Позывной "Курсант" 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 35

И вот сейчас открытым текстом Шипко мне сказал, что документы –дело нужное. Ищи их, на здоровье. Но когда найдешь — хрен Бекетову на воротник. Да и не особо это важно. Первоочередной задачей станет как раз вербовка тех самых официальных лиц, офицеров, политических деятелей, о которых нам талдычат на занятиях. То есть самый настоящий шпионаж и разведка. А это с моими настоящими целями совпадает идеально.

— Золото? — Спросил я.

Шипко снова замолчал на пару секунд, изучая меня насмешливым взглядом, а потом ответил:

— Сколько наблюдаю за тобой, поражаюсь. Интересное у тебя мышление, слушатель Реутов. Я тебе такой серьезный расклад даю, а ты интересуешься, что именно спрятал отец, если это не деньги. Нет, не золото. Алмазы. Все? Или еще что-то спросишь?

— Это не товарищ Бекетов устроил меня в школу, да?

— Нет, не он. — Панасыч улыбнулся еще шире. — Вернее, сам товарищ старший майор государственной безопасности уверен как раз в том, что это его заслуга. Но… Пусть в этой уверенности и остаётся. Однако, твое предположение верное. Ты подходишь для той задачи, которая будет тебе поставлена, из-за родителей. Но это уже объяснят тебе в нужное время. И уж точно мы с тобой не в том месте находимся, чтоб стоять и говорить подобные вещи. Повторюсь еще раз, когда закончим здесь, поговорим о том, что нужно обсудить. Все? Можно идти?

Вопрос Шипко задал, конечно, с поддевкой. Поглумился над тем, что какой-то пацан заставил его рассказывать важные вещи прямо недалеко от ворот коммуны, где живут беспризорники.

— Да я вас не держу. — Я поднял руки вверх, показывая, что вообще никак не мешаю, и сделал шаг назад. Но, естественно, в голосе моем тоже присутствовала ирония.

— Отлично. Тогда идём… — Панасыч кивнул на выход с территории коммуны.

— Товарищи! — Раздалось вдруг неподалёку.

И я, и Шипко одновременно обернулись на голос. Со стороны дома показалась мужская фигура и бежала она именно к нам.

— Товарищи, подождите! Подождите!

Мы с чекистом удивлённо переглянулись. Дело в том, что по аллее достаточно быстро двигался тот самый учитель словесности — Дмитрий Петрович. На нем был накинут какой-то непонятный тулуп, причем накинут самым нелепым образом. Одну руку воспитатель засунул в рукав, а вторую нет. Поэтому верхняя одежда вся куда-то перекосилась и болталась от его бега, стегая Дмитрия Петровича рукавом по бедру.

— Отойди чуть. Хватит рожей светит… — Тихо сказал Панасыч, а затем сделал шаг вперед, навстречу воспитателю.

— Ой… Товарищи… — Учитель подбежал к нам и остановился, тяжело дыша. — Думал, не догоню уже. Вот.

Он вдруг сунул руку, которая была в рукаве, под мышку неодетой конечности и вытащил оттуда… металлическую коробку.

— Вот. Антон Семёнович велел сохранить. Мы нашли ее во время перестройки сарая в цех. Он узнал содержимое. Запретил выкидывать. И… — Дмитрий Петрович выглянул из-за плеча Шипко, который тактично прикрывал меня от его внимания, — Никто не читал, имейте в виду. Никто! Просто Антон Семенович открыл, глянул, а потом сразу сказал, что это — вещь одного из воспитанников. А когда уезжал отсюда, строго-настрого приказал, сохрани, Дмитрий. Он был уверен, что однажды за этим кто-нибудь придет. Вы когда спросили про сарай, я понял, не сарай вам на самом деле нужен. И вот, товарища узнал.

Воспитатель посмотрел на Панасыча. Причем, что удивительно, он реально чекиста не боялся. Наоборот, смотрел с некоторым уважением.

— Просто не стал при товарище Рыкове говорить ничего. Вы только вышли, сразу кинулся в свою комнату. Там лежало. Держите.

Шипко взял коробку, а потом вдруг протянул руку Дмитрию Петровичу:

— Спасибо. Вы нам очень помогли.

— Да хватит вам! — Тот пожал ладонь чекисту, затем смущённо отступил. — Просто Антон Семенович просил. Пойду. А то у меня еще работы много.

Воспитатель кивнул нам обоим, прощаясь, а потом развернулся и побежал обратно к дому.

— Узнал, зараза… — Покачал головой Панасыч. — Ну и память у человека… Гений. А всю жизнь посвятил детям, педагогике.

— Вас узнал? — Переспросил я. — Так это сразу было понятно.

— Не нас. Тебя. На, держи свою драгоценность.

Шипко отдал коробку мне и мы, наконец, пошли к воротам.

Честно говоря, уже не терпелось, наконец, уйти из коммуны, добраться с Панасычем обратно на аэродром и там продолжить разговор. При Павле он снова замолчит, откровенничать не будет. А мне наоборот хотелось узнать все подробности, вообще все. И самое главное — кто второй «хозяин» этого Фигаро.

— Товарищ сержант государственной безопасности! Неужели я вас дождался!

Услышав этот голос, я сначала не поверил своим ушам. Первой реакцией была мысль:«Да ну на хрен! »

Просто, когда мы уже оказались за воротами, выяснился один крайне неожиданный момент. Нас там ждали. Вернее, ждал. Один человек. Он стоял, прислонившись к «воронку», который притаился в стороне от входа, ближе к деревьям. Но едва заметил меня и Шипко, резво пошел нам навстречу. Улыбался при этом дядя Коля так, что я бы предпочёл иметь сейчас в руке что-нибудь посерьёзнее металлической коробки.

И да, это был Клячин. А улыбка его… С такой же улыбкой он появился во дворе бани, когда убил хулиганов.

— И ты представляешь, товарищ Шипко, эти идиоты берут Эйтингона и его группу под наружное наблюдение, а не понимают, что имеют дело с профессионалами. Сам Эйтингтон десять дней как в Москве. Ну ты понял. Ничего не делает. Просто сидит дома. Оперативный отдел установил за ним постоянную слежку, его телефон прослушивается. И тут мы встречаемся с ним на улице. Знаешь, что он мне сказал? Знаешь? Он сказал:«Коля, ты ведь ведь в курсе, как я работал. Ну вот пожалуйста, доложи своему начальству: если они хотят арестовать меня, пусть сразу это и делают, а не устраивают детские игры». Вот, что значит старая школа!

Клячин высказался, откинул голову назад и громко расхохотался.

Не знаю, может, дело в самовнушении, но после вопросов Шипко и его намеков на то, что товарищ старший лейтенант госбезопасности мне мне совсем не товарищ, дядя Коля стал видеться совсем в другом свете. И лицо у него какое-то подозрительное, и голос раздражающий, и смех дурацкий.

А еще вдруг вспомнилось первое впечатление, которое произвёл на меня Клячин. Волк, дикий и голодный. С чего это вдруг я начал видеть лишь овечью шкуру, натянутую поверх натуры хищника, понятия не имею. Наверное, дело в том, что Бекетов в моем восприятии большая гнида, чем Николай Николаевич. Вот я и расслабился, позволив себе относится к Клячину хорошо. А зря. Только теперь совершенно непонятно, когда я смогу нормально поговорить с Шипко и выяснить что же он хотел рассказать. Потому что непонятно, какого черта вообще происходит. Зачем здесь появился Клячин?

— Нет, ты представляешь, Алексей! — Он обернулся и через плечо посмотрел на меня, предлагая поддержать разговор. — Хотели они проженного разведчика под наблюдением держать втихаря! Да он их сразу выкупил. В первый же день.

Я натянуто улыбнулся. Но только по той причине, что от меня ожидалась именно такая реакция.

Хотел бы искренне подержать веселье Клячина, вот только понятия не имею, что за Эйтингтон такой и почему Николаю Николаевичу весело от того, что за этим Эйтингтоном следят. По мне, вообще ничего веселого, когда за человеком ходят сотрудники НКВД.

Ну и конечно, единственная эмоция, которую я ощущал в данный момент, это напряжение. Причём напряжение, которое зрело не только внутри меня. Оно буквально искрило в воздухе, пробегая невидимыми разрядами электричества, от Клячина к Шипко, от Шипко к Клячину. И периодически перескакивало на меня.

Панасыч, кстати, тоже не смеялся. Он был максимально сдержан и даже хмур. Причина его состояния крылась, само собой, в Клячине. Вернее, в поведении дяди Коли.

Пока еще ничего не происходило, но при этом было вполне очевидно, непременно должно произойти. Имею в виду, не происходило ничего, связанного со мной, поездкой в коммуну, с Клячиным. Даже тема эта не поднималась. Мы все трое изображали какую-то крайне нелепую сценку, в которой каждый знает, что надо говорить на самом деле, но вслух произносит совсем другие слова.