Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа - Страница 2

В целом это довольно знакомая история. У многих есть расплывчатое представление о том, что когда-то давно популярная музыка была по-настоящему популярной, а затем фрагментировалась и утеряла свое влияние. Мы надеваем наушники – и переносимся из реального мира в мир тщательно собранных нами саундтреков. Но немало меломанов сохранило и веру в то, что музыка способна объединять, сводить людей вместе, стирать границы. Действительно популярные песни, стили или исполнители порой стирают границы – но иногда, наоборот, проводят новые. Например, ранние хип-хоп-записи смогли запустить движение, к которому присоединились поклонники со всех уголков мира. Но в то же время они заметно обострили конфликт поколений: дали темнокожим молодым людям возможность отринуть ритм-энд-блюз их родителей. Другой пример: кантри-музыка 1990-х, которая, с одной стороны, стала более демократичной и общедоступной, а с другой – все равно располагалась вдалеке от поп-мейнстрима (между прочим, кантри удалось привлечь новых слушателей именно благодаря позиционированию стиля как более мягкой, мелодичной альтернативы агрессивным звукам современного рока и хип-хопа). Часто сама экономика музыкальной индустрии способствовала усилению разобщенности. Радиостанции лепили из своих слушателей партизан, безраздельно преданных той или иной волне. Музыкальные магазины расставляли продукцию по жанрам, стремясь облегчить покупателям выбор, а также, возможно, повысить шанс случайной находки. А рекорд-лейблы сражались друг с другом за то, кто максимально точно уловит новый тренд и определит запрос целевой аудитории – все, чтобы свести к минимуму эффект неожиданности.

Легко констатировать очевидное разнообразие популярной музыки. Но “разнообразие” – довольно унылое слово, отражающее учтивый статичный мир, в котором всем хватает зрелости принять особенности друг друга. На протяжении десятилетий поп-музыка чаще бывала не просто разнообразной – она провоцировала разногласия. Артисты достигали кроссовер-успеха, становясь популярны за пределами вскормившего их сообщества, – и их предавали анафеме. Между фан-группами регулярно возникали распри – словесные и не только. Этот дух разногласий я впервые услышал в панк-роке, а затем научился улавливать его где угодно – даже в отцовских записях для коры: он любил их в том числе за то, что они описывали мир, от которого он себя отгородил. В отличие от подавляющего большинства родных и двоюродных братьев и сестер, он ушел из семьи и покинул страну ради того, чтобы построить новую жизнь в Америке, где в конечном итоге стал известным религиоведом: специалистом по христианству и исламу. Он никогда даже не притворялся, что разделяет мое увлечение популярной музыкой. Но вряд ли его удивлял интерес, который всегда вызывали у меня неугомонные, своенравные люди, создающие или любящие эту музыку, а также порожденные ими культурные сообщества.

Наушники Bose, в которых мой отец лежал на больничной койке, были совсем новые. Я подарил их ему всего неделей ранее – а неделей позже мы принесли их домой из больницы, и они снова стали моими. Сейчас, сочиняя эти строки, я сижу в них, а в уши мне льется микс из инструментальных техно– и хаус-треков со стриминговой платформы SoundCloud. Для меня это идеальная успокаивающая фоновая музыка – я часто обращаюсь к ней, когда читаю или пишу тексты. Но даже мягкий, пульсирующий на периферии сознания диджей-сет заведомо предполагает определенный вызов: в нем по-своему рассказана изменчивая история стиля диско, в нем одним трекам явным образом отдано предпочтение перед другими, в нем предлагается наилучший, по мнению автора, вариант их сочетания. Электронная музыка печально известна мириадами подкатегорий, выглядящими практически абсурдно для любого, кто не склонен вдумываться даже в фундаментальную разницу между хаусом и техно, не говоря уж о более тонких градациях, отделяющих, скажем, прогрессив-хаус от дип-хауса. Но для диджея эти градации имеют значение – не в последнюю очередь потому, что они определяют, кто придет на вечеринку и задержится на ней. Танцевальная музыка в той же степени, что кантри или хип-хоп, объединяет людей, отсекая других людей. Музыкальные кланы сходятся и расходятся, вовлекая некоторых из нас и отталкивая остальных. И порой именно в каком-то из этих кланов можно действительно почувствовать себя как дома.

