Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 12

Итак, проклятие было у них в крови, а может, витало в воздухе — прохладном и свежем, с едва заметным сосновым ароматом; а может, это был лишь способ опровергнуть грубое рациональное убеждение, что ничему — ни Богу, ни чьим-то замыслам, ни судьбе — не дано вспороть и повредить «защитную оболочку» Бельфлёров. Водя ухоженным пальцем по шашечной доске черного дерева, а то хмурясь и поджимая губы над шахматной, дядюшка Хайрам бормотал, что он, игрок неловкий и жалкий (хотя на самом деле игроком он был умелым и довольно жестоким — не согласился бы поддаться даже больному ребенку), да еще и кривой на один глаз после случая на фронте, обсуждать который он не желал (по всей видимости, когда он в приступе сомнабулизма покинул палатку и направился к вражеским окопам, случайным мощным снарядом уничтожило не только их палатку вместе со спящими молодыми бойцами, но еще человек пятьдесят вокруг — уцелел только Хайрам Бельфлёр, хотя искра и задела его глаз), — даже он, игрок жалкий и неумелый, проявляет, однако, большую дальновидность, нежели Господь Бог в Своих творениях. Презрительно считая Бога слабоумным, в Его существовании Хайрам не сомневался. Он, как ни удивительно, относился к «религиозным» Бельфлёрам, но его Бог был до смехотворного жалким, донельзя истощенным и в последние столетия у него не хватало сил ввязываться в дела человеческие. Поэтому «проклятие» было просто «случаем», а «случай» — просто тем, что произошло.

Обычно в такие моменты Хайрам играл в шашки с Корнелией, или Леей, или кем-нибудь из детей — например, Рафаэлем. Едва не утонув в пруду (мальчик решил не посвящать родню в подробности), тот сделался уж слишком, неестественно тихим. Если Хайрам играл с кем-то из женщин, то они, как правило, отмахивались от его вздорных сентенций, выслушивать которые не стали бы ни при каких условиях. Если же он играл с Рафаэлем, то мальчик сутулил тощие плечики и ежился, будто мерз от слов двоюродного деда, однако опровергнуть их не мог.

— Да, — злорадно говорил Хайрам, — знаменитое проклятие Бельфлёров — всего лишь случай, а случай — это то, что происходит, не более! Поэтому те из нас, кто сохраняет хотя бы долю здравомыслия, не говоря уже об этических убеждениях, не станут, подобно всем вам, жертвами нелепых предрассудков.

Люди же посторонние, даже живущие порой в сотнях миль от усадьбы, на равнине, и слыхавшие самые несусветные сплетни о Бельфлёрах, не упускали возможности посудачить о проклятии клана, будто знали наверняка, о чем болтают: мол, никакой загадки тут нет. Проклятие Бельфлёров? Да нет ничего проще: им суждено выходить из материнской утробы и оставаться до гроба Бельфлёрами.

Вот уже несколько лет, как Лея была почти уверена, что и на ней лежит некое проклятие: ведь она больше не может забеременеть.

Конечно, у нее имелись близнецы, которых она родила в первый же год замужества, когда ей было всего девятнадцать. Девятнадцатилетняя мать близнецов! («Это совсем на тебя не похоже, — чопорно сетовала Делла, — такое… хм… сумасбродство. Ты словно хотела угодить его семье».) Выходить замуж Лея не хотела, и детей тоже, но раз уж судьба, то почему бы и нет — рождение близнецов ее обрадовало. За всю историю у Бельфлёров Нового Света из семидесяти восьми появившихся на свет детей (увы, не все рождались живыми; а в старые времена немало младенцев захиревали долгими зимами) — близнецов не было ни разу.

