Студент 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 14

Прочитав эти мысли супругов, я решил, что пора отчаливать. Не сразу, конечно. Выпил еще чашку чая, благовоспитанно поговорил о том-о сем… И наконец, произнес:

— Ну что ж, спасибо за роскошный прием…

— Да что ты! — громыхнул несколько искусственным смехом Константин Валентинович. — С позволения сказать, это было внезапное приключение!..

— Что тоже неплохо, — улыбнулся я, поднимаясь. — В жизни должны быть яркие впечатления.

— Это точно! — убежденно подтвердил хозяин, также вставая, а за ним поспешили и женщины. — Без этого нет искусства!..

— Ты на трамвай? — спросила Алиса.

— Наверное…

— Я провожу.

Это было сказано так, что родители приняли слова дочери как данность. Ну, конечно, распрощались со всей положенной пышностью, с приглашениями заходить в дальнейшем, и Макс приковылял в прихожую на кривых ножках, и остатком хвостика мотал как пропеллером. Похоже, он теперь окончательно воспринял меня как своего.

На этой позитивной ноте и расстались.

Следов портретиста в подъезде не обнаружилось. Исчез как нечистый дух. Полуботинки тоже. Как-то сумел надеть. А может, так и пошел в носках, унося на щуплой сутулой спине все горести и обиды этого мира, а «педали» держал в руках…

Ну, понятно, это во мне так забродил язвительный юмор. А вообще-то мы шагали молча. Неспешно. Легчайшее тепло августовского вечера мягко овевало нас.

— Слушай, — внезапно сказала Алиса.

— Да?

— Хочу сказать тебе кое-что.

— Слушаю, — дипломатично ответил я, на всякий случай готовясь к любому развороту темы.

— Ну, во-первых, извини за то, что мы тебя втянули в авантюру… С позволения сказать, всей нашей замечательной семейкой, — она улыбнулась с едва заметным озорством.

Я махнул рукой:

— Да брось! Как вышло, так вышло. Ничего худого не вижу. Это всем на пользу. Особенно таким субъектам, как это бородатое несчастье, нужны уроки жизненной правды. Им же лучше. Пусть себя оценивают реально.

Прозвучало чересчур напыщенно, я сам это ощутил. Слишком по-взрослому. Но уж как сказано, так сказано! Да ведь Алиса и вправду особа необычная, с не по возрасту зрелым разумом. И… честно говоря, чем дальше, тем больше она мне нравилась. А уж фигурка у нее какая ладная! Петр Геннадьевич как художник, несомненно, обладал развитым воображением: не сомневаюсь, что он без труда представлял себе девушку в жанре «ню», отчего даже столь маломощный организм должен был заколыхаться на волнах эротического возбуждения.

Еще помолчали. Чувствовалось, что «во-вторых» дается девушке намного труднее. Но вот она сделала усилие и взяла барьер:

— А во-вторых… Я очень рада нашему знакомству, оно такое интересное получилось. Но ведь это так спонтанно… Мы ничего не знаем друг о друге, согласен?

— Конечно. Предлагаешь приоткрыть завесы прошлого?

А, черт. Вновь вышло вычурно.

Она улыбнулась:

— Примерно так. Только мне-то приоткрывать нечего. Родилась, семнадцать лет живу здесь, — она ткнула пальцем через правое плечо. — Детсад, школа. Друзья детства. Все! А вот у тебя… Скажи, ведь у тебя наверняка девушка есть?

Я все же сделал крохотную паузу, прежде чем признать:

— Да. Есть.

— Ну вот, — очень спокойно сказала она. — А слова «давай будем только друзьями»… Не знаю. На мой взгляд, надо или совсем, или никак. Хотя если ты хочешь…

И она пожала плечами, а я в очередной раз отметил ее недетскую рассудительность.

— Согласен, — серьезно сказал я, чувствуя, что меня уже притянуло к этой девушке, и расставаться будет нелегко. Нет, разумеется, я с этим справлюсь, без вопросов. Но я уже вижу, как придется мне побороться с собой…

Под такие мои размышления мы очутились на трамвайной остановке. И вот уж гремит, приближаясь к нам, апельсиновый вагон «Татра»… Алиса вдруг заторопилась:

— Слушай! Ну, короче… смотри сам, тебе решать. Где я живу, ты знаешь. Захочешь — найдешь. Я…

Она не договорила. Вдруг обхватив меня, она на миг с силой прижалась, и я призрачно ощутил прелестную нежность юного девичьего тела. И теплые губы мимолетно коснулись моей щеки.

Это произошло так мгновенно, что я не успел ровно ничего. Да и надо ли было успевать?.. Алиса отскочила от меня так, словно обожглась.

Или нет, не обожглась. А будто застыдилась своего порыва. И мне внезапно почудилось, что в глазах ее блеснули слезы.

Но тут же она улыбнулась:

— Ну, счастливо! — и помахала рукой.

…Почти пустой вагон, гремя разболтанными железными суставами, вез меня через весь почти город, а в голове крутились слова старинного романса:

Если любишь — найди,

Если хочешь — приди,

Этот день не пройдет без следа…

И я чувствовал в себе и в окружающем меня мире нечто необычайное. Как будто мираж безмятежности и счастья окружил меня. Хрупкий. Недолговечный. Краткое дуновение событий — и нет его. Но сейчас он есть. И вряд ли я когда это забуду. И было так чудесно-тепло, как бывает только на исходе лета. Особенно я ощутил это, выйдя в сумерки из трамвая. И шел, сознавая, что вот они, последние деньки раздолья перед студенческими буднями… Правда, еще добавляла тепла мысль о том, что в последний день августа вернется Лена. А уж эту мысль я нянчил в сознании как любимое дитя.

С ней и поднимался к себе на этаж, овеваемый кухонными запахами — они стали заметно сильнее, чем прежде. Общага потихоньку заселялась в преддверии первого сентября.

ГЛАВА 8

Витек был дома, однако в настроении замысловато-элегическом. Я это заметил с первого взгляда. Выпытывать причину задумчивости не стал, а решил зайти с другого фланга.

— Вот, — предъявил ему червонец и пятерку. — Держи. В расчете!

— А, — сказал он без эмоций. — Ладно, хорошо…

Так. Не сыграло. Ну, этот фланг у нас не единственный…

— Слушай, — сказал я. — Помнишь, ты говорил насчет телевизора? Хорошее дело! Давай подумаем. Скинемся, купим. При твоих-то способностях найти недорого приличный аппарат — плевое дело!

Тут я намеренно запустил комплимент, зная падкость приятеля на подобные штуки. Нельзя сказать, что не сработало. Но недостаточно. Витька — он полулежал в кровати с лицом философа-стоика — от моих слов вроде бы слегка заерзал. Что-то в нем колыхнулось, это точно. Но недостаточно. Шевельнулся и вновь затих, а печально-мудрый облик лишь усугубился.

А я Бог знает почему… а хотя что тут знать⁈ Заговорил про телевизор — и память подкинула то, с каким увлечением Алисины родители смотрели Сенкевича. И понеслось!..

Телевидение в позднем СССР — передний край культуры, ну и, конечно, пропаганды. Массовый, практически поголовный охват населения телеприемниками произошел в годы пресловутой «золотой пятилетки». Разумеется, телевизор стремительно стал лучшим другом человека — такова уж наша природа, что мы влегкую подсаживаемся именно на такой формат восприятия информации. И разумеется, «наверху» сознавали, насколько важным будет воспитание масс посредством этой сферы. Поэтому духовная пища на телекухне готовилась по научно разработанным методикам. Правда…

Правда, обязательны были официальные политико-идеологические трансляции. Они были неимоверно сухими, скучными, а в конце Брежневской эпохи превратились в некие автопародии, можно даже сказать, в антипропаганду. Это было странно и даже дико: вообще-то впечатление было такое, что на самом верху советской власти идеологи были как-то дезориентированы, оторваны от масс, не представляли настроений в них. Не соображали, что долгие бормотания пожилого нездорового человека выглядят смешно и даже позорно, обесценивая те абсолютно реальные социальные достижения, которые были в СССР, и которые советскими гражданами не замечались, как мы не замечаем воздух, которым дышим. Иной раз казалось, что на партийном Олимпе, живут в какой-то своей реальности, не очень представляя, что творится в мире… Ну да Бог с ним! Если исключить этот пропагандистский маразм, то телевидение Советского Союза, конечно, было глубоко продуманным психологическим комплексом, действующим на человеческую душу с разных сторон.