Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 35

…Ее взгляд, умирающий от любви, полный лунного света. Ее уносимые воздухом слова. Длинные тонкие руки, костлявые пальцы, один ноготь обгрызен до мяса — привычка, вызывавшая у него отвращение. Лея высмеивала ее за это. Разумеется, это же Лея. Эта девочка, глупышка… Но внезапность ее появления там, в коридоре, неожиданная гармония глаз, волос и маленького дерзкого подбородка наделили ее в глазах измученного Гидеона красотой… Слабый аромат мыла от ее кожи… Узкая рука, сжатая к его пальцах… Она плакала, она рыдала от любви. От любви. Он не слышал. Он больше не знал, где находится. В сосновом бору у озера, на усыпанной иголками холодной земле? Что-то — нет, не эта девушка — яростно тянуло его вниз, словно земля расступилась, и он летел вниз, к сердцу земли, невесомый, бесплотный, беспомощный. Он падал. Все глубже вниз. Желание сломать, уничтожить. Удушить эти крики. Разрывая, он падал вниз.

Какой-то демон дразнил его, высовывал язык, безбоязненно дыша ему прямо в лицо. Язык у него в ухе. Такой влажный, такой неуемный! Гидеон был не в силах совладать с собой. «Люблю, люблю, я люблю тебя», — опьяненная, бормотала девушка, бормотала имя, должно быть, его имя, но он не слышал, и вдруг она сжала его зад, который превратился в сгусток мышц, неистовство двигающийся, выгибающийся, — совсем как сжимала Лея, да, Лея, как это было давно.

— О Гидеон, я люблю тебя…

Кряхтя, Делла отнесла вопящее создание к комоду из орехового дерева в дальнем конце комнаты. Не обращая внимания на всхлипы дочери, она смахнула на пол супницу китайского фарфора в виде кабаньей головы — дорогостоящий мусор, который было принято копить в ее семье, ах, с каким наслаждением она развела бы костер и сожгла все это! — и положила младенца на столешницу. И затем, загородив его спиной ото всех остальных, в том числе, от Леи, приподнявшейся на локтях — дочь наверняка наблюдает за ней, — Делла одним, двумя, тремя взмахами ножа умело, раз и навсегда, решила проблему.

Делла повернулась ко всем остальным и, впервые за долгое время вздохнув полной грудью, возвестила:

— Теперь это дитя такое, каким его замыслил Господь. Сейчас это один ребенок, а не двое, сейчас это девка, а не парень. Мужчины! С меня довольно. Мужчины — вот уж с кем я точно больше не желаю знаться. Мужчины, — и резким величественным жестом она швырнула на пол окровавленную, изувеченную плоть, то, что осталось от недоразвитых ножек, пениса, яичек и мошонки, — вот что я о них думаю!

Ноэль Бельфлёр, дед Джермейн, в тайне ото всех почти всю жизнь, больше пятидесяти лет кряду, носил с собой небольшой пузырек, инкрустированный мелкими недорогими рубинами и бриллиантами (впрочем, возможно, это было крашеное стекло и горный хрусталь), — с цианистым калием. Об этом пузырьке не знал никто, даже жена Ноэля, даже его мать. Ноэль почти не расставался с ним, разве что на ночь, и тогда убирал его в комод рядом с своей кроватью. Когда на склоне лет они с Корнелией перестали делить постель, а потом и комнату (Корнелия винила в этом его ужасный храп), Ноэль завел привычку прятать пузырек под подушкой. Для пущей сохранности. Проснувшись ночью после беспокойного сна или маясь от бессонницы, он запускал руку под подушку и нащупывал его — пустячок, усеянный камнями, приятный на ощупь своей шероховатостью, согретый его присутствием.

Время от времени он отвинчивал крохотную крышечку и, закрыв глаза, принюхивался. Яд обладал упоительным терпким запахом — таким же стремительным и ошеломляющим, как нафталин, или нашатырь, или струя скунса, — все эти запахи, не слишком концентрированные, Ноэль в общем-то любил. Изредка он даже высыпал белые кристаллики из пузырька и всматривался в них. Разве не утрачивает со временем яд, даже такой безупречный, свою удивительную способность к убийству?.. Хотя он мог бы найти ответ на этот вопрос в одной из бесчисленных книг из дедовой библиотеки или справиться у своего внука Бровмела (Джермейн была еще совсем несмышленой, а мальчик уже успел собрать весьма внушительную собственную библиотеку, причем не спрашивая чьего-либо разрешения: он просто заказывал то, что хотел, с доставкой: все тома Всемирной энциклопедии, труды по биологии, астрономии, химии, физике, математике и даже разборный телескоп, который прислали на склад в Бельфлёре, и Гидеон поехал уплатить четыреста долларов, гадая, что же на этот раз приобрел его своевольный сынок); Ноэль запросто мог спросить об этом и доктора Дженсена, который частенько заглядывал к ним узнать о самочувствии Леи и ее маленькой дочурки, но все же помалкивал — яд был его священной тайной, и говорить о нем вслух было бы кощунством. Он лишь изредка обновлял содержимое склянки, подсыпая «свежего» цианида.

