Лес - Тюльбашева Светлана - Страница 11

— Спасибо, — сказала Катя Вермеевой. — Господи, спасибо.

— Мама, пусти, больно, — сказала Оленька, начала брыкаться и захныкала.

— Надо мужикам позвонить, а то так до утра и будут по лесу ходить, ты позвонишь или мне позвонить? Во дает твоя малая, всех переполошила. Я ее спрашиваю: «Ты где была?» А она мне: «В лесу». — «А что ты там делала?» — «Я к маме хочу». Ну, если бы мои дети такое устроили, я бы им устроила...

— Спасибо, — повторила Катя. — Мы пойдем, я позвоню всем, спасибо вам большое!

Она занесла Оленьку в дом и начала суетиться: помыть дочку (хорошо, что чайник вскипятила), дозвониться до мужа или кого из соседей (не получается), покормить ребенка (хорошо, что еда готова). Катя то плакала — и Оля, посмотрев на нее, начинала плакать тоже, — то благодарила Господа, то ругалась и заклинала: «Никогда больше, никогда больше не уходи со двора, а то посажу тебя на цепь, как собаку», и дочка начинала хныкать и капризничать. Предположения Кати были верными: щенок убежал в лес, и дочка пошла за ним да и заблудилась, испугалась и сидела, спрятавшись в овраге, все это время.

И только глубокой ночью, когда ребенок был сыт, вымыт, одет в пижамку с клоунами и укутан в одеяло, до мужиков удалось дозвониться и они уже возвращались из леса, Катя спросила:

— Оль, а как ты из леса-то смогла сама выйти? Тебя щенок обратно привел?

— Не скажу.

— Почему не скажешь?

Оленька посмотрела по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, сказала шепотом:

— Если я скажу, ведьма вернется и убьет тебя.

14

Я разбила окно. Мне пришлось спорить с Ликой, кутаясь в куртку, прыгая на месте и дрожа от вечернего холода: она говорила, что разбивать окна в чужом доме нехорошо и лучше переночевать в незапертом сарае, а наутро, может, появятся хозяева. Я объясняла, что, если бы хозяин знал, что с нами случилось, он наверняка не был бы против, если мы залезем внутрь. Когда меня достал этот разговор, я просто взяла камень и швырнула в окно, стекло с грохотом разлетелось, камень всколыхнул темную штору и глухо упал на пол в доме. Я обмотала руку курткой, убрала крупные осколки и залезла внутрь.

В доме было совсем темно, я шарила рукой по стене рядом с дверью и искала выключатель, но потом сообразила, что проводов рядом с домом не было, да и откуда в этом глухом лесу может быть электричество. Тугой замок на двери не поддавался, только минут через пять я смогла его открыть и впустить Лику внутрь. В свете луны угадывались очертания дивана, кухни, лестницы на второй этаж. Мы попытались найти спички, или свечи, или хоть что-то, но было слишком темно, я порезалась ножом, лежавшим в одном из ящиков, после чего мы решили обыскать дом утром. Дом скрипел и недовольно потрескивал, явно не радуясь нашему вторжению, Лика периодически пугалась и оборачивалась в темноту комнат.

Мы поднялись на второй этаж по шаткой — то ли временной, то ли паршиво сделанной — лестнице и на ощупь нашли дверь в комнату. Распахнули шторы, в свете луны стала видна небольшая комната без какой-либо мебели. На двери, к счастью, был замок, я закрыла его, и мы легли на пол, накрывшись нашими куртками и сверху еще куском полиэтилена, найденного на первом этаже. Я подумала, что спать обеим нам нельзя, кто-то должен дежурить на случай внезапного появления хозяина или хозяйки дома, но под полиэтиленом было так тепло, практически как под пуховым одеялом, даже ноги будто начали согреваться впервые за эти недели, и я все-таки заснула.

Когда я проснулась, в доме было уже светло и под полиэтиленом была та еще парилка. Судя по солнцу, была уже середина дня. Лики рядом не было. Я спустилась на первый этаж, осматривая место, в котором мы ночевали: стены из бревен, деревянная, качающаяся лестница без перил, небольшие комнаты практически без мебели, большая белая печь на первом этаже. Полное отсутствие личных вещей, будто в доме и не жил никто никогда, будто кто-то начал его строить и бросил. Вид на лес из всех окон, только из кухни был виден берег озера.

На небольшой кухне стоял круглый стол, на нем рядком лежали газовая горелка, кастрюля с желтоватой водой, видимо, набранной в озере, пачка чая и сахара, несколько коробков спичек, начатая пачка макарон, упаковка длинных восковых свечей, карта, миска, накрытая куском полиэтилена, в ней немного уже сваренных макарон. О боже, чай и еда. Я потрогала кастрюлю — еще горячая, — нашла в ящике кружку с изображением веселого Деда Мороза, скачущего на олене, — «С Новым годом!» — заварила чай с тремя ложками сахара. Стала пить чай маленькими глотками, одновременно запихивая в рот уже остывшие макароны. Выглянула в окно. Лика сидела на берегу озера и кидала камни в воду. Я пошла к ней вместе с кружкой и миской. Камни отскакивали и весело прыгали по блестящей ровной поверхности озера.

— Здесь никого нет, — сказала она. — Похоже, тут не живет никто. И тропы рядом нет. Но я нашла чай, макароны, спички, свечи — хоть что-то. Может, печку затопить? Может, дым из трубы увидят те, кто нас ищет?

15

Мы прожили в этом странном доме около двух недель, днем он был спокойным и уютным, безопасным, а по ночам шумел и потрескивал, будто призраки ходят по его комнатам и скрипят половицами. Мы не смогли нормально растопить печь: дым начал идти в комнату, и мы испугались, что можем угореть, но жгли костер рядом с домом. Один раз над нами пролетел вертолет, мы побежали за ним и прыгали на берегу озера, размахивая руками, пока вертолет не скрылся за деревьями.

— Сейчас вернется, — сказала Лика. — Он не мог нас не увидеть, сейчас развернется и вернется. Надо подать сигнал.

Мы сложили на берегу большие буквы SOS из веток и подожгли их, но вертолет так и не вернулся. Больше над нами никто не пролетал, кроме стай крикливых ворон. Лика нашла в доме фольгу и завернула в нее камушки. Вечерами она выходила на крыльцо и бросала их высоко в небо, вороны пикировали вниз, пытаясь подхватить блестевшие камушки, а она веселилась и хохотала. Мы жарили грибы все в той же кастрюльке и ели их с макаронами, растянув единственную пачку почти на неделю, а потом просто ели грибы без ничего. Варили компот из ягод черники. Шли дни, иногда я думала: а что, если началась война, что, если России больше нет, и поэтому нас никто не ищет, и поэтому вертолеты не обращают на нас внимания. Может, и нет никаких Москвы и Петербурга, может, уже все превратилось в пепел, может, и во всем мире так. Может, на Земле не осталось никого, кроме нас в лесу. Что, если этот лес — все, что у нас осталось.

Однажды вечером, когда мы ложились спать, я сказала Лике:

— Знаешь, человек, построивший этот странный дом, в каком-то смысле исполнил мою мечту.

— Жить в лесу?

— Не совсем, скорее в крепости. Я, когда маленькая была, мечтала, что вырасту, построю себе крепость, поставлю часовых по периметру, буду там сидеть, а они будут меня охранять и никто не сможет меня оттуда достать, а если кто-то приблизится к крепости, часовые начнут стрелять. Не сразу, конечно, сначала они крикнут: «Стой, кто идет?!» — и только потом откроют огонь, а я буду спать в темной маленькой комнате на вершине башни, читать книжки, смотреть на бескрайние поля вокруг и знать, что мне не нужно оттуда выходить никуда. Этот дом... это, конечно, не крепость, но вокруг тайга, к нему даже тропинки нет. Может, человек, строивший его, думал о чем-то похожем.

Лика села на кровати, в темноте было не разобрать ее выражение лица, но голос прозвучал удивленно:

— Что у тебя было за детство, что ты мечтала быть запертой в башне?

— Давай спать, — я уже пожалела, что брякнула это ей, — ненавижу трепаться о своем детстве.

16

Макароны закончились, закончился газовый баллон для горелки, топить печь мы так и не научились. Нас никто не смог найти, а может, даже и не пытался. Оставаться в доме — хотя в нем и было определенно безопаснее, чем в лесу, — мы не видели смысла. К тому же становилось все холоднее, все чаще шли дожди, приближалась осень, и мы понимали, что скоро наступят настоящие холода и мы уже не сможем выйти из леса.