На службе у олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/90
• Следующая

Митя видел, что «Уникум» готов к работе, но отключён, и не мог понять, в чём заминка. Он вспомнил, как глупо, чудовищно глупо подставился, и заскрежетал зубами. Дашка Семёнова ловко его одурачила, проклятая шлюха. Напустила в глаза гипнотического тумана, и он не услышал шороха за спиной. Тоска и страх давили с неумолимой силой. Митя попробовал ещё раз ввести в действие автономную психозащиту, но с тем же результатом. Перед смертью он вочеловечился, с этим ничего нельзя было поделать, с этим оставалось смириться.

Неподалёку за столом, накрытым чёрной клеёнкой, двое миротворцев резались в «жучка». По внешности оба выходцы из Средней Азии, но разговаривали на родном для руссиян языке, на английском, правда, с характерным акцентом. Похоже, оба были талибами, что сулило Мите дополнительные прощальные муки. Впрочем, Митю, даже в его человеческом воплощении, это как раз не волновало: болью меньше или больше — какая разница… Играли вояки с азартом, карты впечатывали в клеёнку с утробным кряканьем, словно мясо рубили. Ставки повышались от кона к кону. По азартным репликам Митя понял, что в банке скопилось не меньше трёхсот тысяч долларов. Как всякий перевоплощённый, он сам был заядлым картёжником, но такой масштаб игры ему и не снился. Обычно они с корешами играли по маленькой, по центику либо по бутылке пива, в приличные игорные заведения руссиян вообще не пускали. По всей Москве для них были поставлены специальные игровые павильоны с надувными стенами. Эти павильоны не пользовались особой популярностью. Конечно, там можно было отвести душу, вдобавок подавали бесплатный чай с сахарином (один стакан на рыло), но выиграть было нельзя. Все автоматы фиксированные, а если какому-то головастику (случалось и такое) удавалось перехитрить подержанную электронику, он всё равно бесследно исчезал вместе с выигрышем. В рекламе назойливо, год за годом, показывали счастливчика (явно куклу), выходящего из летучего игрового павильона с зажатым в кулаке миллионом, но это была лажа. Вживую никто и никогда не видел человека, который ускользнул хотя бы с выигранной сотней.

— Господа, — прокашлявшись, окликнул Митя игроков. — Господа, дозвольте обратиться?

Миротворцы подняли головы, словно на звук комара. По-английски Митя тоже говорил с акцентом, чтобы не задеть их самолюбие. Самолюбие у талибов обострённое, как их отравленные пыточные иглы.

— Чего тебе, смерд? — спросил один недовольно. — Не видишь, заняты…

— Только одна просьба, господа. Нельзя ли передать на волю последнюю весточку?

— Какую весточку? — заинтересовался азиат. — Ты же голодранец.

— Прощальную записку, — объяснил Митя. — В Раздольске у меня матушка живёт.

— В хлеву, наверное, — пошутил миротворец. — Откуда у тебя матушка? Ты же инкубаторский.

— Нет, — возразил Митя. — Я вольнорождённый.

— Ну и закрой пасть, — посоветовал талиб. Он обернулся к товарищу:

— Чего дальше ждать, Ахмет, включай аппарат. Играть не даст. Видишь, неугомонный.

— Анупряк не велел, — ответил второй. — Зачем нам проблемы?

Хоть Митя и утратил (на время или насовсем?) звериный настрой, изворотливость в нём сохранилась. Стремление выжить было сильнее желания вечного покоя.

— Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.

— Кому-кому?

Произнесённое имя подействовало на обоих, как щёлканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком.

— Ну-ка повтори, чего сказал?

— Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.

— Врёшь, хорёк вонючий!

— Слово раба, — поклялся Митя. — Истопник меня знает. Я был у него солистом.

Миротворец вернулся к кунаку, оба оживлённо загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!

Наконец, придя к какому-то решению, оба миротворца подошли к пыточному ложу.

— Если врёшь поганым языком, знаешь, что будет? — строго спросил тот, который был Ахметом.

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Ты не умрёшь лёгкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.

— Я знаю, — повторил Митя. — Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.

Митя делал всё правильно: с миротворцами всегда так — чем гуще нелепость, тем скорее в неё поверят. Это происходило оттого, что в перевёрнутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.

— Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорёк?

— Вряд ли, — усомнился Митя. — Почему он должен платить? Димыч — на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.

Миротворцы опять залопотали по-своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта чёрная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытиём. Всё казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка-одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.

— Хорошо, — перешёл на английский Ахмет (второго звали Ахмат). — Если даст миллион, можно выпустить.

— Через аппарат? — уточнил Климов.

— Через трубу, — посулил миротворец.

В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию.

За свою жизнь Митя прошёл их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу-хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Ещё до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.

— Миллион Истопник отстегнёт не глядя, — сказал Митя. — Это для него не деньги. Но придётся самому попросить.

— Как это — самому?

— Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.

Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины. Во-первых, талибы слышали про Истопника, знали, кто он такой, были в теме, значит, им известен упорный слух о том, что у Димыча в лесах запрятана казна бывшей КПСС, ЛДПР и СПС, то есть что он почётный хранитель общепартийного общака. Совсем недавно по всем масс-медиа прошли сенсационные разоблачения, в которых утверждалось, что общая сумма отмытых партийных капиталов составляет несколько годовых бюджетов Евросоюза. Митя видел, как при упоминании имени Димыча глаза азиатов вспыхнули в четыре жёлтых пучка. Второе — он не мог сбежать. Сразу после задержания ему наверняка вживили так называемый «электронный охранник». Если он удалится от пульта дальше чем на сто метров, то просто разорвётся на тысячу кусков, как ходячая граната.

— Разве Истопник сейчас в клубе? — недоверчиво спросил Ахмет.

— Ну да, внизу, в красном зале. Там же, где ваш Анупряк-оглы.

— Откуда знаешь?

— Он сам меня вызвал, — застенчиво объяснил Митя. — Соскучился по мне.

Миротворцы в третий раз перешли на тарабарщину, горячо заспорили, и кончилось тем, что Ахмет в ярости толкнул друга в грудь. Поверженный на пол талиб, скаля зубы, выдернул из-за пояса старинный кинжал, каким резали гяуров ещё в прошлом веке, упруго вскочил на ноги и со зверской рожей кинулся на обидчика. Но, как ни странно, до смертоубийства не дошло. Ахмет что-то гортанно выкликнул, будто леший гукнул, прижал руки к груди и склонил повинную голову почти до пола. Потом они обнялись и долго гладили друг дружку по стриженым затылкам. Трогательная сцена не произвела на Митю никакого впечатления. Он сделал свой ход, оставалось только ждать.

• Предыдущая
• 13/90
• Следующая