Зебра - Жарден Александр - Страница 23

• Предыдущая
• 23/33
• Следующая

В почтовом ящике дома Мироболанов Камилла нашла другое письмо Тюльпана, адресованное ей. Она пробежала его глазами и пришла в замешательство.

Тюльпан не придумал ничего умней, кроме как послать письмо отцу – то самое, которое передал Альфонс, – где со смаком описал свою сладкую жизнь в Англии в нарочито шокирующих выражениях: «…чтобы угодить папе, ты же знаешь, как он обожает сильные эмоции», – писал он.

Тогда Камилла еще не знала, что сын давно уже догадался о том, к какому печальному концу приведет отца его болезнь. Письмо это было в глазах Тюльпана последним подарком отцу, оно в шуточной форме давало понять Зебре, что в жилах сына течет отцовская кровь.

В качестве примера Тюльпан процитировал матери наиболее бодро написанные места: «Я попал в очень потешную семью, и это очень хорошо. Отец семейства помешан на сексе, не беспокойся, я прикасаюсь только к его дочери. На наше счастье, вечером он закрывается у себя и приходует свою жену. Значит, я могу спать (…), положение улучшается, меня кормят два раза в день, а их старший сын отказался колоть меня героином…»

Тюльпан переборщил, и Камилла сочла нелишним поговорить с Зеброй, чтобы он не принимал письмо сына близко к сердцу, иначе у него подскочит температура. Набрала номер телефона. В палате Гаспара не оказалось. Сестры по ее просьбе прочесали больницу, заглянули даже в кухни и вернулись ни с чем: Зебра как в воду канул. Было маловероятно, что он стал невидимкой, поэтому старший брат милосердия пришел к выводу, что больной сбежал.

Полиция нашла его только в полночь в аэропорту Руасси, он был в растрепанном виде, кутался в пижаму и плащ, однако у него еще хватило сил таскаться в шлепанцах от окошка к окошку. Кассиры компании под трехцветным флагом, напуганные видом умирающего, отказались продать ему билет в Лондон и тотчас уведомили полицию.

Письмо Тюльпана произвело на Зебру сильное впечатление, хоть он и понимал, что сын красуется, и, чтобы предотвратить худшее, он бросился в аэропорт, ехал на электричке и такси в надежде тотчас вылететь в Лондон. Беда, в которую попал его малыш, заставила его забыть о пришедшем в негодность собственном теле. Он любил сынишку так же беззаветно, как Камиллу; в любви он не знал общепринятой мерки.

Гаспар видел в Сыне Божьем не просто акробата на кресте именно из-за его широко распростертых рук; часто задумывался о том, как бы Христос объяснился в любви к женщине. Вот так и Зебра хотел бы увековечить свою любовь к жене и сыну.

Но теперь уже дни его были сочтены.

В один прекрасный день Камилла, вернувшись с рынка, куда ходила вместе с Наташей, нашла короткую записку Зебры:

Я в монастыре Обиньи.[11]

Приезжай туда, только не заговаривай со мной ни под каким предлогом.

Твой любовник

Камилла обеспокоилась, оставила Наташу на попечение Альфонса и Мари-Луизы и поспешила в монастырь Обиньи. Монах-привратник подтвердил, что Гаспар Соваж действительно уединился в монастыре.

– Я должна увезти его домой, он тяжело болен.

– Мы это знаем, – ответил монах. – Ваш муж обо всем нам рассказал. Он даже предупредил нас о ваших намерениях; однако его искание искренно.

– Его искание… – оторопело повторила она, – но ведь он всю жизнь плевал на религию.

– Обращение тяжелобольных – не такая уж редкая вещь.

– Я хочу его видеть.

– Он на молитве.

Для очистки совести Камилла решила попросить пристанища в монастыре. Как знать, может, испытание тяжкой болезнью обратило любовь Гаспара к Христу, только Камилла не очень-то в это верила. Никогда она не замечала, чтобы в духовной жизни Зебру интересовало что-нибудь, кроме любви земной.

Мужа она увидела лишь на другой день во время вечерней мессы, он стоял в необычной для него позе: преклонив колени на предназначенную для этого скамеечку; но приблизиться к нему она не смогла и в последующие два дня. Казалось, он делает все возможное, чтобы не попадаться ей на глаза. В трапезной она тщетно пыталась знаками обратить на себя его внимание. Монастырские правила запрещали общаться друг с другом и ходить по монастырю без предварительного уведомления, а в короткие мгновения свободы Камилла нигде не могла найти Гаспара.

