Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 103

— Почему нам нельзя переехать к тете Матильде насовсем? — обиженно спрашивала Джермейн.

— Ты что же, хочешь бросить папу и маму? — сердился дедушка Ноэль. — Что ты такое говоришь!

Джермейн засовывала палец в рот, потом еще один и еще, и начинала сосать их с остервенением.

Бельфлёры посуевернее называли Паслёна троллем (как будто кто-нибудь из них хоть раз встречал настоящего тролля!), но было куда разумнее полагать, как делали Лея, Хайрам, Джаспер, Юэн и другие «просвещенные» члены семьи, что он — просто карлик. Не совсем обычный карлик, каких можно встретить где угодно, — потому что Паслён со своим горбом, с широким и тонким, почти безгубым ртом, тянувшимся, казалось, от уха до уха, был, безусловно, особенным. Во-первых, он был удручающе уродлив. Может, кому и хотелось бы подружиться с ним, даже просто пожалеть — но его чересчур крупное, покрытое морщинами лицо с бесцветными глазками-осколками и отчетливой вмятиной на лбу (словно, как заметил кто-то, его ударили в детстве обухом), и эта вечная безумная безрадостная улыбка во весь рот были настолько отталкивающими, что люди в испуге отворачивались и у них учащался пульс; а всякая всячина, что он всегда носил при себе в бесчисленных кожаных мешочках и коробочках (по слухам, это были кусочки высушенных трупиков животных, но, скорее всего — лишь лекарственные травы: окопник, черноголовка, белокудренник, барвинок и, собственно, паслён), источала тошнотворный запах, который усиливался во влажную погоду. Бромвел вычислил, что, выпрямись Паслён во весь рост, в нем было бы около пяти футов. Но его тело было так жестоко деформировано, позвоночник так изогнут, а грудь так сильно вдавлена, что сейчас его рост составлял лишь чуть больше четырех футов. Вот бедняга, говорили люди, увидев его впервые; вот так урод, бормотали они под нос, встретившись с ним еще и еще раз; чудовище, настоящий монстр, наконец заключали они, когда ни самого уродца, ни Леи не было поблизости. (Одной из самых постыдных тайн Бельфлёров станет огромное влияние карлика на Лею. Ведь было очевидно, что ему удалось, как раз к четвертому дню рождения Джермейн, обрести для нее беспрецедентную ценность, а кроме того, завоевать ее полнейшее доверие — которое, увы, хотя никогда не переходило границу искренней привязанности между хозяйкой и ее слугой-фаворитом, тем не менее вызывало среди черни самые разнообразные циничные, дурацкие, грубые, непристойные кривотолки.)

Паслён обрел свое место в замке Бельфлёров благодаря чистой случайности — точнее, благодаря цепи случайностей.

После трагической гибели маленькой Кассандры мужчины Бельфлёры, к которым время от времени присоединялись друзья, соседи и гостившие родственники (например, Дейв Синкфойл и Дэбни Раш), уходили — с дробовиками, винтовками и даже с легким полуавтоматическим ружьем Юэна — на поиски Стервятника Лейк-Нуар, который, по легенде, жил в самом сердце Черного болота; но их вылазки были бесплодны. Они подстреливали — или, в своем вполне понятном раздражении, оставляли умирать десятки других животных: оленей, рысей, бобров, скунсов, зайцев и кроликов, енотов и опоссумов, ондатр и крыс, дикобразов и змей (гадюк, гремучек, щитомордников), даже черепах, даже летучих мышей; и несметное количество птиц — в основном цапель, ястребов и орлов, которые отдаленно напоминали ужасного Стервятника, — но всегда возвращались домой изнуренные, недовольные и с пустыми руками. Гидеон, который в последние годы не слишком интересовался охотой, был полон особенной решимости прикончить чудище и возглавлял почти все походы на болото; даже когда после змеиного укуса у него случилась лихорадка, он все равно пошел на охоту вместе со всеми. Он никогда не упоминал имени Кассандры, и уж тем более Гарнет, но зато постоянно твердил о Стервятнике Лейк-Нуар, о том, как выследит птицу и не успокоится, пока не убьет. (Бромвел повторял отцу, что, несомненно, существуют и другие птицы этой породы, несмотря на легенду об уникальности этого представителя пернатых — иначе как, вопрошал неизменно аккуратный в формулировках мальчик, он размножался бы?) Но все охотничьи экспедиции заканчивались неудачей, и тогда Гидеона охватывала бессильная ярость. Однажды он предложил забросать все болото целиком, а это шестьдесят или семьдесят акров, бомбами-зажигалками: не может ли Юэн (только что избранный, с минимальным отрывом, шериф округа Нотога) раздобыть необходимые боеприпасы? Но Юэн только рассмеялся на эти слова, приняв их за шутку. В конце концов, мы прикончим эту тварь, сказал он. Не бойся, от нас не уйдет.

