Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович - Страница 44

Разбиваются на шеренги: дюжина плясунов стоит в десяти шагах от дюжины плясуний, лицом к лицу, оставляя меж спинами изрядное расстояние. Пока пришедшие вдвоем встанут по парам, пока займут места одиночки, пока к скамейкам отойдут несчастливцы, не вошедшие в дюжины, пока встанут отыскавшие местечко за несколько шеренг, иногда на другом краю площадки, — немало иремени пройдет...

Тарик и Тами, как другие пары, сноровисто встали напротив друг друга. Ритмичные удары бубна, звон колокольцев — и все подбоченились обеими руками, все в предвкушении долгих плясок, медленных и залихватских...

Литавры! Шеренги, радостно встрепенувшись, пришли в движение, двинулись навстречу друг другу. Все выставляли вперед то левое плечо, то правое, останавливались, выделывали ногами всевозможные движения (которые музыканты называют благородным словом «антраша»), наконец сходились, положив друг дружке руки на плечи (этакие радовавшие молодежь мимолетные объятия), стуча каблуками и каблучками, умело выполняли разные фигуры (по-благородному — «пируэты»), а там шеренги расходились на тот же манер, опять сближались, и это длилось долго — все эту пляску любили, всем было весело.

Потом заиграли «фиолу». Пары, обнявшись за талию, этакими змейками, с антраша и пируэтами, проходили от одного края площадки до другого. Все здесь были не новички, и змейки не сталкивались и не перепутывались, хотя из-за иных неуклюжих случались огрехи...

А потом вершинный венец всех плясок — особенно любимый опять-таки молодежью «кободаш». Честно сказать, по скудости фигур он изрядно уступал всем прочим пляскам, но обожали его несказанно. Все заключалось в том, что руки плясунов надолго ложились на талии плясуний, а их ладони — на плечи плясунов, и пары очень долго медленно кружились на месте под особенно томную музыку. Только эта пляска давала возможность для вольностей: на несколько мгновений плясуны прижимали девушек чуть-чуть посильнее, так что ощущали их яблочки грудью, руки иных озорниц так же ненадолго сплетались на шее плясуна, ладони которого порой оказывались самую чуточку пониже талии, там и сям. Конечно, все эти вольности в первую очередь допускали сложившиеся пары — если плясун проделывал такое с девушкой впервые, она могла и возмутиться. А могла и не возмущаться, и это означало

молчаливое согласие на дальнейшее развитие отношений, если они еще не начались, — язык рук, прекрасно всем понятный...

Ежели подходить с беззлобной насмешкой, то это и не пляска вовсе, а этакий законный повод для объятий на глазах у всех, за что «кободаш» особенно и любим, в том числе и теми взрослыми, кто завзято плясал его в молодости, — а разве кто из них его не плясал?

Совсем неподалеку послышался звонкий хлопок, больше всего похожий на звук пощечины, и возникла небольшая сумятица. И тут же, ловко спрыгнув с подставок в половину человеческого роста, туда поспешили три распорядителя, враз усмотревшие со своих мест некое нарушение политеса, требовавшее немедленного вмешательства...

Тарик затоптался на месте (пляска дозволяла), глядя поверх плеча Тами. Ага! Ближайшие несколько пар поступили так же, и в центре внимания оказались двое стоявших неподвижно — Бабрат и красоточка Танаделла. Она прямо-таки пылала гневом, а Бабрат изображал недоуменное равнодушие, будто это и не его левая щека покраснела от оплеухи.

Перекинувшись с ней лишь парой слов, распорядители сомкнулись вокруг Бабрата и повели его к воротам — двое крепко держали за локти, а третий подталкивал в спину. Ну, дело ясное: новожитель Аксамитной непозволительно распустил руки — из-за обычных при «кободаше» вольностей Танка, даром что гордячка, ни за что не заехала бы сопляснику по физии. Девчонка общительная и неглупая, годовичок Тарика, но пока что не торопится завести себе сахарника. За эту честь давно и безуспешно соперничают три Школяра и двое Подмастерьев, порой сходящихся на кулачки от чужих глаз подальше. Никому еще эти стукалки не помогли, но продолжаются — так исстари принято, не нами заведено, не на пас и кончится...