На склоне лет Ноэль Бельфлёр приобрел экстравагантную, крайне осторожную повадку и стал походить на морского ястреба, вынырнувшего на поверхность с бьющейся рыбой в клюве. Впечатление он производил человека скрытного и неопрятного. На носу у него имелась горбинка, щеки почти без морщин лоснились, а на лбу поблескивал полученный на войне старый шрам, напоминающий третий глаз — иногда казалось, что он более живой, чем собственно глаза: маленькие и рассеянные, они смотрели из-за стекол очков точно из-под воды. Он сильно и будто бы с нарочитой неуклюжестью хромал и одевался неряшливо — брюки, сползающие с усохших ягодиц и белые рубашки, которые он никогда не заправлял, и они свободно болтались, напоминая ночную сорочку или униформу прислуги. Даже на людях Ноэль появлялся не в самом чистом виде. Джермейн так и запомнит его: старик, похожий на крючконосую птицу в неопрятном гнезде. Никто бы не удивился, появись он с приставшими к одежде перьями. Если он удосуживался побриться — что случалось нечасто, — то результат был скверный, и за завтраком у него на лице краснело с полдюжины мелких порезов, однако к замечаниям близких Ноэль оставался безучастен или сердился. Раз в несколько месяцев в усадьбу приезжал парикмахер из Нотога-Фоллз, чтобы привести в божеский вид Ноэля и его престарелую матушку Эльвиру (та принимала парикмахера приватно, в собственной спальне). Если Ноэль походил на старого, жилистого хищника, осмотрительного и дерзкого, то его супруга Корнелия, скорее, на цесарку — это была сохранившая свою привлекательность женщина с красивыми, миниатюрными руками и ногами и белоснежными волосами, всегда тщательно причесанными и уложенными.

Точно птицы, эти двое порой клевали друг дружку, нетерпеливо и раздосадованно, но беззлобно. Прознай Корнелия о тайном пузырьке, она наверняка воскликнула бы: «Старый дурак мне назло это придумал, чтобы унизить меня! Он проглотит цианид, я останусь одна, и все вокруг будут показывать на меня пальцем: вон та, чей муж наложил на себя руки, так она ему наскучила!»

На самом же деле эта особенная вещица появилась у Ноэля, когда он, семнадцатилетний мальчишка, страдал — возможно, даже больше, чем Хайрам и Жан-Пьер, — от тягостной череды унижений, которые пришлось претерпеть его отцу: резкое уменьшение фамильного состояния, продажа земель, демонтаж построенной Рафаэлем железной дороги (хорошенькие вагончики и даже шпалы угодили в металлолом, а детали их интерьера никому не приглянулись, так что их сложили в пустой сарай, где они постепенно сгнили), отчаянная попытка быстро поправить дела, занявшись разведением лис… «Что теперь, что дальше…» — бормотал Хайрам, шумно вздыхая, и Ноэль, лишенный возможности проводить время возле лошадей, все больше болтался по замку — костлявый, нескладный парнишка, апатичный, охваченный свойственной Бельфлёрам неотступной хандрой, неспособный палец о палец ударить из-за потерянности и отчаяния. В те дни Жан-Пьер, получивший свое имя в честь того самого Жан-Пьера, был любимчиком матери, избалованный, капризный и смазливый — с черными кудрями и темными, по-щенячьи лукавыми глазами. Несмотря на бедственное положение Бельфлёров, он умудрялся почти каждый день играть в карты в Фоллз и в некоторых прибрежных тавернах с дурной репутацией. В свои двадцать простодушный и безгранично добрый, он, стараясь избавить младшего брата от «тоски», звал Ноэля составить ему компанию, однако тот всегда отказывался. Зато он согласился принять от Жан-Пьера подарок — маленький, украшенный драгоценными камнями флакончик, который брат выиграл в покер.