Дом в Мансуровском - Метлицкая Мария - Страница 8

В метро Клара и профессор расстались, и напоследок он поцеловал ее руку.

С тех пор стали общаться, разумеется, только по-дружески. Вместе ходили в буфет, пили кофе с булочками, обсуждали институтские новости, сплетничали, Клара передавала девочкам книжки – чудесные, изданные лет тридцать назад. Он понимал, что это книги ее ушедшего сына.

Однажды сходили в «Современник» – он взял билеты, – потом в Зал Чайковского.

По институту вовсю ползли сплетни – у Ниточкина и Клары опять роман! Больше всего бесновались женщины: как же так, она ведь старуха! А сколько вокруг молодых и одиноких? Окрутила дурачка, воспользовалась его слабым характером, его бедой. Но ведь не сходится с ним, вот хитрая баба! Еще бы – там же две дочки, на черта ей хлопоты.

Ниточкин и Клара посмеивались, на сплетни им было плевать. А дружбой своей они дорожили.

Сложнее было с тещей. Юльку она по-прежнему не отдавала.

Ниточкин настаивал, увещевал, приводил доводы, главный из которых – сестры должны расти вместе. Но у Галины Николаевны были свои резоны – Юлька целый день в саду на воздухе, ест свежие яйца и творог, свои яблоки и сливы, а не импортные, напичканные черт знает чем.

– Книжки мы читаем, цифры учим, стихи, вы забыли, что я учитель? И деду она радость и сила, а мне и говорить нечего. Я бы без нее… – И суровая Галина Николаевна принималась плакать.

Что он мог с этим поделать? Жалко ее было до сердечной боли. У нее своя правда, и он должен с этим считаться.

– И еще, Александр Евгеньевич, – теща искала все новые аргументы, – а татарочка твоя, нянька? Возьмешь еще и Юльку – точно сбежит! На кой ей два дитя? С одной легче. Да ты знаешь Юльку, такая оторва и бесененок, в кого – не пойму! Катя моя ангелом была, да и Маша спокойная. Ты вроде тихий… А эта – ну чистая бандитка! – И теща расплывалась в улыбке. – Никто с ней не справится. Ни ты, ни нянька твоя! Глаз да глаз за ней, иначе беда!

Профессор ездил в поселок каждые выходные, но одним днем, без ночевки. Ночевку ему не предлагали – дождь ли, снег, сильный ветер, да и он сам уезжал с облегчением, тяготясь неласковой родней. Не складывалось у них, не получалось.

«Чужой я для них, – думал Ниточкин, – как был чужим, так и остался. Но Юлю они любят искренне, и понятно, что это единственное, что дает силы жить. И все-таки это неправильно: родные сестры – и два разных дома».

В субботу у них с Марусей были мероприятия: Образцовский кукольный, Музыкальный Сац на Вернадского, Уголок Дурова, цирк. Потом кафе-мороженое, прогулка. Это были счастливые часы. В воскресенье хотелось отоспаться, но он собирался и ехал в поселок. По дороге в магазин – Юлькины любимые мандарины и плавленые сырки. Тестю колбасу, теще торт – и вперед.

Иногда брал Марусю. Но с горечью видел – девочки друг по дружке не скучают, отвыкли. Юлька тут же начинала командовать, Маруся исправно выполняла команды, старшая начинала наглеть, и за этим следовали Маруськины слезы и шепот: «Папа, поедем домой! Ася наверняка уже вернулась!»

В выходные Ася уходила. Профессор не спрашивал куда – не его дело. Наверняка на свидание. А что, имеет право – красивая молодая женщина. И тут же пугался – а если она выйдет замуж? У них, кажется, приняты ранние браки по сватовству. Понимал: когда-нибудь она все равно уйдет, устроит жизнь их незаменимая Ася. Да и какой муж позволит пропадать целыми днями в чужом доме?

Об Асе и ее семье профессор знал не много: семья большая, многодетная, трое детей. Мать и отец работают на стройкомбинате. Приехали в столицу лимитчиками. От родных Ася ушла три года назад, снимает угол.

На вопрос профессора, а что такое угол, рассмеялась:

– Ну, закуток: кровать и ситцевая шторка на резинке. Возле кровати табуретка, на ней будильник и журнал «Здоровье», бабушка выписывает, хозяйка, а мне интересно, я же медик.

– А где сама бабушка? – не понял профессор.

Ася удивилась:

– Как – где? Там же, в комнате. Квартира коммунальная, у бабы Нади комната. Хорошая комната, метров пятнадцать. Бабушка невредная, мне повезло. И соседи невредные, готовить разрешают. Мы с бабой Надей чаи гоняем и болтаем о жизни. Она одинокая, бездетная, жалко ее, и я, конечно, чем могу, помогаю: и в магазин, и постирать, и в аптеку. Вкусненькое с зарплаты приношу – она пряники любит и мороженое. В общем, живем мы дружно.

– Простите, Ася, – профессор от смущения кашлянул, – понимаю, вопрос крайне бестактный, но не любопытства ради, поверьте! Сколько вы платите за ваш угол? За кровать с табуреткой за занавеской?

Теперь смутилась она:

– Да вы не беспокойтесь, всего пятнадцать рублей. Это мало, поверьте!

– Простите, а какая у вас зарплата? – совсем стушевался профессор.

– Да хорошая, – улыбнулась Ася, – нормальная! Обычная медсестринская ставка, плюс подработки, уколы на дому. Иногда девчонок на участках подменяю, иногда в процедурном. Ну и вы мне платите, так что все отлично! Я, Александр Евгеньевич, на квартиру коплю! Однокомнатную, кооперативную. На первый взнос. Вот и берусь за любую работу.

– Ася, милая, – неожиданно строго сказал профессор. – Последний вопрос: сколько всего у вас получается вместе со всем – подработками и дежурствами?

– Хорошо получается, – улыбнулась она, – рублей девяносто. Пятнадцать за комнату, десять своим отдаю, все помощь – сестрам на всякие мелочи, им же хочется. Заколочки там, колготки, киношки, мороженое. Проедаю я мало, рублей двадцать, не больше. А остальное в кубышку, – смущенно засмеялась она. – Ой, я такой экономной стала! Сама удивляюсь.

Александр Евгеньевич подошел к окну.

– Послушайте, Ася, – хрипло сказал он, – а если я предложу вам… ну, другие условия? Вы уходите от своей бабы Нади, бросаете поликлинику и подработки, переселяетесь сюда – есть отдельная комната, мой кабинет, а можно с Марусей, как вам удобно. Питание, разумеется, за наш счет, это не обсуждается. Ну и жалованье. Жалованье составит сто двадцать рублей. Вы только с ответом не торопитесь, вам надо подумать! Ах да, выходные! Ну разумеется! Я чту трудовой кодекс, поверьте. И отпуск непременно – все как положено! В общем, – он сник, как будто устал, – подумайте. Договорились? Подумайте, что да как. Подходит ли вам мое предложение. А я подожду вашего ответа. Что вам мотаться, спать за занавеской? Баба Надя наверняка еще и храпит! – улыбнулся он. – Нет, вы правда подумайте!

– Баба Надя храпит, еще как, – вздохнула она, – я беруши вставляю.

– Ну вот и договорились, – кивнул профессор и направился к себе. Разговор был ему в тягость.

На пороге Ася окликнула его:

– Александр Евгеньевич, подождите!

Он обернулся.

– Я подумала! Мне… в общем, мне все подходит.

С постоянным присутствием Аси жизнь окончательно наладилась. Теперь в доме всегда был обед, белье выглажено, полы натерты, и в вазе, любимой Катенькиной синей вазе, стояли цветы. Дом словно ожил, проснулся, выздоровел – появилась хозяйка. Нет, не так: в доме появилась женская рука. Легкая, почти незаметная, но очень умелая.

Снова пахло едой, свежестью, цитрусовым запахом полироля, стиральным порошком. Сверкали до блеска отмытые окна, блестели полы, и даже сто лет не мытые блеклые ковры заиграли новыми красками.

«Когда она все успевает? – недоумевал профессор. – Ведь это такой колоссальный труд!»

Теперь, когда он возвращался из университета, его ждали накрытый стол и горячий ужин. Из детской доносился Марусин смех.

«Удивительные такт и культура, – удивлялся профессор, отрезая кусок сочного мяса. – Ни одного глупого вопроса, ни одной бестактности. И это девочка из барака!»

Мучило одно – Юлька по-прежнему жила у тещи, и та все так же была непреклонна.

– Ну не судиться же нам, Галина Николаевна, – с отчаянием сказал профессор однажды. – А вы вынуждаете. И как вы не понимаете: девочки должны расти вместе!

– Ну да, – хмыкнула теща, – а меня сразу на кладбище за ненадобностью!

Что тут скажешь? У всех своя правда. И тещу профессор понимал, и девчонок жалел: при встрече становилось понятно – они чужие, а ведь никого нет ближе, родные сестры.