Буквально о жанрах

Меня всегда озадачивает, когда музыканта хвалят за то, что он преодолевает жанровые границы. Что в этом хорошего? В изобразительном искусстве “жанровой картиной” называют ту, на которой запечатлены обычные люди, делающие обычные вещи. В издательском деле “жанровая литература” – это низкобюджетный сосед художественной прозы. А синефилы говорят о “жанровом кино”, то есть фильмах, которые соответствуют базовым критериям того или иного жанра (например, хоррора или боевика об ограблении банка); часто подразумевается, что, кроме этого, они ничем не примечательны. Но в популярной музыке нам от жанров никуда не деться. В стародавние времена музыкальных магазинов любую пластинку нужно было поставить на какую-то полку. И даже сегодня стриминговые сервисы пользуются теми же категориями: если вы захотите поискать музыку в Spotify, вам первым же делом предложат селекцию по “жанрам и настроениям”. Идея преодоления жанровых границ устанавливает некую странную обратно пропорциональную связь между верностью жанру и художественным качеством – как будто принадлежность величайших музыкантов к тому или иному сообществу не повышает, а понижает их важность (Марвин Гэй преодолевал границы R&B? А Бейонсе?). Иногда артистов хвалят за то, что они смешивают разные жанры, хотя я не уверен, что смесь жанров – всегда лучше, чем чистые жанры, и что именно это – верный путь к выходу из кокона. В любом случае довольно странно петь оды жанровым гибридам и одновременно восхищаться тем, что сами жанры, сделавшие эти гибриды возможными, тоже по-прежнему живы.

Насколько я мог убедиться, многие музыканты терпеть не могут говорить о жанрах. И, в общем, понятно почему – это не их работа. Почти в каждом интервью, которое я проводил, неизменно в разных формулировках звучала одна и та же сентенция: “понятия не имею, почему нельзя просто называть это «хорошей музыкой»”. Это наблюдение сообщает нам кое-что важное о многих музыкантах, особенно об опытных. Они ненавидят, когда на них вешают ярлыки, наслаждаются ощущением творческой свободы, а если и думают о правилах, то чаще о тех, которые хотят нарушить, чем о тех, которые стремятся соблюсти, – особенно в пространстве звукозаписывающей студии (у меня самого нужного опыта нет: хотя я играл на скрипке в школьном ансамбле, а затем был басистом и гитаристом в нескольких группах, но так и остался в лучшем случае на минимально добротном уровне).

Тем не менее обычно музыканты примерно представляют себе, кто играет с ними на одном поле – даже если считают, что любые сравнения не имеют смысла. А еще, как правило, у них есть представление о том, чего ждут от них музыкальная индустрия и целевая аудитория – даже если они говорят, что стараются эти ожидания обманывать. В их комментариях, как и в их альбомах, обычно можно уловить определенный набор допущений, в которых даже они сами не всегда отдают себе отчет: насчет того, как сделать трек более привлекательным для программных директоров радиостанций, с кем можно затеять перспективную коллаборацию, как надлежит писать песни и когда они могут считаться законченными. Пример: кантри-музыканты иногда порывали с традицией, записывая альбомы со своей концертной группой в роли аккомпанирующего состава – вместо сессионных музыкантов из Нэшвилла. Но подавляющее большинство артистов, не имеющих отношения к кантри, скорее всего даже не знают о существовании этой традиции! Невозможно восставать против канонов жанра, если ты сам не являешься его частью.

В множестве текстов и разговоров о музыке “полиция жанров” – безусловные враги. Это и корыстолюбивые сотрудники рекорд-индустрии, стремящиеся упаковать каждую новую музыкальную группу в аккуратную маленькую коробочку – чтобы облегчить жизнь маркетинг-отделу. Это и мы, подслеповатые музыкальные критики, больше озабоченные классификацией музыки, чем ее непосредственным прослушиванием. И тем не менее эта книга написана в защиту музыкальных жанров, ведь каждый из них – это просто наименование, которое мы даем тому или иному сообществу музыкантов и слушателей. Иногда это сообщества в прямом смысле слова – например, группирующиеся вокруг какого-то модного музыкального магазина или ночного клуба. Впрочем, чаще это скорее виртуальные сообщества, обменивающиеся мыслями через пластинки, журналы, микстейпы и радиоволны (до интернета и соцсетей меломанам зачастую приходилось слепо принимать на веру тезис, что где-то есть и другие люди, слушающие ту же музыку). Я уверен, что история популярной музыки, особенно в последние полвека, – это именно история жанров. Они укрепляются и делятся на новые жанры; они видоизменяются или, наоборот, упрямо отказываются видоизменяться; они остаются живы даже тогда, когда кажется, что готовы сгинуть или слиться друг с другом (по ощущению, примерно каждые десять лет определенный жанр становится настолько популярным, что люди начинают опасаться, как бы поп-мейнстрим не поглотил его полностью). Живучесть жанровых ярлыков повлияла и на то, как музыка создается и записывается, и на то, как мы ее слушаем, и эта книга подтверждает это. Она – буквально о жанрах.