И все же шли недели, а Стервятника Лейк-Нуар никто даже не видел, не говоря уж о том, чтобы пристрелить его.

По удачному совпадению как раз в то время в замок вернулся после многолетнего отсутствия (никто не помнил точно, сколько времени его не было — даже Корнелия) брат Гидеона Эммануэль, который отправился в горы Чотоква, чтобы составить их подробную карту; ведь даже самые современные карты были крайне приблизительными и ненадежными. В один прекрасный день он материализовался на кухне в своей куртке из дубленой кожи и горных ботинках, с видавшим виды рюкзаком на плече, и попросил у кухарки что-нибудь поесть. Та (недавно живущая в замке, нанятая после катастрофы с празднованием дня рождения прабабки Эльвиры) понятия не имела, кто он, но углядела «Бельфлёров нос» (а у Эммануэля был длинный и прямой «клюв» с необычайно маленькими ноздрями), и у нее хватило ума подать ему еду молча и не поднимая шума. Он был чрезвычайно высокого роста, наверное, с Гидеона, его посеребренные каштановые волосы падали на плечи, загорелая, высушенная кожа слегка отсвечивала — солью, слюдой ли, а продолговатые узкие глаза были лишены выражения, и зрачки напоминали головастиков, даже имели крошечные хвостики. Трудно было определить, сколько ему лет: кожа на лице так задубела, будто не имела возраста и была неподвластна времени; возможно, он был почти одних лет с Гидеоном и Юэном, но выглядел много старше и в то же время — почти неприлично молодым. Один из слуг побежал сообщить его матери, и вскоре весь дом стоял на ушах, в кухне столпилась чуть ли не вся семья, а Эммануэль продолжал есть свое рагу, тщательно прожевывая каждую ложку, лишь улыбаясь и кивая в ответ на их сбивчивые вопросы.

Сразу стало ясно — к вящему удивлению родственников, — что он вовсе не вернулся домой насовсем; он планировал пожить в замке две-три недели. Его картографический проект еще не был закончен. Как он мягко сказал, выслушав бурные восклицания Ноэля, проект далек от завершения и потребует дальнейших многолетних исследований… «Многолетних! — воскликнула Корнелия и хотела взять его ладони в свои, словно пытаясь согреть. — Что ты такое говоришь, ради Бога!» Эммануэль отшатнулся, не меняя выражения лица. Если кому и казалось, что он смотрит на всех высокомерно, с вечной полуулыбкой превосходства, то виной тому были его удлиненные, миндалевидные глаза; губы же его оставались неподвижны. Он спокойно объяснил, что проект, который он взвалил на себя, очень труден, даже беспощаден, и, хотя он уже заполнил своими зарисовками и заметками сотни листов бумаги, он и на шаг не приблизился к концу — во-первых, потому, что ландшафт постоянно изменяется, реки меняют русла, даже горы меняют облик из года в год (и даже день ото дня, рассказывал он родным со всей торжественностью: ибо они разрушаются; например, высота Маунт-Блан составляет теперь лишь девять тысяч футов и теряет сотую долю дюйма каждый час), а добросовестный картограф не имеет права ничего принимать на веру, пусть однажды со всем прилежанием и занес на бумагу всё, что увидел. «Но какой в этом прок, — перебил его Ноэль, с нервным смешком, — подумаешь, дюйм-другой!.. Пора бы тебе, сынок, задуматься о женитьбе, остепениться и занять свое место здесь, среди нас…» (Возможно, именно в этот момент Эммануэль решил не оставаться в замке на срок, который назвал вначале; но, когда он слушал отцовские наставления, лицо его ничего не выражало. И покинул он родной дом на четвертое утро своего пребывания, сказав одному из слуг, что в замке слишком тепло, он не может здесь спать, а низкие потолки угнетают его. И некий овраг у озера Слеза облака не дает ему покоя — он вдруг, ни с того ни с сего, вспомнил, что зарисовал его неточно.)