Любимая для монстра - Гусейнова Ольга - Страница 3

Утолив жажду, я схватила кусок хлеба… Дальше начался кошмар и ужас: хлеб в моей руке на глазах черствел, покрывался плесенью, скукоживался и наконец истлел в пыль. Даже швырнуть от отвращения оказалось нечего, осталось только нервно и брезгливо вытереть пальцы о когда-то нарядное платье, жалкой тряпкой висевшее на мне. Вторая попытка поесть привела к тому же результату: сыр превратился в склизкое нечто и растекся в руках с вздувшимися, потемневшими венами. Же-есть!

Больше экспериментировать не стоило. Убито глянула на мужчин. И если вояка смотрел на меня молча, грозно сверля карими неприветливыми глазами, то мужчина, спасенный мной, пытался что-то донести до меня. Стучал себя в грудь, сжимал кулаки и глухо что-то настойчиво твердил.

Нестерпимо хотелось разреветься, но раз смысла в этом нет, значит и не стоило. Шмыгнув носом, я подумала, что и бороться с проникшей в мое тело зловредной силой не надо, пусть уничтожит и меня. И тут же грудину изнутри обожгло, не больно, скорее отрезвляюще, как бы ободряя унывшую душу.

Стало плевать на незнакомцев, на тюремную камеру, на терзавший тело голод. Я легла на койку и, обняв себя за непривычно широкие плечи, подтянула к груди непривычно длинные ноги. Словно тело само, машинально решило удержать хоть ненадолго родственное, согревающее нутро тепло, чтобы не сразу дать волю смертельному холоду. А еще как-то принять тот факт, что я не я и попа, кстати, тоже не моя.

И не заметила, как провалилась в темноту, в которой на меня вновь навалился хаос то ли своих, то ли чужих воспоминаний.

В палате медблока я сегодня осталась одна, всех инфекционных уже выпустили. Все тело нестерпимо чесалось, голова болела, я чувствовала себя самой несчастной девочкой, дрожавшей и в зеленую крапинку. Кровать жесткая, от окна сквозит, скучно и одиноко. Как же страшно и непривычно в одиночку валяться в полутемной комнате опустевшего медблока. Я проверила: дежурная сестра ушла смотреть сериал к нянечкам, оставив меня без присмотра.

Скрипнула дверь и в комнату заглянула Машкина голова, рыжая и лохматая.

– Плохо тебе? – посочувствовала Машка, просачиваясь в узкий проем.

Следом за ней юркнула и Женька, длинная и худая, шпала шпалой. Хотелось привычно буркнуть, что у меня все хорошо и пусть все катятся смотреть телек, но именно этим двум девчонкам я почему-то с первой встречи не могла врать. Вот и опять угрюмо призналась:

– Угу.

– А мы тебе вот чего принесли! – довольно похвалилась Женька, протягивая мне здоровущее зеленое яблоко и шоколадную вафлю, аккуратно завернутую в салфетку.

– Тетя Зина из столовки дала, узнав, что и тебя ветрянка свалила, и тебе хуже всех, и температура высокая, – пояснила Маша, сев на край моей кровати.

– Машка ей так заливала, что я чуть не расплакалась! – хихикнула Женька, гордая тем, что им такую завидную передачу для меня удалось добыть.

Да, наш Томатик умеет к себе любого расположить. С трудом скрыв довольную улыбку, я забрала яблоко, вафлю и проворчала:

– Накажут вас за посещение инфекционной! Еще и сами заболеете!

Женька плюхнулась на соседнюю койку, завалилась на спину, укрылась одеялом и протянула довольно:

– Хорошо у тебя тут, тихо, спокойно!

Без капли сожаления я вернула вафлю Машке: сладкое не люблю, а вот девочки очень. Зато фрукты обожаю. Маша тут же честно поделилась вкусняшкой с Женькой. Они сразу сунули половинки в рот и быстро умяли. А вот я хрустела яблоком дольше, с наслаждением.

Пока я жевала, Маша забралась ко мне под одеяло и улеглась, не побрезговав заляпанной зеленкой простыней и моими болячками, а после весело заметила:

– Ну и пусть наказывают, вместе все равно веселее. Подумаешь, заболеем, зато втроем здесь поваляемся. И уроки делать не надо…

– Вик, ты прикинь, что я в туалете подслушала нечаянно?! Денис-то за Курской ухаживает, представляешь?! – заговорщически выдохнула Женька, слизнув с пальцев остатки шоколада.

