Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света) - Андоновский Венко - Страница 14

— Да плевать мне на них — сказал я.

Он онемело посмотрел на меня:

— Сильно не поплюёшь. Я больше не главный режиссёр.

Я недоверчиво уставился на него. — Как это не главный режиссёр? — А вот так. Меня сняли. — Кто мог тебя снять, когда они ещё не пришли к власти? — Министр, кто же ещё? — Я не понимаю: ведь этот министр тебя и назначил. Он же не из этих, он из других. Люпчо посмотрел на меня так, словно не верил, что можно быть таким тупым.

— Вот, ты такой умный в своих книгах, но это не мешает тебе быть дураком в жизни. Старый министр, когда понял, что правительство падёт, заключил сделку с новыми: он остаётся министром, но назначает новых режиссёров, из их людей. А эти, партийные, убивают сразу двух зайцев: и все режиссёры из их партии, и у них алиби, что не увольняют по партийной линии, а оценивают по делам, вот, сохранили не своего министра. Теперь понял?

Тут у меня начались спазмы в желудке, как когда я разговаривал с Клаусом Шлане. У меня было чувство, что нет никакой разницы между Шлане и этими здесь, между его действиями и их действиями, между его и их пониманием искусства.

— А кто новый? — спросил я.

— Траян.

— Какой Траян, актёр?

Люпчо смотрел куда-то вперёд, на пьяную одичавшую толпу, скандировавшую и плевавшуюся повсюду.

— Да. Он был у них вроде пресс-секретаря. Заслужил паренёк, заработал, — с иронией сказал Люпчо.

— Ну, так ведь это ты привёл его в театр, он твой паренёк, — сказал я. — Он должен был предложить тебе другое место взамен.

Люпчо колебался, стоит ли говорить дальше. Когда казалось, что колонна прошла, и мы можем ехать, вдруг на перекресток выбежал дорожный полицейский и жестом приказал нам остановиться; потом нервно свистнул тем, кто отстал от основной толпы; он подавал им знак поторопиться и присоединиться к своим. И Люпчо решил продолжить:

— Этот мой паренёк позвонил мне сегодня. Нашёл мне новую должность. Сказал, что у меня отличный слух для настройщика.

От неожиданности у меня перехватило дыхание.

— Но он должен был дать письменное разъяснение — почему он переводит тебя на другое место!

— Он и дал, — сказал кум. — В нём говорится, что пока передовые революционные силы боролись здесь против диктатуры, я в Италии пел всякие арийки, делал мировую карьеру, носил лаковые туфли и пил шампанское.

В этот момент в толпе снова образовался разрыв, и полицейский дал сигнал ехать. Люпчо нажал на газ и, как будто это движение придало ему сил, решительно выпалил:

— Завтра уезжаю в Милан, в Ла Скала. И больше не вернусь.

В этот момент вся картина, а я смотрел на колонну, направлявшуюся по тротуару к зданию правительства, разбилась на фрагменты: микроскопия сработала ещё до того, как я её вызвал, наверное, как защитный механизм, потому что я терял лучшего друга. Я видел только детали: рты со следами засохшей слюны в уголках губ, с языками в белых кислых струпьях от кандидоза и курения, с зубами, жадно вгрызающимися в гамбургер; из него, как из зарезанного барана, брызжет кетчуп и течёт по щекам; грязная волосатая рука стирает кетчуп, скорее размазывая его; пьяный юноша мочится возле дорожного знака; другой поддерживает девушку, которая обхватила его ногами за талию и завернулась в партийный флаг, вереща при этом так, как будто в неё воткнули его розовое древко; молодой накачанный примат бросает бутылку в дорожный знак с надписью «Стоп» и орёт: «Больше никакого стоп! Групповуха, гоп, гоп!»

— И увидел Господь, что род человеческий всё чаще порождает животных, и сильно опечалился, — сказал я, и Люпчо улыбнулся:

— Так начнётся твой новый роман? Ты сразу потерпишь неудачу.

В этот момент мой взгляд упал на девушку, которая выбивалась из этой картины: с бесконечно грустными глазами, потерянным и пустым взглядом. Было понятно, что она накачана наркотой. Она была в мини-юбке и чёрных чулках, стояла в стороне от проходившей мимо неё озверевшей процессии и то и дело задирала своё и без того короткое платье, явно предлагая себя. Вероятно, у неё начиналась ломка, и ей нужна была доза; и как раз в тот момент, когда я собирался сказать Люпчо, чтобы он остановился, чтобы подобрать её, прежде чем её снимет кто-нибудь из одичалых людей, в кадр влезла макака, дерущаяся с другой макакой; мы проехали мимо девушки, и я впал в состояние смутной вселенской печали.

На следующем светофоре мы снова ждали, потому что пересеклись с очередной колонной пьяных. Я смотрел на них, надеясь увидеть ту девушку, может быть, она спаслась, кто-то дал ей дозу, не требуя от неё следовать с ним за первый попавшийся куст в парке, но её не было. — Что ты делаешь? — спросил Люпчо, заметив, что я внимательно рассматриваю поток людей. — Ищу шлюху, — сказал я.

Перед тем как отправиться дальше, а ждали мы, наверное, минут пять, Люпчо вытащил из кармана и протянул мне бумажку. — Погляди повнимательнее — сказал он, и я вскользь посмотрел на написанное: «ул. Владимира Каваева, 18/23».

* * *

Дальше всё произошло очень быстро, как будто в один день, но размазанный на разные годы.

Я ворвался в кабинет нового главного режиссёра и в гневе швырнул ему на стол программу спектаклей на следующий месяц. Он, сидя за письменным столом, что-то усердно зачёркивал в блокноте.

— Кто убрал из репертуара все мои спектакли, Траян?! Кто отменил репетиции новой пьесы?!

Он едва взглянул на меня и вернулся к вычёркиванию.

— Сядь, — холодно сказал он, глядя вниз и жестом указывая мне на стул напротив своего стола. Я продолжал стоять, сотрясаясь от гнева. Траян, наконец, встал, налил мне двойной виски, стукнул стаканом по месту, где я должен был сидеть, словно кормил собаку и учил её, где ей положено есть и пить. Я схватил стакан и вылил его в фикус рядом со стулом.

— Да успокойся ты, Ян, ты же не ребёнок. Так было надо, для твоего же блага, — сказал он и вернулся к себе за стол.

— Было надо?! Зрители не могут достать билеты на спектакли! На каждое представление приходится ставить запасные стулья! Что надо, почему надо, кому?!

Он бросил черкать в блокноте и сказал тихо, почти шёпотом:

— Я едва уговорил их, чтобы тебя оставили на должности драматурга. Спроси Люпчо, как всё проходило. Я боролся, но ничего не мог сделать.

— За кого ты боролся, Траян? — спросил я, упёршись ладонями в стол и наклонившись к нему.

— Ты прекрасно знаешь, за кого. Затаись. Пройдёт время, и я верну тебя в репертуар. Пусть страсти немного улягутся, пусть увидят, что ты не против них.

— Против кого, Траян? Ты же знаешь, что я ни против кого и ни за кого; политическое дерьмо меня не интересует!

— Дело в том, что наибольшей известности ты добился при прежнем режиме, — сказал он, как будто готовясь к диалогу, как бы предвидя, как может выглядеть сценарий.

— А что, прежний режим писал за меня романы и пьесы? Прежний режим автобусами возил зрителей на мои спектакли? Мне надо было дождаться твоего прихода к власти, чтобы я мог писать?! Ты понимаешь, что говоришь, Траян?!

Я вскочил на ноги. Он недоумённо смотрел на меня, потому что, по его мнению, я не имел права так с ним разговаривать; во-первых, он был теперь главным режиссёром, а во-вторых, у нас с ним тоже были приятные артистические беседы, когда он играл в моих пьесах, хотя ему всегда несправедливо отводились второстепенные роли. Он наклонился и достал из ящика стола газету. Театрально открыл её где-то посередине, и я увидел, что это культурная рубрика; на странице была напечатана большая фотография прежнего премьер-министра и меня. Я улыбаюсь и пожимаю ему руку. Это было на коктейле после премьеры, и Траян это хорошо знал, потому что он тоже присутствовал на коктейле; он играл в той пьесе.

— А это что? — произнёс он, видимо, полагая, что это веский аргумент, чтобы я больше не обвинял его. — В обнимку с диктатором? Как после этого я могу защитить тебя в партии?

Я сел. Налил себе виски. Выпил и, немного успокоившись, сказал ему: