Гибель титанов. Часть 1 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 1

Февраль 641 года. Константинополь.

Благочестивейшая августа Мартина стояла в императорской ложе ипподрома с каменным лицом. У нее в последнее время не было иной маски, только эта. Она не могла позволить себе другую. Императрица, прожив всю сознательную жизнь в окружении змей и скорпионов, меняла свои маски с легкостью, словно актриса несуществующего больше греческого театра. А вот сейчас в ее арсенале маска осталась всего одна. Невозмутимость и величие, так ее можно было бы назвать. И эту маску она не снимала и во сне. Даже собственные дети и ближайшие из слуг не видели ее иной. Она не могла показать слабость, ведь дети проболтаются по глупости, а евнухи — продадут. Она не питала насчет них ни малейших иллюзий. Все раболепие, что было написано на их обрюзгших одутловатых лицах, не стоило даже медного нуммия. Они с удовольствием продадут ее, был бы только серьезный покупатель.

Могучий дуб рухнул под гнетом лет. Так говорил посланник князя севера, угрожая ей падением и позорной смертью. Умер великий Ираклий, сокрушивший персов, но надорвавший в этой борьбе силы империи. Она стала так слаба, что покорилась дикарям из пустыни. Ее муж сделал перед смертью все, что мог. Но он не мог главного — ей никогда не стать мужчиной. А это значит, что высшая власть для нее недостижима, как луна на небе. Она умнее и опытнее обоих августов во много раз, но это ничего не значит. Она будет стоять перед теми, кого презирает от всей души, и слушать вот это:

— Греховодница!

— Ведьма!

— Не хотим тебя!

— Убирайся!

Большой цирк стонал, визжал и бесновался, словно полоумный. Вся чернь великого города числом более двухсот тысяч человек набилась в его чашу, да так плотно, что и местечка свободного не осталось. Сюда пришли все цирковые партии: и зеленые, и синие, и красные, и белые. И если обычно они задирались друг с другом, доходя порой до драки, то сегодня граждане Константинополя в своем порыве оказались единодушны. Императрицу в качестве регента обоих василевсов они принять отказались. Мартине не помогло даже завещание покойного мужа, где ее назвали матерью обоих императоров. Она сумела настоять на этом в самый последний момент, когда Ираклий уже отходил. Она попыталась взять всю власть в свои руки, и у нее ничего не вышло. Охлос презрел последнюю волю василевса. А она, которая только что зачитала его завещание, еще недавно не могла даже представить себе, что такое вообще возможно.

И вот теперь она стояла в кафизме, роскошно украшенной императорской ложе, не склоняя голову перед тем потоком ненависти, что изрыгала на нее презренная чернь.

А ведь плохо совсем не это, — думала она, отстраненно глядя на беснующуюся толпу. Охлос есть охлос, плевать на него. Мнением плебеев интересуются редко, но каждый такой случай может стать поводом для восстания. Ни один император не осмеливался пренебречь этой толпой. И до тех пор, пока тысячи потных, воняющих луком и жареными бобами ткачей, горшечников и рыбаков не изъявят криками своего согласия, император и не император вовсе. А вот сразу после этого самого согласия простой человек, который еще вчера мог быть сотником в армии, облекается в священный пурпур. Он становится представителем господа бога на этой грешной земле, защитником веры христианской и живым средоточием власти. И после этого мнение толпы уже почти ничего не значит до утверждения нового императора или до бунта, когда цирковые партии выводят свои отряды, вооруженные копьями, дубинками и длинными ножами.

Она сделала ошибку, очень большую ошибку. Мнением этой толпы можно пренебречь после того, как она поддержит тебя, но никак не до этого. Мартина слишком долго считала себя повелительницей мира. Ей и в голову не могло прийти, что кто-то посмеет противиться ее воле.