– Знаешь, мне кажется, что ты специально в туалете поджидаешь, – не сдержалась я от подколки.

А ведь и правда, много чего важного, секретного и оттого интересного Женьке удавалось узнать случайно, в самых неожиданных местах и в дурацких ситуациях.

– Как сказала Вера Степановна, важно быть к месту и ко времени. Так вот это про Женьку! – усмехнулась Машка, подтвердив мои мысли.

Доев яблоко, я тоже легла. Рядом с подругами стало гораздо теплее и веселее, Маша уютно, спокойно сопела мне в ухо. Женька, лежавшая на соседней кровати лицом к нам, одобрительно улыбалась и кивала нам. Обе мои подружки никогда не обижались на меня за резкие слова и ворчание, всегда были рядом и защищали. Благодаря им, мои больничные обиды как ветром сдуло. Ведь у меня, Виктории Невской, есть Машка Васюнина и Женька Корзинкина – самые лучшие подруги на свете!

В огромном напольном зеркале отражались две девушки, очень похожие, как две сестры. Первая показалась чуть старше, высокая и стройная. Ее приятно округлые, женственные формы подчеркивало длинное сиреневое платье в стиле ампир, с завышенной талией, с фиолетовым бархатным коротким корсетом, который выгодно приподнимал и в самом соблазнительном виде подавал пышную грудь. И наверное, чтобы эта самая грудь вдруг не вывалилась из корсажа, ее придержали массивным, на грани с китчем, аметистовым ожерельем. В комплект к нему на девушке красовались браслеты и роскошная диадема в забранных в сложную высокую прическу волосах редкого серо-серебристого цвета. Такие никогда с сединой не спутаешь.

Узкое лицо, высокие надменные скулы, смягченные пухлыми чувственными губами, прямой нос и яркие фиалковые глаза. Настоящая красотка! Только высокомерное выражение лица и холод в глазах этой дамы все портили. Нет, скорее вымораживали.

Девушка помладше, такая же белокожая, холеная, породистая, с такими же длинными светло-серебристыми волосами, заплетенными в две толстые косы. Овал лица чуть шире, черты неуловимо мягче, без хищной, стервозной резкости старшей красавицы, приобретенной с возрастом или от скверного характера. И чувственные губы не поджаты в презрительно-высокомерной гримасе.

Глаза второй незнакомки были удивительного цвета. Чистые, прозрачные, светло-серого оттенка у зрачка, темнели к белкам до уже совсем черной «окантовки». И ее платье из жатого шелка насыщенного горчичного цвета в том же стиле, с высокой талией, только более скромного фасона, с рукавами-фонариками, коротким корсажем и небольшим декольте. Оно свободной волной стекало к зеленым бархатным туфелькам. Изумрудный гарнитур – колье, браслеты и небольшая диадема – завершал нежный девичий образ.

Дама придирчиво осмотрела в отражении девушку и холодно спросила:

– Катрия, ты все поняла? Для твоего же блага. Надеюсь, ты меня не подведешь!

– Мама, – нервно облизнув чуть тронутые розовым блеском губы, младшая неуверенно спросила, – ты думаешь, у нас все получится? Рядом с отцом постоянно эйт Хорн, как преданный пес сторожит!

Надо же, младшая старшую матерью назвала, а ведь той больше тридцати не дашь. Четкая линия губ старшей женщины искривилась в зловещей, презрительно-снисходительной усмешке, затем она наставительно выдала:

– Как ты верно заметила, дорогая, Себ Хорн – всего лишь хозяйский пес. Разве может он помешать Халзине Бачир, великой княгине Солката, пригласить мужа на танец? Или отказать в танце любимой и единственной дочери и наследнице князя?

– Нет, не может, – согласилась девица в горчичном платье. Но, нахмурившись, высказала сомнение: – А вдруг потом и нас так же предадут?

– Магов смерти не предают! – отмахнулась мама.

– История Хартана с тобой не согласится, – вновь приуныла ее дочь.

Халзина Бачир, великая княгиня и маг смерти в одном лице, необыкновенно красивом лице, подняла руку и, до синевы сжав ладони в кулаки, выставила их перед собой. Еще и полыхнула жутко посеревшими глазами, злобно прошипев отражению дочери: