Летний сад - Вересов Дмитрий - Страница 23

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая

Но в то же время он физически ощущал некую «раздвоенность» Натальи. Веселая, живая, она вдруг выпадала из настроения, взгляд ее становился неподвижным и отрешенным. В такие моменты Наталья делалась капризна, иногда до грубости резка. Вадим сразу замыкался и долго не находил возможности вернуться в уравновешенное состояние, глубоко уязвленный пренебрежением к себе. Правда, через какое-то время, будто отогнав некий морок, будущая мама вновь оживала и возвращалась в прежнее веселое и активное состояние.

Первый, второй, третий прецедент. «Возможно, это естественное состояние всех беременных женщин? В этот период им свойственны капризность, слезливость, всякие токсикозы», – рассуждал Вадим наедине с собой. Испытывая чувство неловкости, он осторожно, чтобы Наталья не обратила на это особого внимания, задавал вопросы о ее самочувствии и ни разу не услышал ни одной жалобы, которые так дотошно и подробно описываются в научно-популярных брошюрках.

В ходе недельных натуралистических наблюдений Вадим заметил и еще одну особенность в поведении супруги. Стоило маме-Иволгиной тактично постучать в дверь комнаты молодоженов или выйти на кухню в тот момент, когда Вадим под чутким и язвительно-добродушным руководством супруги творил кулинарные чудеса либо занимался воскрешением бытового прибора, как Наталья тут же становилась агрессивно-напряженной. Добродушие и заботливость свекрови, ее вопросы и советы молодая женщина комментировала богатой скептической мимикой. Ей ничего не стоило прервать маму-Иволгину на полуслове и, приложив руки к низу живота, капризно, с мученическим выражением на лице громко заявить о своей надобности «пописать». В интеллигентном семействе Иволгиных это вызывало недоумение и откровенный шок.

Как-то незаметно для себя Вадим тоже стал раздражаться на мать и мучительно переживал из-за этого.

Безусловно, после открытия обстоятельств происхождения пресловутого письма, авторство которого мама-Иволгина признала за собой в день официального оглашения невесткиной беременности, и у Вадима, и у Натальи были объективные причины относиться к ней не лучшим образом. «Но, – опять же наедине с собой рассуждал Домовой, – такой явной грубости и пренебрежительности не должно быть».

За эту первую неделю он, руководимый лучшими побуждениями, уже дважды порывался собрать всю семью на общий совет, чтобы все высказали свои претензии друг к другу, и можно было сообща выработать новые, не ущемляющие ничьих интересов правила и нормы отношений.

Но стоило ему попытаться озвучить свое предложение, как мать надевала маску снисходительно-скорбной жалости к сыну и подчеркнуто вежливо интересовалась: «Чем же это я могу быть полезна, дорогой?», а Наталья тут же начала нервно-торопливую болтовню, уводящую Домового в царство чепчиков, подгузников, сосок, погремушек, конвертов, лент и колясок…

Иволгин-младший сидел на унитазе в туалете отчего дома и неумело затягивался сигаретой «ВТ». Наблюдая за превращением сигаретного цилиндрика в пепельный столбик, он мучительно искал выхода из создавшейся ситуации. «Может быть, стоит изложить все это на бумаге? Два абсолютно одинаковых текста, один – матери, другой – Наталье…». Догоревшая до фильтра сигарета больно обожгла его пальцы. Вдруг в голову пришла мысль-озарение: «Боже! Да они меня делят!»

– Вполне, вполне упитанный бутуз у вас, голубушка, получается, – профессор Галле осторожно ощупывал округлившийся живот Натальи Иволгиной, в девичестве – Забуга.

– Доктор… – молодая женщина смущалась своего положения.

– Профессор, если позволите.

– Профессор, а он, – она показала глазами на свой шарообразный живот, – не слишком большой?

Акушер рассмеялся:

– Большими, душа моя, бывают арбузы на базаре. А у вас, простите за старорежимное выражение, – профессор подошел к умывальнику, но лицо его оставалось обращенным к пациентке, – богоданное дитя, и будет оно таким, каким ему положено быть согласно непостижимым для человеческого ума предначертаниям. – Он выключил кран и задумался, тщательно вытирая руки. – Да… Каким бы ученым этот ум ни был…

Выйдя на улицу, Наташа обмерла. Опершись на капот серой «Волги», прямо на нее, в упор, кривовато улыбаясь, смотрел Курбатов.

