Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс - Страница 7

Оглядевшись вокруг, Мерседес видит, что Донателла ушла — вместе с Феликсом и почти всеми остальными детьми. Вот черт, думает она, чуть было не упустила свой шанс. Потом, не торопясь, встает, стряхивает с голеней и бедер старые маслянистые листья и тихонько ускользает, пока взрослые увлечены беседой.

Никто не видит, как она уходит. * * *

Когда-то храм был просто великолепен. На разбросанных вокруг камнях до сих пор можно увидеть следы элегантных мраморных фризов, в былые времена бежавших под карнизами. Нагие тела, бородатые сатиры, фрагменты сладострастных поз, при взгляде на которые бабушки до сих пор крестятся и просят пресвятую Марию их защитить. Мерседес ступает по растрескавшемуся, покоробленному полу, теплому под ее ногами. Воздух наполняет аромат раздавленных ромашек. Торчат балки обрушившейся крыши. Чтобы храм Гелиогабала не выдержал напора времени, понадобилось две тысячи лет, но совсем скоро от него останется лишь кучка щербатых камней, сломанными зубами вгрызающихся в воздух.

Время от времени сюда забредают туристы с фотоаппаратами, складными брезентовыми стульями и нелепыми наборами акварельных красок, а потом долго вздыхают по красоте одиночества, перед тем как вечером заказать в «Ре дель Пеше» жареную картошку. Делиа им улыбаются, снова и снова, и подают limonxela, но никогда ни словом не обмолвятся о призраках, обитающих на плато. Не стоит пугать призраками дойных коров. И уж тем более — подпускать к призракам детей.

Но у детей есть собственное мнение.

Мерседес торопливо шагает через руины. Мимоходом бросает взгляд на алтарь, вдруг на нем остались следы древней крови. За годы сквозь трещины в его фундаменте пробила себе дорогу пара олеандров, приподняв с одного края, и теперь он клонится набок среди их спутанных корней.

Она идет, прислушиваясь к отдаленному шепоту моря, простирающегося в сотне метров внизу. Голоса взрослых растворяются в легком ветерке.

Мерседес понимает, что на ней до сих пор траурный платок. Она срывает его с головы, сует в карман и ерошит пальцами кудряшки. Потом выходит на солнечный свет и радостно вздыхает, чувствуя, как их треплет бриз. Еще несколько метров, и она будет у цели — на краю утеса, круто уходящего вниз. Мерседес бросается туда, полная решимости собственными глазами увидеть Грот сирен, пока мама не поняла, чем занимается ее дочь.

Остальные ребята уже там. Подойдя к линии мнимого горизонта, она видит целую стайку ровесников, которые сгрудились у отверстия и неподвижно смотрят перед собой. Маленькая шайка Феликса Марино. И ее сестра Донателла, на три года старше ее и на полголовы выше остальных, но по-детски разинувшая рот, как и другие.

— Вы слышите их? — спрашивает Мерседес.

Феликс резко вскидывает глаза и прижимает к губам палец: тихо, они тебя услышат. «Они» — это родители. А еще «они» — это те, кто обитает в этой дыре в земле.

Мерседес замедляет шаг и оставшуюся часть пути проходит на цыпочках, чувствует, как от возбуждения по спине пробегает холодок. Всю свою жизнь они слушали легенды о сиренах — заблудших душах нечестивых девушек, сброшенных во мрак и преображенных океаном. Местные abuejas говорят, что если не шуметь, то можно услышать их стенания. Они оплакивают свою судьбу, вымаливают прощение. Никогда не ходите сюда в одиночку: это опасно. Они хотят только одного — чтобы больше людей присоединилось к ним. Они манят и зовут к себе. От их пения у тебя закружится голова, ты упадешь и пропадешь навсегда.

Донателла смотрит на Мерседес, которая в этот момент подходит к ним, и ухмыляется. Ее лицо сияет. «Она и сама может быть русалкой», — думает Мерседес. Представляет девушек внизу: серебристая чешуя, обнаженная грудь, руки простерты к синему небу над головой — какой безнравственный образ.

Она протискивается сквозь толпу детей и тоже заглядывает во мрак. Воронка морской расщелины совсем небольшая — не более пары метров в диаметре, — поэтому ее взору доступен лишь небольшой участок стен, дальше утопающих во мраке. «Как же там темно», — думает девочка. Что они видели, когда падали? Каково это — когда твое искореженное тело лежит на раскрошенных камнях, омываемое волнами, а глаза смотрят на мучителей сверху?

Мерседес напрягает слух, пытаясь разобрать голоса, но слышит лишь дыхание ребят, шорох одежды, когда они ерзают и пытаются устроиться поудобнее, да стон волн в каменной пещере.

«А ведь их кости лежат там до сих пор, — думает она. — Девушки, может, и превратились в сирен, но спорю на что угодно, если спуститься в грот на веревке, там можно найти целую кучу вдребезги разбитых скелетов».

Она опять прислушивается. Ничего. Где-то вдали блеют овцы. В небе, настолько высоко, что его даже нельзя увидеть, поет жаворонок — в его песне столько чистой, ничем не запятнанной радости, что у Мерседес по коже идет дрожь. Но человеческих голосов не слышно — только Феликса, который дышит ртом, потому что вдали от воды у него закладывает нос. «Они же не могут и правда верить в то, что я выйду за него замуж, — думает она. — Невозможно. До конца своих дней слушать этот звук по ночам. И этот запах рыбы на его одежде, под ногтями. Нет. Парень, за которого я выйду, будет благоухать. И каждый день принимать душ, как мой отец».

Собравшись с мыслями, девочка все больше замечает какую-то странную пульсацию в воздухе. А поскольку она все еще смотрит в провал, на миг ей кажется, что источник именно там. Но когда она глядит на спутников, чтобы подтвердить свою догадку, то видит, что все они повернулись в другую сторону, прикрыли руками глаза, будто отдавая по-военному честь, и пристально вглядываются в море.

Вдали появляется какая-то точка и быстро приближается к берегу. Этот звук они слышат впервые. Загадочный, динамичный, странно зловещий, с каждой секундой все ближе.

— Что это? — спрашивает Эрик.

— Это что, конец света? — ноет Мария.

— Какие же вы дураки! — рявкает Феликс, а Донателла хохочет.

Они щурятся, пытаясь определить источник звука. Пульсация сменяется стрекотом. С северо-запада к ним несется сверкающая серебристо-белая штука, пролетая над рыбацкими шхунами и четырьмя белыми яхтами, бросившими якорь у пристани. Летающий жук. А подлетев ближе, превращается в стрекозу, с такой скоростью машущую крыльями, что те превращаются в размытое пятно.

— Что это? — спрашивает Феликс, всем своим видом пытаясь показать, что ему скучно, хотя визгливый голос выдает его с головой. — Аэроплан?

— Нет, — отвечает Мария, — аэропланы выглядят вот так.

С этими словами она вытягивает руки в стороны. На склоне горы над замком еще с войны лежат брошенные обломки немецкого самолета — излюбленное место игр поколений кастелланских детей.

— Я знаю, что это такое, — уверенно заявляет Мерседес, вспомнив фотографию, увиденную в какой-то книге. — Это вертолет.

Все в изумлении смотрят на нее.

— Jala! — кричит Лисбета. — В самом деле? Это вертолет?

Они даже автомобиль никогда не видели.

— Ага! Смотри! Видишь?

С расстояния в сто метров пропеллер уже отчетливо различим. Они видят пилота в темных очках и тени пассажиров. Вертолет сверкает белизной, по бокам от носа до хвоста тянутся золотистые и лазурные полосы, на дверце — лазурный щит с золотой короной и силуэтом их замка.

Феликс хмурится.

— Это же наш флаг! — Поскольку воздух теперь наполняется оглушительным ревом, ему приходится кричать. — Что за...

— Это герцог! — вопит Донателла. — Это el duqa!

Вертолет проносится над их головами и летит дальше к замку, а они в изумлении смотрят друг на друга. Напрочь позабыв о сиренах, дети мчатся посмотреть, где приземлится эта большая птица.

Воскресенье

5

Мерседес

Феликсу все это совершенно не нравится. Он бросает канат, который сворачивал, и ругается.

— Черт подери, Мерседес.

О нет. Только не начинай.

— Я серьезно. Она держит тебя за рабыню.