Тайные грехи - Блэйк Стефани - Страница 1

• 1/81
• Следующая

Утром 8 ноября 1960 года Мара Роджерс Тэйт проснулась, трепеща от возбуждения.

«Сегодня особенный день, – сказала она себе. – Всего через несколько часов американская история изменит свой курс».

Теперь, после двадцати лет холода и мрака, забрезжила надежда на лучшее, более яркое и счастливое будущее – перед страной открывались новые горизонты. Хотя уже давно закончилась самая жестокая и дорогостоящая война в истории человечества, война против оголтелых маньяков-нацистов и милитаристов Страны восходящего солнца, оставалась «холодная война» против Советского Союза, война с непредсказуемыми последствиями. А чего стоила бесславная гражданская война, развязанная охотником за ведьмами сенатором Джозефом Маккарти? Но была еще и трагедия корейской войны, когда Соединенные Штаты, этот гигант, отличающийся наивностью ребенка, после ста шестидесяти лет неуязвимости получили горький урок – убедились в том, что бессмысленно вести войну за дело, обреченное на поражение, бессмысленно сражаться с ветряными мельницами. А затем последовали мирные годы, когда Айк[1] спокойно просидел восемь лет в Белом доме… Теперь все это в прошлом.

Мара никогда не забудет тот знаменательный день – она сидела на поле Мемориального стадиона в Лос-Анджелесе и, затаив дыхание, слушала, как подсчитывают голоса… Их подсчитывали штат за штатом, а потом объявили:

– Тысяча пятьсот двадцать один голос отдан за Джона Фицджеральда Кеннеди. Он выдвинут кандидатом на пост президента Соединенных Штатов от демократической партии…

Это сообщение привело Мару в состояние экстаза, сопоставимого только с чувственным наслаждением. Она улыбнулась и прикрыла глаза: казалось, в голове заиграл целый оркестр – слышался звон цимбал, слышался рокот барабанов, слышалась музыка небесных струн, и все эти волшебные звуки сливались в удивительную симфонию. Вот-вот должен был взмыть занавес перед финальной сценой: после двадцати лет безнадежности в конце туннеля засиял свет, подобный свету яркой звезды.

Прекрасная Америка стояла на пороге новой эры, сулившей гармонию и дружбу со всеми народами, сулившей процветание, о котором мечтали когда-то отцы-основатели, поставившие свои подписи под Декларацией независимости.

Мара отбросила одеяло и спрыгнула с огромной кровати, которую один из ее любовников, увидев впервые, сравнил с панельной доской в кабине «Боинга-707».

И это не было преувеличением: четыре ряда кнопок в изголовье, циферблаты, рычаги, выключатели плюс миниатюрная панель с переключателями телефонных линий; с кровати также осуществлялся контроль за проигрывателем довольно сложной системы и радиоприемником. Кроме того, имелись пять телевизоров, вмонтированных в широкую настенную полку в дальнем конце комнаты, и кинопроектор, установленный позади кровати. Зеленая ручка напомнила ту, что Мара видела в кабинах для голосования. Ручка приводила в движение скользящую перегородку, за которой находился бар, оснащенный всем необходимым – вплоть до машинки для колки льда.

Мара задумчиво положила ладонь на эту ручку и осторожно погладила гладкую пластиковую поверхность. Через несколько часов она войдет в будку для голосования и отдаст свой голос за Джонни и остальных демократов. Она нисколько не сомневалась в исходе выборов. Когда будет произведен окончательный подсчет голосов, Джон Фицджеральд Кеннеди станет тридцать пятым президентом Соединенных Штатов.

И тут – словно для того чтобы умерить ликование по поводу неминуемой победы Джонни – в душу закралась несопоставимая горечь, и сердце сжалось от боли: вдруг Мара особенно остро ощутила свою личную потерю. Теперь навеки ушла восхитительная и незабываемая идиллия, когда-то разделяемая с возлюбленным. Никогда уже не испытает она того наслаждения, что дарили прикосновения его рук к ее трепетной плоти, живо отзывавшейся на ласки, никогда не насладится его мускулистым и прекрасным телом.

Рука Мары судорожно сжала пластиковую ручку. Она стиснула зубы, и из горла ее вырвался не то вздох, не то короткий стон. Мара вздрогнула – и тут же нервно рассмеялась. Затем встряхнулась, точно собака, выбравшаяся из воды.

