Зебра - Жарден Александр - Страница 19
- Предыдущая
- 19/33
- Следующая
Она вдруг поняла, что не может принадлежать человеку, который бы ее не выдумывал. Вот Зебра – тот ее создавал. Она познавала себя через него, слушая его речи, видела себя обычно в образе, созданном его воображением. Качества, которые он ей приписывал, постепенно становились чертами ее характера, его представление о ней обогащало ее. Он мог бы сказать «Иди!», и она прошлась бы босыми ногами по раскаленной плите и не обожглась. А этот соломенный вдовец обольщал ее такими забавами, которые вдруг показались ей пресными.
Вернувшись к своему очагу, Камилла поняла, что никогда не согласится оседлать – если можно так выразиться – лошадку второго сорта ради того, чтобы уклониться от деспотического взгляда любовника с широким размахом – Зебры или кого-нибудь другого.
Ах, если бы у Гаспара хватило такта более тонко подойти к восстановлению их былой страсти… Подумать только, ведь достаточно было лишь очистить их повседневную жизнь от устоявшихся привычек, а не прибегать к бесполезным акробатическим выкрутасам. Обращаясь к их прошлой жизни, Камилла удивлялась тому, что они жили в известной мере особняком. Кроме Альфонса и Мари-Луизы, не было у них друга дома, который пришел и помог бы им осознать, что происходит в их супружеской жизни. Они не соткали сеть внешних связей, которые могли бы служить весьма надежными точками опоры в преодолении временных семейных неурядиц и взаимного охлаждения. Конечно, подобное отношение к их быту было чуждо Зебре; но мог же он по крайней мере сохранить для нее маленькие приятные неожиданности, будящие женское воображение: свозить в гостиницу на нормандском берегу, чтобы заняться там любовью, или вернуться через двое суток, когда должен был отсутствовать неделю. Такие вещи, как известно, приводят в восхищение даже наименее романтически настроенных домашних хозяек.
Но Зебра так и не смог ничем ее растрогать. Типичный ученик из бедной семьи, старания которого дают лишь плачевные результаты. Его стратагемы ввергли их союз в катастрофу. Распад семьи – его работа.
Камилла, свободная отныне от безумств Гаспара, чувствовала себя разбитой и мечтала лишь о покое. Держаться на определенном расстоянии от мира – такова была теперь ее программа.
Чувственная сторона жизни довольно скоро свелась для нее к эмоциям, вызываемым любовными романами XIX века, которые она принялась усердно читать, как в раннюю пору девичества. Драматические страсти скучающих зажиточных женщин и непредсказуемые порывы их любовников – этого с избытком хватало для ее надорванного сердца.
Оставшись один, Зебра произвел инвентаризацию обломков кораблекрушения. От Камиллы остались пряди волос, кучка ногтей, флакон духов, вышедшее из моды платье, чулки, в складках которых томился в плену ее запах, слитые воедино свинцовые руки, разумеется, письма и фотографии, а также кассета телефонного автоответчика, на которой было записано уведомление о том, что Камилла задержится: «Дорогой, сегодня вечером я приду поздно. У меня родительское собрание». Небогатая добыча, можно сказать, жалкая для той любви, которую он разрушил своей безумной затеей. Сто граммов обрезков ногтей… Сто тонн тоски давили на него, когда он один бродил по дому Мироболанов, который он и купил-то, чтобы угодить Камилле.
Однажды Зебра притаился у выхода из лицея имени Амбруаза Паре, чтобы тайком взглянуть на нее, упиться ее красотой. Как далеки они были теперь друг от друга – начать сначала не удалось. Он вообразил себе ее ноги под шелковистыми чулками… муки беспорядочных воспоминаний, адский прибой. Ее стройная талия, ее белые груди, жаждущие прикосновения мужской руки…
Гаспар перестал воспринимать окружающую красоту – слепота отчаяния. Как-то незаметно стерлись краски повседневного бытия, испарилась фантазия. Зебра покончил с предметами, предназначенными неизвестно для чего, разве что для смеха: выкинул курительную машину, отказался от дальнейшего строительства деревянного вертолета, как ни уговаривал его Альфонс, не пожелал идти к Щелкунчику холостить борова в канун Рождества. Ему больше не хотелось прописывать клизмы своему клерку. Дела его шли из месяца в месяц все хуже и хуже, можно сказать, гнили на корню. Изнурять себя – вот что осталось его единственной отрадой. Его два брата – тоже нотариусы – приняли на себя часть его клиентуры, чтобы она осталась в лоне семьи.