А ведь плохо совсем не это, — снова подумала она. Плохо то, что сенаторы и придворные евнухи, что стояли сейчас позади нее, больше не станут ее поддерживать. Они все до одного переметнутся к Константину, ее ненавистному пасынку. Огромные деньги, что она раздала, только что превратились в догорающие угольки. Теперь их преданность станет еще дороже, а доверять этим людям она теперь не сможет. Почему? Потому что они больше не боятся ее. Лишь страх порождает настоящую верность. А она только что потерпела сокрушительное поражение. Сенат! Проклятый Сенат, который давно превратился в пустую говорильню, где зажравшиеся снобы обсуждали свои обеды, покупку красивой рабыни и результаты скачек, снова наберет силу. Мартина даже зубами скрипнула, представляя себе эти самодовольные рожи, которые прямо сейчас, за ее спиной, упиваются поражением ненавистной императрицы. Ведь толпа вопит…

— Константин и Ираклий! Константин и Ираклий! — вот что вопит толпа. Они выкрикивают имена ее сына и пасынка, и это значит, что Ираклон, ее гордость и надежда, все-таки не зря носит пурпур. Она сумела три года назад сделать императором двенадцатилетнего мальчишку. Она еще поборется, а пока ей достаточно и этой крошечной победы. Она так и даст понять своим врагам. Она не проиграла. Нет! Сын, полностью покорный ее воле, останется августом наравне со сводным братом. А это значит, что ее еще рано сбрасывать со счетов. Она еще всем покажет!

Мартина гордо развернулась и встала спиной к ненавидящей ее толпе. Евнухи привычно заняли свои места, а головы придворных склонились к земле. Церемониал был вбит в этих людей намертво. Кафизма соединялась крытой галерей с переходами Большого дворца. Именно в ее черный зев она и отправится, защищенная каменным сводом от жадных взглядов черни.

А вот Коста и Миха, жующие горячие пирожки с печенкой, были тут, как рыба в воде. Шумные люди вокруг них, разгоряченные гневом и вином, вели себя как полоумные. Но Коста был выше толпы. Для него их крики — всего лишь мелодия, которую искусный музыкант извлекает из своего инструмента. Ведь толпа — это и есть инструмент. И на нем только что умело сыграли. Венеты, синие, подкупили множество парней с лужеными глотками. Синие — это знать и их прихлебатели. Они могли поддержать императрицу в противовес зеленым, ремесленникам и купцам, но не стали этого делать. Слабые императоры всегда выгодны богачам. Выгодны даже тогда, когда потеряны Александрия, Антиохия и Иерусалим. Они будут цепляться за крохи своей власти до последнего. Ведь до Сицилии и Африки, житниц империи, варвары пока не добрались. А это значит, что доходы знати все еще в безопасности. И она, эта знать, считает, что может позволить себе продолжить играть в свои игры, укрывшись от невзгод этого мира за неприступными стенами Константинополя. Коста понимающе улыбнулся и встал со своей скамьи, облизав жирные пальцы. Нужно уходить. Ему здесь уже все ясно. Все прошло так, как он и предполагал. А это значит, что во всем этом появится одна неприятная деталь. Денежки из кубышки императора теперь начнут исчезать с пугающей скоростью. У Мартины просто не останется другого выхода. Щелкающие зубами волки после сегодняшнего провала окружат ее со всех сторон. Коста вздохнул и направился в харчевню. Увиденное зрелище и холодный ветер пробудили в нем зверский аппетит. Надо спешить, пока людские волны не ринулись в город из каменной чаши ипподрома. Ведь тогда свободное место за столом харчевни найдется лишь где-нибудь в Афинах, не ближе.

— Острый суп и подогретое вино со специями, — Миха сказал вслух то, о чем только что напряженно думал Коста.

— И жареного мяса, — кивнул пан майор. — Я таки изрядно проголодался.

— Я подобрал десяток понятливых босяков, хозяин, — сказал Миха. — Взглянешь на них? Сейчас холодно, поэтому они за еду работать готовы.

— Взгляну, — милостиво кивнул Коста. — Но сначала и ты, и я уходим на новую квартиру. Я неплохую комнату снял на пятом этаже. Тебе понравится. Такая рвань вокруг живет, что я аж детство вспомнил.

— На пятом? — скривился Миха. — Мы же там от вони задохнемся! А пониже никак нельзя было?