Она еще не понимала, что Зебра вовсе не был осенен милостью Божьей, а задумал, используя строгости монастырской жизни, продолжать видеть ее, притворяясь, будто они не муж и жена. Тем самым он заставлял ее искать случая обратить на себя его внимание, чтобы она, словно влюбленная по уши девчонка, ловила взгляд возлюбленного. Такое положение, по замыслу, должно было позволить им преодолеть границы, никогда не преступавшиеся любовниками во плоти.

Камилла узнала все это только в то утро, когда Гаспар, выйдя из церкви после мессы и заметив позади Камиллу, обронил клочок бумаги. Она подобрала и прочла коротенькую записку в своей келье, расположенной на втором этаже женского крыла монастыря.

Мадам, – писал Зебра, – сегодня я приду в Вашу келью, после того как пробьет полночь. Попаду к Вам через окно, к которому приставлю лестницу.

Стало быть, Гаспар заставил ее приехать сюда ради романтического приключения. Камилла взволновалась, на этот раз она полностью вошла в игру. Впервые выдумка Зебры эхом откликнулась в ее воображении. Строгие монастырские правила препятствуют их любви – не это ли основа всей романтической литературы, достойной этого названия? Риск быть обнаруженными добавит очарования их ночным встречам, ведь Гаспар будет приходить к ней тайно. Обращение на «вы» и старинный стиль послания придавали затее романтический оттенок. Пусть я смешон, черт побери, сказал себе Зебра, вдохновленный мыслью пережить несколько мгновений, о каких разве что читаешь в романах. Он с восторгом умчал бы Камиллу на белом коне, точно сказочный принц, но у него – увы! – не осталось сил на то, чтобы, посадив красавицу перед собой, скакать в ночи.

Камилле пришлось вытерпеть пение псалмов и еще одну мессу, прежде чем она смогла добраться до своей кельи. Ее лихорадило, и она не пошла в трапезную к обеду. Уединившись в келье, попробовала углубиться в чтение Библии, чтобы убить время, отделявшее ее от желанной встречи, но глаза бегали по строчкам, а смысл их до сознания не доходил. В какой-то момент она подумала, как все удивительно: «Мне сорок один год, у меня двое детей, работа, и во мне горит огонь сильней, чем в девчонке, впервые познавшей, что такое любовь»; и, думая об этом, она еще более пылко любила Зебру.

Когда церковный колокол пробил двенадцать раз, Камилла открыла ставни и посмотрела в сад, точно героиня Стендаля. Сердце запрыгало в груди, когда она различила в темноте призрачный силуэт, двигавшийся между деревьями. Через несколько минут у ее окна показалась лестница. Камилла не могла уже совладать со своим порывом; но лестница упала на землю, а тень человека растаяла в ночи. Она ждала еще добрых два часа, не вернется ли ее пылкий любовник. Не раз шум ветвей заставлял ее вздрогнуть – напрасно. Сморенная усталостью, Камилла в конце концов уснула, облокотившись на подоконник.

Ранним утром под дверь подсунули записку:

Любимая, – писал Гаспар, – у меня нет уже сил приладить лестницу. Приходите в полночь ко мне в келью. Мое окно – третье слева на втором этаже мужского крыла. Лестница хранится в будке брата-огородника.

Поздним вечером, в половине двенадцатого, Камилла вышла из кельи на цыпочках. Ее пробирала дрожь при мысли, что она встретит страдающего бессонницей плешивого монаха, слоняющегося по темным коридорам.

Когда она подошла к изгороди, за которой тянулись грядки, отыскать будку не составило труда, но лестницы там не было! Камилла искала ее целых десять минут и наконец нашла: она была прислонена к ремонтируемой часовенке у самого входа в монастырский сад.

Взяв лестницу, Камилла направилась к мужскому крылу монастыря, залитому холодным, безжизненным светом ущербной луны. Волнение ее достигло предела: а что, если ей встретится какой-нибудь монах, как объяснить ему, зачем она здесь, да еще с лестницей! И что вообще можно объяснить суровому духовнику в монашеской рясе!

• Предыдущая
• 23/33
• Следующая