Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Королюк Михаил "Oxygen" - Страница 29

- Да вот… - сморщился Рукшин и, с мучительным недоумением заблудившегося, оглянулся на воду, плещущую в гранитных берегах. – Ты же, вроде, учился с Валдисом? Он мне так сказал… Ну, когда мы олимпиадные задачи из Ташкента решали! Не поверил сначала, что ты победил, а потом даже загордился: «Да мы с ним в одном классе, да за одной партой…»

- А, ну да, восемь лет отсидели, - неловко пошутил я.

- Умер Валдис, - выдавил Сергей Евгеньевич.

- Умер? – губы вторили эхом, отсылая пугающий глагол, а внутри у меня захолонуло. – Как умер? – сорвался я в лепет. – Вы что? Да не должен он… Не мог! Я ж его… когда… да вот, где-то в марте видел! И всё!

Мой визави сокрушенно покивал, не шибко вдумываясь в услышанное.

- Под машину попал, - горестно забормотал он, разводя руками, будто винясь. – И насмерть. И… и всё!

Жалко сморщив лицо, «учитель гениев» похлопал меня по плечу, словно утешая, но мазал, шлепая по рукаву.

Не помню совершенно, заглядывал ли он потом в библиотеку, или его подхватила сутолока проспекта, а вот я побрел себе мимо. Какая уж тут «читалка»… Мне нужно было свыкнуться с жестоким оскалом реальности, унять разгулявшиеся нервы.

Я чуть не раскрылся перед Рукшиным, до того хотелось оправдаться. Нет, ну правда же! Валдис должен был вырасти, выучиться, выйти в профессора, пусть даже в Йеле! Вся разница между временем, памятным мне, и настоящим сходилась в единственной, ничтожной мелочи – мы с ним неожиданно пересеклись после восьмого класса. Один лишь раз встретились, перед самой олимпиадой, поболтали – и этого пустяка хватило, чтобы изменить судьбу Валдиса?! Выходит, хватило…

Я остановился у парапета, бездумно наблюдая за течением зеленых вод. Твердея внутри, как застывающий ледок, и плотно сжимая губы.

«Теперь я еще больше должен… - тяжело насела мысль. – Ничего, справлюсь. Должен справиться!»

Четверг, 25 мая. Утро

Ленинград, улица Маяковского

Богдан Щербина гладко застелил разложенный диван-кровать с клетчатой обивкой, истертой на углах, и недовольно повел носом, уловив волну нафталинного духа. Более старушечьего запаха и не найти, пожалуй.

- Вареники-лавреники… - забурчал он, напуская морщины на залысый лоб. – Свое надо иметь, Лексеич.

«Тильки грошей нема…»

Щербина кисло скосил рот.

«Будут! – цыкнул он протестующему нутру. – Всё уже… Мене, текел, фарес!»

Шаркая поношенными тапками, «разбуженный» агент обошел однокомнатные хоромы, вытягивая губы в смешной манере Муссолини. Ох, и жадна хозяйка… Восемьдесят в месяц! Плюс рубль за свет.

Зато «хата» в центре. И не коммуналка какая с общежитскими «удобствами» - даже печка есть, изразцами выложенная, и санузел свой, и телефон…

Будто почуяв, что новый хозяин думает о нем, старенький аппарат призывно зазвенел – негромко, робко даже, но Богдана Алексеевича тряхнуло крупной дрожью.

«Нервы ни к черту!» - скакнул в голове импульс раздражения.

- Алло? – выдавил Щербина.

- Алло! – отозвалась трубка приятным женским голосом, и затараторила: - Здравствуйте! Простите… А это не вы отдыхали прошлым летом в санатории «Вымпел»? Представляете, так торопилась, что уже сама не разберу, какие цифры номера записала!

Выслушав пароль, Богдан Алексеевич чуток расслабился и подобрел.

- Извините, не я, - отозвался он, благодушествуя. – Даже жалею, что не отдохнул!

С того конца провода донеслись частые гудки, и Щербина, довольно улыбаясь, сунул увесистую бакелитовую трубку на клацнувшие рычажки.

- «Вымпел» - это хорошо! – запел он, оживляясь. – Вареники-лавреники… Гулять, Лексеич, гулять!

Тот же день, позже

Колпино, Заводской проспект

Условное место «Вымпел» отыскалось у заброшки, что пустовала в районе с говорящим названием «Шанхай». Ничего особенного или броского, всего лишь бетонное основание ржавого, согнувшегося флагштока. Когда-то постамент выложили битым кафелем, да, видать, цемента пожалели.

Агент присел на уцелевшую лавочку, изрезанную амурными откровениями, и закурил. Табак он не любил, но человек, смолящий папиросу, меньше привлекает внимание. Да и тихо тут, спокойно… Чего б не подымить?

С неблизкой улочки донеслось фырчанье отходившего автобуса, и стихло. Подальности звенели мальчишечьи голоса – там шла «войнушка».

Затянувшись напоследок, Щербина глянул окрест прищуренными глазами. Словно прячась за сизым клубом дыма, он приподнял носком кеда серую, отслоившуюся корку, залепленную кафельными осколками, и живо вынул сверток, упакованный в хрустящий пакет.

«Ага…»

Нетерпеливо разорвав целлофан и старую газету, Борис Алексеевич довольно крякнул – две пачки! Зеленые трешки, синие пятерки… Восемьсот рублей!

Развернешься не особо, но на первое время, как говорят математики, необходимо и достаточно.

«Какие рестораны, о чем вы? - хмыкнул Щербина, отгоняя заюлившие мысли. - Исключительно деловые расходы…»

…Ровно через час он вывел из магазина «Спорттовары» сверкающий лаком и никелем велосипед «Турист» за сто четыре рубля. В стареньком спортивном костюме, в кедах «два мяча» и в выцветшей куртке, агент выглядел слегка неряшливо, по-босяцки, но велик сразу придал ему вид давнишнего любителя походов и песен у костра.

«А я еду, а я еду за туманом…» - напел про себя Богдан Алексеевич, и сцепил штанины прищепками.

Оседлав «железного коня», он неспешно закрутил педали.

Тот же день, позже

Ленинград, Павловский парк

По правде говоря, Щербина уже и забывать стал о вербовке, тем более что «спящий» ничем не рискует – он не шпионит, не связывается с иностранной разведкой, да и заграница ему не «помогает», что легко отследить. Он просто ждет.

А как вышел на пенсию Богдан Алексеевич, так и верить перестал, что ему из Лэнгли вообще когда-нибудь скомандуют подъем. И вдруг…

«Wake up, sleeping agent!»

Жизнь сразу насытилась явью, заиграла яркими, невиданными красками! Давно поблекшая, стершаяся цель снова развиднелась, соблазняя и маня.

«Марш вперед, труба зовет!» - дернул Щербина уголком рта, и наддал. Спицы засверкали на солнце, сливаясь в рябящие круги.

За полями и перелесками, поперек извива грунтовки, тянулась густая лесополоса, засаженная ольхой. Деревья принялись, разрослись, сливаясь тенями и сплетаясь ветвями.

«Подходяще, Лексеич!» - осмотрелся агент.

Незаметно не подкрадешься, всё видать. Если что, вон еще путь отхода – по краю поля, где дубки, и в чащу. Ищи его, свищи его…

Богдан Алексеевич горделиво усмехнулся. Опыт – это ладно, но тут ведь приятно иное - тело не сдает!

С годами начинаешь форсить тем, на что раньше и внимания-то не обращал. Пробежался до остановки, углядев подъезжающий автобус, и не запыхался? Ах, молодец какой! Уронил пятнадцать копеек, и легко подобрал монетку, без стариковского кряхтенья? Да ты и вовсе герой!

А нынче, вон, отмахал километров пять или шесть, и ничего – колесит, как в комсомольской юности. Сердце отстукивает ровно, звона в ушах не слыхать… Чем не супермен? Так, глядишь, и надежды новые зареют…

Улыбаясь, Щербина наддал, резвее вертя педали, и вкатился на окраину Павловского парка. По памяти сверяясь со схемой, он сворачивал с запущенных травянистых дорожек на прибранные аллеи, скрипя мелким гравием или шелестя по твердому.

Неподалеку от Долины прудов агент покинул седло. Зашагал неспешно, ведя велик за руль. Гуляющие граждане встречались все чаще, а оговоренное место все ближе… Во-он в той роще.

Стоило аллее опустеть, как Богдан Алексеевич скрылся в кустах, завилял между деревьев, угадывая старинную тропку. Она давным-давно заросла, уже и деревца потянулись к свету, а ветхая, стародавняя беседка совсем развалилась – дощатый пол сгнил, граненые столбы затрухлявели, и устали держать крышу. Изломившись, узорчатый шатер рухнул, распуская лепестки кровельного железа, и нынче они тихо ржавели.