Семь чудес (ЛП) - Сэйлор Стивен - Страница 5

Антипатр, казалось, с большим удовольствием вытягивал жужжание начальных букв. Позднее я понял еще одну причину, по которой ему так нравился «Зотик из Зевгмы»: никакое имя не могло быть более греческим или менее римским, поскольку ни одно из этих слов нельзя было даже правильно перевести на латынь, поскольку буква Z была изъята из нашего алфавита два века назад. назад Аппием Клавдием Цеком, который жаловался, что он производит отвратительный звук, и физический акт его произнесения делает человека похожим на ухмыляющийся череп. Этот лакомый кусочек знаний я почерпнул, конечно, от Антипатра.

                                                                                                                 * * *

Той ночью, в час, когда все уважаемые горожане, которые могли узнать Антипатра, по-видимому, спали дома, мы прокрались через город — молодой римлянин, одетый подобающе для путешествия, его отец, его седовласый попутчик и старый раб, который тащил за ним  нашу багажную тележку. Бедный Деймон! Как только мы с Антипатром наконец уедем, он отдохнет.

На пристани мой отец взял на себя роль римского отца семейства, то есть он изо всех сил старался не выказывать никаких эмоций, хотя его старый друг отправлялся в путешествие, из которого в возрасте Антипатра он мог никогда бы не вернется, а его сын, который находился рядом с ним с самого рождения, вот-вот должен был расстаться с ним, в первый раз в жизни и никто из нас не мог предвидеть что случится дальше.

Что я чувствовал, обнимая отца и глядя ему в глаза? Думаю, я был слишком взволнован перспективой, наконец-то, осознать серьезность момента. В конце концов, мне было всего восемнадцать, и я очень мало чего знал о мире.

— У тебя ее глаза, — прошептал отец, и я поняла, что он имеет в виду мою мать, которая умерла так давно, что я едва ее помнил. Он почти никогда ничего не рассказывал о ней. То, что он произнес вспомнил о ней сейчас, заставило меня покраснеть и опустить глаза.

Деймон тоже обнял меня, и я был поражен, когда он расплакался. Я подумал, что он, должно быть, сегодня устал от тяжелой работы. Я не понимал, что раб, живущий на заднем плане моего мира, может к кому то привязываться и переживать муки разлуки так же остро, как и любой другой.

                                                                                                 * * *

Как оказалось, мы с Антипатром   были единственными пассажирами в лодке. Пока мы скользили по Тибру под звездным небом, устроившись среди нашего багажа, я был слишком взволнован, чтобы заснуть. Антипатр тоже казался бодрствующим. Я решил спросить его о том, что меня озадачило.

— Учитель, мы спустимся  по Тибру  сегодня ночью в Остию, верно?

— Да.

— А в Остии мы забронируем место на корабле, который доставит нас к первому пункту назначения: городу Эфесу на побережье Азии.

— Так я и планировал.

— Эфес, потому что у вас там есть надежный друг, у которого мы можем остановиться, но также и потому, что в Эфесе находится величайший храм Артемиды, одно из семи чудес света.

— Совершенно верно.

— Потому что вы намерены, за наше путешествие посетить все семь чудес.

— Да! —  Даже при свете звезд я увидел, что он улыбался, а его глаза блестели.

— Учитель, я думал о том, что я подслушал, как вы сказали моему отцу сегодня утром. Вы сказали ему: «Люди всегда говорят: — Прежде чем я умру, я хочу увидеть Семь чудес. Что ж, теперь, когда я умер, у меня наконец будет время увидеть их все!»

— И что из этого?

Я прочистил горло: — Учитель, не вы ли сочинили вот эти стихи?

«Я видел стены Вавилона, такие высокие и такие широкие,

И Сады того города, что цветут в небесах.

Я видел Зевса из слоновой кости, гордость великой Олимпии,

И возвышающийся мавзолей, где покоится муж Артемизии.

Я видел огромного Колосса, который поднимает голову к небу,

А выше всех, Пирамиды, секреты которых никто не может раскрыть.

Но дом Артемиды в Эфесе, из всех семи чудес,

Должно быть самое величественное место, где по праву может обитать богиня».

Я сделал паузу на мгновение. Тибр, отражая свет звезд, скользил мимо нас. На берегу реки квакали лягушки. — Итак, в поэме вы называете храм Артемиды величайшим. Но если вы на не видели все Чудеса своими глазами, то как вы могли такое сказать…

— Во-первых, меня зовут Зотик, и я никогда не писал этого стихотворения; это сделал знаменитый малый по имени Антипатр. —  Антипатр говорил тихим голосом, и даже при свете звезд я увидел, что он нахмурился. — Во-вторых, у тебя ужасный акцент. Мне жаль этого Антипатра, что кто так декламирует его стихи. Ты убиваешь его музыку! Мы должны ежедневно обучать тебя тонкостям греческого произношения до нашего прибытия в Эфес, иначе ты будешь вызывать смех каждый раз, когда будешь открывать рот.

— Учитель… Зотик-пожалуйста, простите меня. Я только подумал…

— В-третьих, молодой римлянин никогда не просит прощения у своего наставника-грека, по крайней мере, там, где кто-нибудь может подслушать. И, наконец, разве ты никогда не слышал о поэтическом вдохновении? — Антипатр вздохнул. — Как много путешествовавший грек, я, конечно, видел большинство чудес — по крайней мере, те, что в греческой части мира.

— Но если вы никогда не были в Вавилоне и Египте…

— Что ж, теперь я исправлю это упущение, и ты пойдешь со мной, и вместе мы увидим все семь чудес, и ты сможешь сам решить, какое из них величественнее.

Я кивнул: — А что, если я найду Великую пирамиду более впечатляющей, чем храм Артемиды?

— Тогда ты можешь написать свою собственную поэму, молодой человек, — если ты думаешь, что уже хорошо выучил греческий язык!

И на этом дискуссия закончилась. Может быть, еще час я слушал кваканье проносящихся мимо лягушек, но, в конце концов, должно быть, заснул, потому что, когда я открыл глаза, мир снова стал светлым. Я почувствовал запах морской соли. Мы прибыли в Остию.

                                                                                                     * * *

Среди кораблей, готовившихся к отплытию, мы пытались найти тот, который доставит нас в Эфес. Антипатр, теперь Зотик, торговался о цене, делая вид, что делает это от моего имени, и еще до полудня мы остановились на корабле, который вез гарум высшего качества из Рима в Эфес.

Когда корабль отчалил, Антипатр и я стояли на корме и смотрели назад на доки Остии, где несколько женщин, некоторые, возможно, жены, а какие-то определенно шлюхи, стояли и прощались с уходящими матросами.

Антипатр глубоко вдохнул морской воздух, широко раскинул руки и громко продекламировал одно из своих стихотворений.

«Время настало мужчинам, отправиться в путь, пробираясь сквозь волны.

Бог Посейдон больше море не вспенит, Борей не задует

Ласточки гнезда свои обустроить стремятся, а девушки в танце покинут свой ткацкий станок.

Матросы, подняв якоря и канаты смотав, распрямляют свой парус!

Точно так как велит им Приап, покровитель их гавани».

Когда Антипатр опустил руки, капитан, грек, подошел к нему боком: — Антипатр Сидонский, не так ли? — спросил он.

Антипатр вздрогнул, но потом понял, что капитан опознал стихотворение, а не поэта.

— Так оно и есть, — сказал он.

— Жаль, что старик умер. Я узнал об этом только вчера.

Антипатр кивнул. — Действительно жаль. И все же, мне кажется, лучшие его творения продолжают жить...

— Ах да, его стихи — Капитан улыбнулся. — Особенно те, которые мне всегда нравились, про мореплавателей. Они немного наводят на размышления, ты не считаешь? Все эти разговоры о ласточках, уютных гнездышках и танцующих девицах. А Приап - бог сладострастия, а не гаваней. Поводом может быть послужило возвращение морского сезона весной, но я думаю, что, возможно, поэт намекал также на похотливость моряков весной, когда они оставляют своих зимних возлюбленных, чтобы побороздить по волнам, пытаясь бросить якорь в незнакомой гавани.