Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 138

Но пруд говорил куда более ясно. Ведь он не использовал человеческую речь.

Иди же, иди ко мне, я заберу тебя к себе, я подарю тебе новую жизнь…

В некоем трансе Рафаэль растянулся на своем плоту. О, как роскошен, как чувственен, как насыщен аромат распада! Он вдохнул глубже. И не мог насытиться. Долгие месяцы, а может, годы он вдыхал этот густой, тяжелый запах гниения, болотную вонь, не осознавая, что это такое. Он только понимал, что этот аромат отличается от запаха свежей проточной воды. Свежей воды, солнечного света и ветра. И прозрачно-пенистых, стремительных вод Норочьего ручья, бегущего в нескольких милях отсюда, — правда, он не видел его уже несколько лет. (Но, возможно, ручей тоже обмельчал? Возможно — как говорят, — разработки на Маунт-Киттери уничтожили его?)

Рафаэль этого не знал. Мир за пределами пруда, простиравшийся во все пределы, не представлял для него интереса. Этот мир просто существовал; или — не существовал; почем он знал. Ему он не принадлежал.

Распад… гниение… разложение деревьев и водяных растений… Рыбы, всплывшие брюхом вверх… В этом даже была какая-то красота безмятежности. (Только сейчас он заметил: окунь издох. Возможно, уже много дней назад.) Рафаэль так долго вдыхал аромат разложения, не осознавая этого, что привык к его насыщенности, родственной ночи, словно тайный ночной кошмар обитал здесь на протяжении дня, бросая вызов грубоватой витальности солнца. У того было собственное знание, а у пруда — свое: Иди сюда, иди ко мне, я заберу тебя к себе, я подарю тебе новую жизнь…

Изощренными и амбициозными были той осенью планы Бельфлёров по расширению своей империи, а судьба не скупилась на неожиданные дары, которые щедро подбрасывала семье: так, на одном благотворительном балу в особняке губернатора Хорхаунда юная Морна безо всякого расчета (ведь она была еще совсем ребенок) привлекла внимание его старшего сына, который теперь пылко ухаживал за ней; а однажды погожим октябрьским деньком Бельфлёры получили уведомление о том, что Эдгар Шафф скоропостижно скончался от сердечного приступа в Мехико и, согласно последней воле, оставил все состояние, в том числе усадьбу Шафф-холл, своей жене (несчастный брошенный муж так и не изменил завещания, невзирая на вероломное поведение Кристабель, будто надеялся, что когда-нибудь сможет вернуть беглянку домой).

(Загвоздка, по выражению Леи, заключалась в том, что Кристабель все еще скрывалась, по всей вероятности, со своим любовником Демутом, и даже сыщики, нанятые Бельфлёрами, не смогли разыскать ее. Они тоже проследили ее путь до мексиканской границы — но дальше след терялся. Бельфлёры никак не могли наложить лапу на состояние Шаффа, если Кристабель не явится и лично не заявит на него право. Потому что его родня во главе с драконихой-мамашей не теряла времени на траур и немедленно оспорила завещание. Ибо Шафф-сын, отравленный страстью к своей слишком юной жене, оставил ей всё. Газеты, инвестиции, поместье, бесценное собрание древних артефактов, все частные коллекции — и шестьдесят тысяч акров стратегически удачно расположенных земель.)

А еще Юэн, после досадного случая (он был вынужден арестовать собственного дядю, обвиненного в убийстве) — теперь пользовался небывалой популярностью: в результате серии молниеносных операций против подпольных казино, включая известный инцидент в Пэ-де-Сабль, подробно освещавшийся в прессе (было установлено, что группа индейцев-полукровок хладнокровно и подчистую выманивала у наивных белых юношей все сбережения, автомобили и даже фермерскую технику), он добился выделения для округа беспрецедентного бюджета и, кроме того, значительного количества огнестрельного оружия, боеприпасов и подрывных средств для применения по необходимости. Гидеон, довольно медленно восстанавливаясь после аварии, тем не менее начал активную деятельность — продал все свои автомобили и вел переговоры с владельцем одного аэропорта в Инвемире (в 75 милях к северо-востоку от Лейк-Нуар) о деловом партнерстве — эта затея очень встревожила консервативных членов семейства, у которых самолеты вызывали глубинное недоверие; Лея же пришла от этой новости в бурный восторг.

На фермах Бельфлёров, под надзором Ноэля, были произведены серьезные изменения: старые амбары снесли, построив на их месте новые, с алюминиевыми крышами; появились полуавтоматические элеваторы и зернохранилища с электрическим освещением; курятники переделали в инкубаторы, где в сотнях клетей содержалось целых сто тысяч красных род-айлендов, питавшихся специальным кормом, который стимулировал яйценоскость и увеличивал размер яиц; с внедрением системы стойлового содержания молочные коровы тоже проводили всю свою жизнь в цементных загонах, получая корм (преимущественно люцерну) из навесного конвейера. При всех гигантских вложениях в новое оборудование Бельфлёры должны были сэкономить с течением лет немалые суммы, тратившиеся на содержание сотен ненадежных фермеров-арендаторов и их работников; теперь для обслуживания практически автоматизированной системы им требовалось лишь несколько человек. Альберт выразил горячее желание руководить этим процессом. «Вот бы еще избавиться от запаха этих созданий», — как-то обронила Эвелин. Разумеется, она имела в виду животных.

Не обошлось, конечно, без некоторых неприятностей — ибо дела никогда не идут идеально. Лея знала, что в устройстве мира заключена порочность. Они с Лили так старались, чтобы именно Вида, прелестная малышка Вида привлекла внимание сына губернатора, но он выбрал Морну, и теперь Эвелин кичилась перед ними «своим» успехом; планы Леи по строительству нового хорошенького поселка на пятьдесят акров на берегу озера, где сейчас в убожестве проживала упрямица тетя Матильда, пришлось на время отложить — но лишь на время: безумная старуха наотрез отказывалась съезжать; а вскоре после «сложностей» с собирателями фруктов (именно так Бельфлёры называли между собой события августа) Гарт с Золотком и своим маленьким сыночком решили покинуть свой каменный дом в деревне и переехать на другой конец страны. Гарт заявил, что хочет завести собственную ферму, в Айове или Небраске; они с женой желают жить там, где никто не слышал фамилию Бельфлёр.

(«Что ж, быть посему, только не вздумай прибегать обратно в слезах, даже на коленях приползать не смей!» — сказал ему Юэн. Его так глубоко ранило решение сына, что он даже не пожал ему руку перед отъездом и отказался взглянуть на Гарта-младшего, хотя Золотко протянула плачущего малыша деду для прощального поцелуя. «Слышишь, не вздумай возвращаться обратно, мальчик мой, потому что мы тебя не примем. Ты понял меня?» — кричал Юэн. Гарт лишь коротко кивнул, отступая назад. Они с Золотком обменяли свой желтый «бьюик» на небольшой фургон, который был доверху нагружен их домашним скарбом.)

Так что без мелких неприятностей, без небольших огорчений не обошлось. Но в целом — даже пессимист Хайрам был вынужден согласиться — дела семьи шли как нельзя лучше; ведь, даже не считая свалившегося на них наследства Шаффа, Бельфлёрам теперь принадлежало больше трех четвертей первоначальной собственности, а остальное они надеялись прибрать к рукам за два-три года.

«Нам необходимо полностью сосредоточиться на цели, — твердила Лея. — Мы не должны ни на что отвлекаться».

Губернатор Хорхаунд с семьей и часть его свиты были приглашены в замок для недельной охоты, как только откроется сезон; до приезда гостей оставалось меньше недели, и вот Паслён обратился к Лее с необычайным предложением.

— Как вам известно, мисс Лея, — смиренно сказал он, — у нас существует проблема — крысы.

— Что-что?

— Крысы, мэм.

— Крысы?

— Да, мэм, крысы. Они водятся в стенах, на чердаке и в дворовых постройках.

Лея изумленно уставилась на слугу. Она уже настолько привыкла к карлику, что почти не замечала его — и сейчас, при взгляде на умное узкое личико с острыми, как осколки стекла, глазками и заметным углублением посреди лба, ей стало не по себе. Страшновата была и безгубая улыбка, напоминающая шрам от уха до уха. Впрочем, это было не совсем верно: никто не назвал бы эту гримасу улыбкой. Дети жаловались, что Паслён пугает их жутким зверьком-грызуном, склеенным из частей высушенных мышей, жуков, змей, жаб, птенцов, черепашек и других животных, хотя он всячески отрицал, что делает это нарочно. Эта штуковина была размером с кулак Паслёна (который был не меньше, чем у Юэна), и от нее исходил неприятный тухловатый запашок — точно такой же, как от самого карлика.