Тарик злорадно ухмыльнулся: теперь Бабрата до скончания века сюда не допустят. Мало того, вслед ему хмуро смотрят Школяр и Подмастерье из пятерки обожателей Деллы — значит,

расскажут остальным трем, и Бабрат, вздумай он нос сунуть на улицу Серебряного Волка, быстренько будет бит не только пятеркой воздыхателей, но и всеми остальными, такие новости быстро разносятся. Оскорблять наших девчонок никому не дозволено, тут вам не Плясовая на Кружевной, куда — все знают! — приносят под полой водку и вино, а девки приходят такие, что нисколечко не протестуют, когда их надолго прижимают к себе, грабастая не за талию, а пониже...

— Ну как тебе у нас? — спросил Тарик, когда они во время короткого перерыва меж плясками отошли к скамейкам.

Мог бы и не спрашивать: Тами разрумянилась, лучилась беззаботным весельем, стала невыносимо очаровательной и бесовски желанной — аж зубы сводило от лютой нежности. Ни одна девчонка прежде такого наплыва чувств не вызывала, как эта сиреневоглазая гаральянка...

— Превосходно, слов нет! Это надолго? — спросила она с надеждой.

— Еще часа на четыре, — обрадовал ее Тарик. — Большие перерывы будут, разносчики всякую вкусноту принесут, даже мороженое. Фонарики зажгут с сумерками...

Глазищи Тами сияли. До того, как сюда прийти, Тарик исходил нетерпением, в сотый раз повторяя про себя ее обещания касаемо сегодняшней ночи, но теперь — вот чудо! — желал, чтобы пляски затянулись до утра: несказанное удовольствие видеть Тами такой, совсем близко ее глаза и губы, витает аромат незнакомых духовитых вод и юного свежего тела...

Литавры! Единственная пляска, когда играют все до одного музыканты, самая лихая и задорная: «тач-тач-тач»!

Плясуны, заложив руки за спину, выкаблучивают ногами вовсе уж отчаянно, а плясуньи вертятся волчком, так что подолы взлетают, обнажая ножки, и это вполне политесно, равно как ухарски присвистывать парням и повизгивать девушкам — только «тач-тач-тач» это не просто допускает, а приветствует. Эх, как молотят

каблуки и каблучки, какое зрелище открывается смятенным взорам Недорослей, как им хочется побыстрее подрасти³²!

Тарик не сводил глаз с Тами, но все же то и дело видел многочисленных знакомых, самых разных соуличников — особенно когда в «фиоле» пересекал Плясовую из конца в конец, и не один раз...

Вот совсем неподалеку старательно виртуозит ногами Титор Долговяз, привычно изображая на лице восторг и упоение, — зарабатывает ключ от шкафа с винами. Мясистая физиономия его супружницы пылает неподдельным азартом, но, когда она крутится волчком, тумбообразные ножищи не вдохновят и самого озабоченного Недоросля...

Вот Зар и Лянка, эти тоже отдаются танцу без малейшего притворства и, судя по переплетающимся взглядам и улыбкам, снова до утра будут проказить по-молодому, будут сидеть за завтраком усталые, но умиротворенные...

Вот худог Гаспер и его красивенькая белокурая служанка Джейми, тоже веселятся непритворно. Предположим, вся улица знает, какова роль Джейми в жизни худога, но все обставлено политесно, и к ним относятся с пониманием, а иные и с легкой завистью — Джейми бесовски хороша, пляшет отлично, носик не задирает, за полгода стала на улице Серебряного Волка своей, а это не каждому новичку удается...

Вот ребята из ватажки Тарика, два других ватажника и их мальчишки, Альфия цветет от радости, Данка в красивом розовом платье со своим Бадишем, по которому так пока и не решено, какое ему место отвести в жизни улицы, пора что-то решать...

Музыканты заиграли неспешное вступление к «паване». Ее обычно, в противоположность всем прочим танцам, пляшут один-единственный раз — из уважения к тем обитателям улицы, что се умеют, хоть их всегда по пальцам пересчитать можно. Заранее можно сказать, кто выйдет в центр опустевшей Плясовой...

^н Ехидное примечание одного из Школяров: «Насмотревшись на стройные ножки, сопляки три дня напролет теребенькать будут».