90-е: Шоу должно продолжаться 8 (СИ) - Фишер Саша - Страница 23

— Так, я же правильно помню, что ты Иван? — я ткнул в него пальцем.

— Ну да, — кивнул он. — Иван Третьяк, у вас же записано должно быть.

— Черт, бумажку дома забыл, — я похлопал себя по карманам. — Короче, Иван, не сбивай меня с мысли. О чем я говорил? Ах да, второй тур. Иван, раз уж ты мне попался под руку, топай на сцену.

— А почему…? — начал он.

— Так ты идёшь, или я выберу других победителей? — перебил его я.

— Я иду, иду! — очкарик вскочил и зарысил к боковой лестнице на сцену.

— Так, теперь я выбираю! — вступила Наташа и приложила руку козырьком ко лбу. — Вот ты, в третьем ряду! С косичкой и дурацким цветком в волосах! На сцену!

— Ничего он не дурацкий, — огрызнулась девушка. Но встала и к сцене-таки пошла. — Мне эту заколку мама из Италии привезла!

— Как будет на итальянском «дурацкий цветок»? — спросила Наташа.

— Я не знаю, — промямлила девушка.

— Слушайте, а это вообще нормально, что вы делаете? — в четвертом ряду поднялась другая девушка. С короткой стрижкой и в платье вроде школьной формы — коричневом с белым кружевным воротником. — Если вы думаете, что можете издеваться, как хотите, потому что у вас конкурс, то это совершенно неправильно и нечестно!

— Девушка, позвольте я отвечу на этот вопрос! — Константин Игоревич, сверкнув лысинкой, вскочил со своего места и бодро выкатился на середину сцены. — Володя, позволишь микрофончик? Спасибо! Милая барышня, я собирался сказать это все позже, но раз уж вы подняли этот вопрос, значит нам с вами нужно прямо сейчас об этом поговорить, чтобы в дальнейшем не возникло недопонимания. И те из вас, кому мои методы покажутся немыслимыми и неприемлемыми, смогли с достоинством попрощаться и уйти. Никто вас не осудит, профессия актера действительно подходит не каждому.

Препод сделал паузу и осмотрел зал смеющимися глазами. Хрен определишь, когда он на самом деле смеётся, потому что у него, натурально, просто лицо такое.

— Главное умение настоящего актера — это быть как вода, — продолжил он. — Как жидкость, которая без проблем примет любую форму, которая нужна режиссеру и по сценарию. И наш с вами курс будет направлен именно на то, чтобы из вас, дорогие мои, эту самую жидкость сделать… Ну или не жидкость, а хотя бы пластилин. И процесс этот будет, я вам скажу, не из приятных. Все вы, я уверен в этом, считаете себя личностями яркими и талантливыми. И со своими острыми углами, тараканами, «не хочу — не буду» и прочими поисками справедливости. И вот это все нам с вами вместе предстоит сломать, перемолоть и выбросить в мусорку. Будет больно, стыдно, возможно придется плакать… Но мы с вами договоримся на берегу — или вы подчиняетесь мне, потому что я знаю, что делаю. Или вы уходите.

Ого, вот что значит препод по актерскому мастерству! Константин Игоревич владел речью так, что сказал, на самом деле, гораздо больше, чем произнес вслух. Говорило его лицо, говорило положение тела, говорили глаза и руки. С мягкой манипуляции «не всем дано стать актерами» к грозному «вы подчинитесь!» И через секунду на сцене снова стоял скромный смешливый дядечка, при взгляде на которого автоматически хотелось улыбнуться.

«Ни фига себе! — восхитился я. — Как он это делает⁈»

Я смотрел во все глаза, но не смог отсечь полноценно ни единой фишки, которыми он пользовался, чтобы достичь такого эффекта. Просто не хватило навыка, что ли. Достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что вот это все и есть то искусство, которому он учит, но вот понять, КАК это происходит, оказалось выше моих нынешних компетенций. «Кажется, мне тоже нужно будет поучиться…» — подумал я даже с некоторой тоской. Пока что, выходя на сцену, я действовал чисто по наитию. Получалось неплохо, но скорее не от природного дара фиглярства, а из-за отсутствия страха облажаться, парализующего и липкого, который превращает прекрасных девушек в сутулых «буратинок» с трясущимися коленками, стоит им выйти из-за кулис. А парней — в деревянных по пояс чурбанов. И на лицах вот это вот: «Не смотрите на меня!» А я, получается, все ещё чувствую себя как на маскараде. Внутри головы я все ещё Владимир Корнеев из двадцать первого века, короткая стрижка, волосы с лёгкой проседью, горбинка сломанного черт знает когда носа… А в зеркале я вижу длинноволосого парня, хорошо хоть больше не такого дрища, как в первый день. И где-то я уже на все сто стал Вовой-Велиалом, но вот отношения со сценой до сих пор были где-то маскарадными. Владимиру Корнееву вот совершенно не страшно если Вова-Велиал Корнеев сморозит глупость.