Как-то в воскресенье утром Зебра фланировал по торговой улице и увидел со спины Камиллу. Она о чем-то говорила с болтливой торговкой рыбой, которая машинально пошевеливала креветки в корзине. Горячая кровь прихлынула к лицу Гаспара. Обернувшись, он посмотрел в стекло витрины и увидел, что это не Камилла, а совершенно незнакомая ему женщина, фигура и прическа которой были точь-в-точь как у нее.
Этот эпизод пробудил у Зебры мечту. На мгновение он забыл про океан скорби, в котором утопал уже не первый месяц. Мысль о том, как бы вновь обрести несколько секунд горестного счастья, целиком завладела его душой. И в конце концов в его мозгу зародилась и созрела весьма необычная, экстравагантная идея. Чтобы хоть чуточку смягчить свою скорбь, он был готов на все.
Вооружившись локоном Камиллы, Гаспар отправился в косметический магазин и подобрал женский парик точно такого же цвета; дома взял ножницы и худо-бедно придал ему форму прически своей жены, глядя на ее последнюю фотографию.
Закончив эту работу, направился к молодой женщине, о которой в Лавале было известно, что она приторговывает любовью, и объяснил ей, чего хочет от нее:
– Я хотел бы, чтобы вы надели это платье, эти чулки и этот парик, надушились этими духами и пришли ко мне сегодня в одиннадцать вечера.
– За ночь это будет…
– Нет, нет, я вовсе не собираюсь к вам прикасаться. Мне просто хочется, чтобы вы сделали вид, будто вернулись с родительского собрания в лицее, будто вы преподаватель. Понимаете?
Девица посмотрела на него бархатным взглядом не первой свежести, изобразила исполненную печали улыбку и согласилась. Понимать и пробуждать иллюзорные мечты – это входило в круг ее профессиональных обязанностей. С тех пор как некий сутенер благоустроил ее на панели под уличным фонарем, все страдальцы мира искали забвения у нее между ног. Когда язык немеет, тело говорит само за себя, причем самыми нежными словами.
И вот, прилично нагрузившись аперитивами у Альфонса, дабы слегка одурманить свое сознание, Зебра вернулся домой дожидаться Камиллу. Уже было совсем темно.
– Сейчас придет Камилла, – вслух сказал он, как бы желая убедить себя в этом, потом спохватился: – Нет, придет шлюха, наряженная, как Камилла, моя любовь, моя вечная любовь…
Следуя намеченному плану, Зебра прослушал записи с кассеты автоответчика. Выбрал одну: «Дорогой, сегодня я задержусь. У меня родительское собрание».
Ах, этот голос, которого он не слышал уже… Гаспар не мог совладать с сердцем, колотившимся в груди, и, повинуясь желанию верить в предстоящую встречу, предался своему безумию.
Он решил приготовить сюрприз Камилле – ужин при свечах. Охваченный нервной радостью, разбил два бокала, пока накрывал на стол. Лихорадочно суетился у растопленной плиты, жаря кролика, любимое блюдо Камиллы, снова и снова прослушивал магнитофонную запись, включил на всю катушку проигрыватель, откуда лилась крикливая музыка. В минуту просветления выпил глоток коньяку, повторил, потом еще четырежды опрокидывал рюмку. Чем больше спирта добавлялось в его кровь, тем сильней становилась уверенность, да, уверенность, что она придет.
Когда часы пробили одиннадцать, Гаспар начал дрожать от нетерпения, удивляясь, почему Камиллы до сих пор нет.
– Родительские собрания никогда не кончаются позже половины одиннадцатого, – услышал он свой голос.
Еще стаканчик – и Зебра начал подозревать, не воспользовалась ли Камилла родительским собранием как предлогом, чтобы встретиться в гостинице с любовником, на этот раз уже не с ним. Однако дать волю ревности он не успел.
В пять минут двенадцатого дверь отворилась. В дом вошла карикатура на Камиллу. Чулки сморщены, волосы уложены кое-как, облегающее платье готово было лопнуть на могучих ягодицах и – о ужас! – улыбка и глаза были совсем не те.
- Предыдущая
- 19/33
- Следующая