(Однажды за ужином тетя Вероника, по обыкновению гоняя еду по тарелке и с привередливым равнодушием поджав губы, как подобает аристократке — ведь она получила воспитание в те времена, когда леди почти не ели в присутствии других, а сберегали аппетит для уединенного насыщения в собственных покоях, хотя их дородные фигуры и противоречили этому показному аскетизму, — тетя Вероника опустила глаза, но всё же обратилась к Лее. «Были и у нас в роду то ли двойняшки, то ли тройняшки, а может, и поболее. Их родила моя несчастная кузина Диана — она вышла замуж за одного славного паренька, гвардейца из Нотоги, но у него в семье кровь, похоже, была дурная. Бишопы — вот как их звали, Бишопы из Похатасси. Кажется, они были банкирами или владели большим отелем на озере, я позабыла. Как бы там ни было, случилось это задолго до тебя, и никто уже этого не помнит. Наверное, и бедняжку Диану все забыли, но она разродилась то ли двойней, то ли тройней или четверней — или как там они называются. И срослись они все престранно: у одного то ли голова росла из живота, то ли было два живота, а других частей и конечностей не хватало. Отвратительное зрелище, однако и весьма печальное, даже трагическое. Помню, я пыталась утешить Диану, но она лишь кричала, и никого к себе не подпускала, и все рвалась укачивать этих жалких уродцев, но они, разумеется, были мертвы, так ни разу и не вздохнули. И кто-то сказал: “Слава милости Твоей, Господи!” — потому что несчастные представляли и своего рода теологическую проблему: как следует их окрестить и похоронить, но в конце концов вопрос этот был решен. Даже не знаю, Лея, зачем я вообще рассказала тебе об этом, ведь к тебе это не имеет ни малейшего отношения, верно? Твои близнецы такие хорошенькие и каждый по отдельности, они нигде не срослись и за что-то единое их точно не примешь».)

Однако после чудесного рождения Бромвела и Кристабель все закончилось.

Двое младенцев, мальчик и девочка, оба красивые и здоровые. И примерно с год Лея радовалась, что больше не беременеет: даже несмотря на нянек и слуг и на помощь Эдны по хозяйству, Лея точно не хотела нового ребенка. Но шли месяцы, шли годы, и она снова захотела ребеночка, однако ничего не происходило. Совсем ничего. Как-то утром она лежала возле своего спящего мужа и думала, что не сегодня-завтра ей стукнет тридцать, а дальше тридцать пять, сорок и, наконец, сорок пять. И все закончится. Закончится цикл, связанный с ее женским предназначением.

Разумеется, семья требовала от нее детей. Ибо детей — по крайней мере, само понятие, идею детей — они обожали. Плодитесь и размножайтесь, идите и заселяйте землю, на то и земля, чтобы заселить ее Бельфлёрами. Род Бельфлёров, в отличие от многих аристократических кланов Нового Света, не должен угаснуть. Рафаэль, умудрившийся десять раз обрюхатить свою неврастеничку Вайолет, часто говорил о необходимости родить побольше детей, потому что (и тут он был прав) вдруг кто-то из них подведет тебя — и не выживет. Его мучил почти суеверный ужас, что Бельфлёры повторят судьбу Брэнделов (в начале XIX века их горные владения по площади могли сравняться с владениями самого Жан-Пьера, но потом Брэнделы разорились, а причиной того стали спекуляции и исключительная недальновидность, вызванные, по мнению Рафаэля, умственной деградацией из-за избытка денег и роскоши. Мужчины выродились — они умирали или не желали жениться, а если и женились, то у них не рождалось сыновей), или Беттенсонов (Рафаэлю было двенадцать, когда Фредерик Беттенсон спятил и вскоре замерз в сугробе — это случилось после того, как его лесопильное предприятие обанкротилось. Его детей жизнь разбросала по свету, и никто о них больше ничего не слыхал), или Уайденов (теперь их фамилию носило лишь одноцветное семейство в Форт-Ханне, главой которого был мулат — потомок бывшего раба Уайденов). Прабабка Эльвира полагала, будто ее свекор не любил собственных детей — практически не замечал их, но при этом был одержим стремлением нарожать детей, особенно мальчиков, и так и не оправился после трагического случая со старшим сыном, Сэмюэлем. Будь он жив, то приходился бы Джермейн двоюродным дедом. Впрочем, когда Бромвел и Кристабель были маленькими, считалось, что Сэмюэль не умер в привычном смысле этого слова, а словно бы еще обитает в усадьбе. Однажды их роду уже грозило угасание, его едва не истребили: в самом начале, когда бедного Луиса, его двоих сыновей и дочь убили в Бушкилз-Ферри, а единственным оставшимся в живых Бельфлёром был горный отшельник, который долгие годы не показывался никому на глаза. И все же неким загадочным образом они не вымерли… Хотя в них по-прежнему жил страх исчезновения, боязнь, что земли и состояние или то, что от него осталось, попадет в руки чужаков.