Я чуть не заржал от диковатой абсурдности всех этих размышлений.

— Вот таким образом, ребятки, — развел руками Константин Игоревич и повернулся ко мне. — Так что если вам уже сейчас кажется, что испытание для вас слишком сложное, вам уже хочется взывать к справедливости и качать права, лучше уходите. Потому что когда мы дойдем до настоящего курса, Володю и Наташу с их специфическим юмором вы будете вспоминать едва ли не с нежностью. Все, Володя, я возвращаю вам микрофон и удаляюсь.

— А знаете, почему я сам сейчас не сбежал? — громким шепотом сказал в микрофон я. — Мне понты не позволили, ясно? Ну что, дать вам паузу на подумать, или мы продолжим?

Никто не ушел, офигеть! Наши кандидаты несколько секунд пришибленно молчали, потом по залу пронеслись шепотки, но с места никто не сдвинулся.

— Пока все молчат, давайте я снова выберу! — раздался в нервной тишине голос Наташи. — Вот тот толстый с шестого ряда мне нравится!

— Он на седьмом! — заржали с шестого ряда.

— Не толстый, а упитанный! — заявил блондинистый толстяк, выбираясь из-за кресел.

— Вообще-то была моя очередь! — возмутился я.

— Ты был занят, а я успела раньше, бе-бе-бе! — Наташа показала мне язык. — А будешь тормозить, я ещё и следующего выберу.

— Можно я? Можно я? — девушка со второго ряда тянула руку, как в школе.

— Можно! — быстро сказал я и махнул ей рукой. — Нужна хотя бы одна отличница, а то одни выпендрежники на сцене.

— Это как это? — спросили из зала. Кто-то не из кандидатов, а тех, кто для количества был набран Наташей.

— Как-нибудь потом объясню, — хитро подмигнул я.

— Барышня, вы идете? — сварливым тоном трамвайной хамки сказала Наташа. — А то сейчас уже моя очередь выбирать!

— Я хотела к вам… — проблеяла девушка.

Наташа замерла, приоткрыв рот. Склонила голову на бок. Оглядела девушку с ног до головы.

— Нет, — она помотала головой, волосы хлестнули ее по щекам. — Ты мне не нравишься. Или иди к Велиалу, или вон там видишь три парня ржут у шторки? Там выход, никого не задерживаю!

На лице девушки мелькнуло возмущение, но тут же пропало. Она подобралась и торопливо побежала на сцену.

В результате мы с Наташей выбрали таким образом десять человек. А потом заставили их подбирать себе команды из оставшихся. И только когда все разделились, озвучили им задание. Ну, то самое, насчёт рекламных роликов. Благо, к этому времени уже не было необходимости рассказывать, им, что это такое. На телевидении вовсю блистал «Московский вентиляторный завод», пугала черным экраном с буквами фирма «Сэлдом», и кое-кто из счастливчиков уже увидел шедевр от банка «Империал». Да и зарубежную рекламу крутили тоже. И ее даже пока реально смотрели и обсуждали, не успела она ещё заполонить все на свете.

В общем, наши кандидаты поняли, что от них требуется, ещё до того, как я закончил объяснение.

— Похоже, все продлится немного дольше, чем мы планировали, — дипломатично сказал я, подсаживаясь к Наталье Ильиничне. Она сидела с краю одного из последних рядов, глаза ее блестели, а в руке платочек. — Наталья Ильинична, что с вами? Вы плачете⁈

— Все хорошо, Володенька, — всхлипнула директриса. — Это я от радости. Я уж думала, все. Никогда больше не увижу ничего такого, так и буду бродить по коридорам, как привидение. Мне же, представляешь, даже сон однажды снился, как я прихожу на работу, а «Буревестник» весь как будто трещинами покрыт, обветшалый уже такой. И вроде как качается. А я поняла, что у меня альбом с фотографиями в кабине остался. Я шасть, в дверь и наверх бежать. И тут все начинает рушиться, балки падают, цветы каменные почему-то. Мне кричат: «Уходи! Уходи!» А я бегу наверх, а ноги такие ватные как будто. И кричу, что там ведь жизнь моя, не могу я никуда убежать!