Мара Роджерс Тэйт прежде всего была реалисткой и считала прагматизм своей жизненной философией. Никто не может рассчитывать на постоянный выигрыш, никто не может надеяться на то, что брошенные кости покажут самое большое число, – ничто не длится вечно.

– Задай им жару, Джонни, – пробормотала она и, обнаженная, зашлепала по полу босыми ногами, направляясь в ванную.

Мара была типичной представительницей семейства Тэйтов, представительницей третьего поколения нищих англо-валлийских эмигрантов – они приплыли из Европы четвертым классом на торговом судне и сошли на берег в нью-йоркском порту на острове Эллис в один из хмурых апрельских дней 1876 года. Семья эта состояла из Дрю и Гвен и их потомства – Эмлина, Аллана, Джилберта, Дилана и Мары (Мары Первой).

Получив разрешение на проживание в Соединенных Штатах, Дрю вложил все семейные сбережения в две повозки и лошадей, и семья двинулась на запад, в Аризону. Дрю очень торопился, уже несколько лет им владела навязчивая мысль – с тех пор, как он прочел заметку в «Кардифф геральд». В заметке сообщалось о нехватке опытных шахтеров на серебряных, золотых и медных рудниках бесплодной Аризоны.

– Эти неженки не переносят жары, – говорил Дрю своим сыновьям, следовавшим по стопам отца и работавшим на угольных шахтах Кардиффа по семейной традиции Тэйтов, не прерывавшейся на протяжении многих поколений. – Но мы можем их кое-чему научить, если речь идет о горном деле. По сравнению с нашим адом, с нашими валлийскими угольными копями, где мы работаем семь дней в неделю по двенадцать часов в день, Аризона покажется нам раем, уик-эндом на Брайтон-Бич, где только и дел, что разгребать песок.

В один из зимних дней 1876 года глава семьи заявил:

– Я купил билеты в Америку. Мы отплываем весной.

Дрю подхватил тринадцатилетнюю Мару, усадил себе на колени и прижал к груди.

– Моя милая, а ты что об этом думаешь? Все еще ждешь с нетерпением, когда мы отправимся в Америку?

Внешне тоненькая и хрупкая, Мара была ловкой и сильной. Ее густые черные волосы, ниспадавшие до самой талии, обрамляли овальное лицо с безупречно чистой смуглой кожей. Огромные темные глаза девочки горели особенно ярко, когда она была возбуждена, как в эти минуты.

– Не могу дождаться, папочка. Жду с того самого дня, как ты впервые заговорил об Америке. Я перечитала все, что могла достать о Соединенных Штатах, особенно об Аризоне. Ты знаешь, что она была открыта испанским священником в 1539 году? А на следующий год другой священник оказался первым белым человеком, увидевшим Большой каньон.

– Большой каньон? – Отец смутился.

– Это одно из величайших чудес света. Он глубиной в милю и шириной в четырнадцать миль, а длина его – двести миль. Можешь себе представить такое ущелье?

Все с интересом слушали рассказ девочки об истории страны, которой суждено было стать их новой родиной.

– Первые настоящие шахты появились в Аризоне в 1854 году, когда один военный, капитан, набрел на богатые залежи серебряной и медной руды…

Дрю Тэйт с широко раскрытыми глазами, полными изумления, слушал свою юную дочь. Девочка, как выяснилось, прекрасно изучила историю Аризоны, изучила во всех подробностях, так что не зря отец гордился Марой. Ночью, лежа в постели, он говорил жене:

– У этого ребенка в голове больше мозгов, чем у всех остальных наших детей, вместе взятых. – Дрю криво усмехнулся и добавил: – Больше, даже если к ним еще и нас с тобой прибавить.

Перед тем как войти в ванную, Мара Третья обратила взгляд к портрету своей бабушки, писанному маслом и висевшему напротив ее кровати. Частенько по ночам, когда ее мучила бессонница, когда мозг ее работал точно капризный и своевольный компьютер, ежедневно впитывающий огромный объем информации – она являлась одним из совладельцев международной финансовой империи, ворочавшей многими миллиардами долларов, – Мара зажигала свет и всматривалась в лицо своей бабушки Мары Первой, всматривалась так, будто искала моральной поддержки, рассчитывала получить совет.

• 1/81
• Следующая