бабское злопыхательство. Девица и вправду была самой обычной: среднего роста, стройная, талия тонкая, а вот грудь незначительная. Да все в ней незначительное, в этой девице. Лицо, правда, миловидное, но тоже обычное: светлые глазки, пушистые русые волосы, вздернутый нос, бледный рот. Такие кажутся слабыми, их хочется защищать, носить на руках, приносить им кофе в постель, надевать на ночь носочки, ведь они, эти нежные, как правило, очень мерзлявы. Молодость – вот ее козырь. Молодость и хрупкость, беззащитность. Клара знала: в таких и влюбляются. В таких, а не в таких, как она: сильных, ярких, красивых, бросающихся в глаза. Незаурядная внешность, блестящие способности к науке и преподаванию. На своей кухне, в своей уютной и красивой квартире она тоже была яркой. И когда каталась на коньках и лыжах, и в море, когда бросалась в самые страшные волны. Высокая, стройная, изящная, с прекрасным вкусом и красивым ухоженным лицом. Не женщина – Мадонна!

Домашние любили повторять байку, как пьяный, с трудом стоявший на четвереньках у входа в метро, увидев Клару, из последних сил постарался выпрямиться, не без труда приложил трясущуюся грязную руку к виску и заорал:

– Мадонна!

Проорал и тут же упал лицом в грязь. Это и вправду было смешно.

Вот только профессор всего этого не видел или не хотел видеть.

Объясниться он так и не удосужился – напротив, стал ее избегать. Завидев ее, старался проскочить мимо, войти в соседний лифт. А перед тем, как зайти в столовую, осторожно заглядывал внутрь – там ли она, бывшая любовница?

Клара перестала ходить в столовую.

Однажды он спросил – так, между прочим: «А что Клара Арнольдовна? Давно ее не встречал». Оказалось, что у бывшей любовницы случилось страшное горе – погиб единственный сын. Профессор его почти не помнил – ну да, сын, ребенок, что там еще? Вспомнил, что мальчик был талантлив и ему предрекали большое будущее пианиста.

Он силился вспомнить подростка – худой, высокий и оттого сутулый, кажется, темные волосы, да, прямые и непослушные, челка на глазах. Профессор по-дурацки пошутил – дескать, не мешает ли челка игре, видит ли он клавиши и ноты. Мальчик обиделся, и профессору пришлось извиняться. Тогда он окончательно понял, что с Клариным сыном у него никогда не наладится. Да и видел он его раза два: в институте, потом еще на улице, где мальчик поджидал мать.

Клара тогда хотела их познакомить и почему-то очень нервничала. Профессор значения этому не придал:

– Кларочка, я пошел?

И, быстро распрощавшись, направился к метро. У поворота обернулся и махнул рукой. Ему показалось, что Клара расстроена, но он сразу забыл об этом и больше не вспоминал.

Что еще он знал о ней? Жили они втроем, Клара, сын и ее престарелая мама, на Смоленской, в большом сером доме у самого метро, в хорошей трехкомнатной квартире, выданной в начале пятидесятых Клариному отцу как большому начальнику. С мужем, отцом того самого мальчика, они давно развелись.

В квартире на Смоленской профессор был один раз, и то коротко, что называется, в дверях – Кларе нужно было переодеться перед театром. Тогда он познакомился с ее матерью – маман, как ее называла Клара. Маман была дворянских кровей, из бывших, а отец из простых – обычный еврейский парень из бедной семьи, родом из Витебска. В квартире он прожил немного, умер после ранений.

Клара, смеясь, рассказывала, что, когда маман музицировала, отец на газете чистил селедку: «Полное несоответствие! А ведь жили и, кажется, любили друг друга».

«Господи, какая беда!» – шептал профессор, направляясь к телефонной будке – звонить из преподавательской не хотелось.

– Клара, милая, – взволнованно начал он, – я не знал! Поверь, я не знал! Иначе бы…

– Что – иначе? – хрипло усмехнулась она. – Знал – не знал… Какая разница, Саша?