Она было решила: «Не замечу!» и уже сделала несколько шагов вниз по ступенькам, но передумала и подошла к нему.

– Привет-привет, прекрасное созданье. – Курбатов мягко дотронулся губами до ее щеки. – Давай, подвезу, – он широким жестом указал на свою новую машину.

– С обновкой тебя, – подражая деревенским кумушкам, сказала Наталья.

Курбатов подыграл:

– Ой-ой-ой, да и вас, – и бесцеремонно развернул Натальину руку так, что бриллианты кольца вспыхнули на солнце. – Как мы поглядим, с прибавленьицем поздравить можно?

Наташе стало неприятно, она с силой вырвала руку и грубо спросила:

– Чего надо?

– Ладно, не кипятись! Садись в машину, по дороге поговорим.

В машине она спросила:

– Ты что, следишь за мной?

– Не слежу, а интересуюсь, – спортивный босс аккуратно выруливал в Биржевой проезд. – Не пугайся. Так, к слову пришлось. Просто заметил тебя у входа в клинику, решил подождать. Как семейная жизнь?

– Нормально…

– Если судить по колечку, то даже слишком!

– Слушай, что ты привязался к кольцу? Завидно?

– Если мне и бывает завидно, то по другой причине.

– Это по какой же?

«Волга» остановилась под светофором у Дворцового моста. Курбатов легко снял руку с руля и плавным движением коснулся Натальиной груди.

– Вот по этой. Скучаю, аж до тоски зеленой, – он был серьезен и правдив. Наташа хорошо знала Курбатова.

– Больше этого не будет! – категорично отрезала она.

– Никогда-никогда? – Эта его вечная манера подстраиваться под ее интонации! А ведь когда-то это нравилось, даже веселило!

– Никогда!

– Есть такое взрослое правило, дорогуша, – машина легко вошла в жерло Невского проспекта, – прежде чем что-нибудь сказать, хорошенько

подумай. Вот и ты, – голос его внезапно стал жестким, – сейчас заберешь свое «никогда» обратно и, пока едем, подумаешь, от кого в первую очередь зависит твое возвращение в большой спорт.

– Но я же беременная!

– Во-первых, не кричи, во-вторых, – он наконец стал самим собой, уравновешенным, абсолютно лишенным эмоций чиновником, – никто не тащит тебя в постель. Пока… А в третьих, я хотел поговорить вот о чем… – машина остановилась у ресторана «Кавказский». – Может быть, перекусим и там, – он кивком указал на ресторанные двери, – продолжим разговор?

Притихшая Наташа покорно кивнула…

Войдя в зал, Курбатов бросил поспешившему к ним навстречу официанту: «Как обычно, Славик, но два раза» и провел спутницу к столику у окна. «И ресторан уже успел сменить, – машинально отметила Наташа. – Раньше столовался в «Виктории», а там поуютней, чем здесь»…

В моментальном исполнении заказа для нее не было ничего удивительного, и, когда Славик удалился, она спросила:

– Ты не боишься, что я могу поднять шум?

Он тщательно прожевал салат, не мигая и прямо глядя ей в глаза.

– У каждого человека с положением есть недоброжелатели. Но также у каждого человека с положением существуют и покровители. Так что твои угрозы – не более чем детский лепет. Тебе никогда не переиграть меня на поле, где ты не знаешь никого и ничего. – И он с аппетитом вернулся к салату.

Наташа вяло ковыряла вилкой в своей креманке.

– Ну-с, похоже, первый голод утолен, и собеседник расположен к конструктивному диалогу. Давай поговорим серьезно. Я прекрасно понимаю, что мимо Союзной спартакиады ты пролетаешь. Но дело сейчас не столько в ней, сколько… Ответь мне на вопрос: ты уверена, что к следующему июлю снова будешь в форме?

От деловой, заботливой интонации курбатов-ского голоса ей стало легче, забрезжил робкий лучик надежды, что вот она, действительная причина его интереса – чемпионат Европы.

– Да. Не знаю, правда, как там будет выглядеть дело с кормлением…

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая