Машина желаний (сценарий). Вариант 2 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 10
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая
– Ну да, ну да… Я, конечно, не ученый… Вот вы – другое дело! Вы в самом деле ученый? Тогда конечно! Эксперимент, факты… Истина в последней инстанции. Только, по-моему, фактов не не бывает. Их вообще не бывает, а уж здесь, в Зоне, и подавно. Здесь все кем-то выдумано, неужели вы не чувствуете? Все это чья-то идиотская выдумка! Нам всем морочат голову. Кто – непонятно. Зачем? Тоже непонятно.
– А может быть, все-таки интересно узнать: кто и зачем?
– Да не в этом дело! «Кто и зачем»? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них сделается чище? Чья совесть от этого заболит? Моя? У меня нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – еще рана… Им ведь все равно, что я пишу! Они все сжирают! Душу вложишь, сердце свое вложишь – сожрут и душу и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость… Им все равно, что жрать. Они все поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание… И они все жужжат, жужжат вокруг меня – журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… А потом они хвастаются перед мужьями, что я соизволил с ними переспать! И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня к черту писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание – это мука, постыдное неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического отправления…
Он замолкает внезапно и некоторое время лежит с закрытыми глазами. Лицо его подергивается.
– Я ведь думал раньше, что я им нужен, – продолжает он тихо. – Я верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее… Никому я не нужен. У меня один особняк за душой. С баней. Я сдохну, а через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого. Разве можно все это так оставить? Я хотел переделать их по своему образу и подобию. А они переделали меня по своему. Это раньше будущее было только повторение настоящего, и все перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они готовы к этому? Я пытался подготовить их, но они не желают готовиться, им все равно, они только жрут.
– Темпераментно… – медленно говорит Профессор. – Оч-чень темпераментно… А ведь вы готовы облагодетельствовать их всех, господин писатель!
– А ну вас совсем! – не раскрывая глаз, отзывается тот.
– Нет-нет, ведь это очень опасно, вы понимаете? Темпераментный благодетель!
Писатель рывком садится и в бешенстве глядит на Профессора.
– Что опасного? Что опасного? Я покоя хочу, понимаете? Покоя!
– Понимаю. Но ведь вы не в пустыню удаляетесь сейчас – искать тихой жизни. Вы идете в Зону! К тому самому месту!
Писатель снова откидывается на спину и закрывает глаза ладонью.
– А, не хочу я с вами спорить! В спорах рождается истина, будь она проклята!..
Проводник открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Затем бесшумно поднимается, мягко ступая, выходит из тени и останавливается над спящими Профессором и Писателем. Какое-то время он внимательно разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, взгляд оценивающий. Наконец, покусав нижнюю губу, он негромко командует:
– Подъем!
Узкая расщелина между двумя холмами, наполненная грязной жижей. Они идут по полусгнившей хлюпающей гати. Над поверхностью болота клубится отвратительный туман. Проводник идет впереди, Писатель с Профессором тащатся сзади. Они тяжело дышат, видно, что изрядно устали.
Проводник вдруг останавливается, будто налетев на невидимое препятствие. Он стоит совершенно неподвижно и осторожно поводит носом из стороны в сторону.
Писатель останавливается рядом и, опираясь на жердь, еле переводит дух.
– Ну… что такое еще? – спрашивает он.
– Помолчи… – тихо говорит проводник.
Он делает движение шагнуть, но остается на месте. Запускает руку в карман, вытаскивает гайку, хочет замахнуться, но не решается. Гайка падает из его руки. Лицо его бледно до зелени и покрыто потом.
– Н-ну уж нет… – бормочет он.
Растопырив руки, он пятится назад. Потом, не глядя, отбирает у Писателя жердь и тыкает ею в болото рядом с гатью.
– Так-то оно будет вернее… – сипит он. – А ну, давай за мной…
Он осторожно слезает с гати и сразу проваливается выше колен.
– Это еще зачем? – жалобно и устало спрашивает Писатель.
Проводник не отвечает. Ощупывая перед собой дорогу жердью, он все круче забирает в сторону от гати.
Они бредут в тумане по пояс в чавкающей жиже, то и дело падая, погружаясь с головой, отплевываясь и кашляя. Остановиться нельзя, трясина засасывает.
Вдруг Профессор проваливается по шею, тщетно пытается подняться и лечь плашмя, но у него ничего не получается.
– Помогите! – из последних сил кричит он.
Проводник оборачивается. Неподдельный ужас изображается на его лице.
– Ты к-куда? – хрипло кричит он и, расплескивая грязь бредет к Профессору. – Рюкзак! Рюкзак сбрось!
Профессор мотает головой, торчащей над поверхностью жижи.
– Жердь! – сипит он. – Дайте мне жердь!
– Бросай рюкзак, тебе говорят!
– Рюкзак сними, идиот! – визжит Писатель, беспомощно барахтаясь в грязи.
– Же… – Профессор уходит в болото с головой, снова выныривает и ревет страшным голосом: – Жердь давай, скотина!
Он пытается схватиться за протянутую жердь, промахивается, потом, наконец, ощупью находит и вцепляется в нее обеими руками.
С трудом они выкарабкиваются на сухой глинистый склон.
– Ну и утонул бы, как топорик, – ворчит проводник. – И меня бы с собой утянул. Остался бы писатель один по трясине ползать. Вцепился в мешок свой!
– Нечего было туда лезть, – огрызнулся Профессор.
– Не твоего ума дело, куда мне лезть…
– Вот и мешок мой – тоже не твоего ума дело!
– Что у вас там – сокровища? – раздраженно прикрикивает Писатель, но Профессор не обращает на него никакого внимания.
– Это просто уму непостижимо! – говорит он. – Идем по прекрасной ровной дороге, и вдруг он лезет в эту… выгребную яму!
– Чутье у меня, ты можешь это понять или нет? Чутье!
– Хорошенькое чутье!
– Вот дурак очкастый. – Проводник хлопает себя по коленям, с него ссыпаются ошметки присохшей грязи.
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая
