Мацзу (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 2

2

Разбудило меня солнце. Оно поднялось, тень сместилась, и мою руку начало припекать. Мне приснилось, что к ней очень медленно, тягуче подносят горящий факел. Я одернул ее и проснулся. Оказалось, что солнце перевалило через зенит, тень сместилась, и руку начали обжигать лучи. В тропиках стремно загорать. Полежал на солнцепёке с полчаса — и покрылся волдырями. Состояние спросонья было чумовое. Спать уже не хотелось, но веки упорно слипались.

Вспомнилось, как однажды зашел после полудня в мебельный магазин в Шанхае. В Китае с двенадцати до двух сиеста. Все спят, кто где может. В том числе и на кроватях, выставленных в мебельных салонах. Продавцы не обращают внимания. Единственное требование — разуться. В тот момент, когда я проходил мимо широченной кровати, на ней спали четыре человека разного пола и возраста. Точнее, крайняя слева девушка уже проснулась, но никак не могла встать. Миловидное узкое личико с закрытыми глазами было припухшим и с подтекшей тушью у правого глаза. На правой щеке красная отметина, наверное, след от руки, на которой лежала. Подушки в магазине не выдают, и я не видел, чтобы их приносили с собой. Не до конца продуман процесс отдыха. Девушка открыла глаза — и увидела перед собой улыбающегося лаовая, как китайцы называли иностранцев в двадцать первом веке. Не знаю, что она подумала: на лице за долю секунды сменилось несколько самых разных выражений. Для описания последнего, прилипшего на пару минут, у меня нашлось только слово «очумела».

Наверное, и на моем сейчас было что-то подобное. Так не хотелось просыпаться и понимать, что впереди куча проблем и всякие непонятные иноземцы. Я собрал остатки воли в кулак (поместились запросто) и с трудом поднялся с земли. Привет, новая эпоха! После чего проверил и убедился, что барахлишко высохло. Можно одеваться и топать дальше. Не важно, куда. Устраиваться на клипер матросом было влом, а помощником капитана возьмут только, если чертовски повезет. С чертом у атеиста по причине отсутствия души никаких сделок быть не может, так что даже не надеюсь. Да и чем я буду заниматься в Европе без денег⁈ Опять стану мичманом британского флота в надежде выбиться в Нельсоны или артиллеристом во французской армии в надежде выбиться в Наполеоны? Насколько я помнил, в эпоху клиперов все стремились в колонии, чтобы быстро разбогатеть. Не знаю, что сейчас творится в этих краях, но, уверен, знание нескольких языков, включая китайский, помогут найти доходное место в какой-нибудь европейской компании. С таким первоначальным планом я и отправился вдоль берега, чтобы найти какое-нибудь поселение и получить ответы на многие вопросы, после чего решу, чем конкретно буду заниматься, чтобы приятно провести время в этой эпохе.

Холм местами подходил к морю обрывистым склоном, поэтому я шел выше, порой прорываясь через густые заросли. Иногда появлялась мысль достать саблю и использовать ее, как мачете. Решил не обижать грозное оружие. У меня появилось предчувствие, что еще не раз послужит мне, в том числе и в этой эпохе.

Сперва я подумал, что это деревня, подступившая к самой кромке моря. Подойдя ближе, понял, что это скопище лодок-сампанов, большая часть которых стояла на якорях, а меньшая вытянута на песчаный берег. Были они длиной метров восемь-десять, с транцевой кормой, без мачт. По обе стороны от форштевня нарисовано по глазу, чтобы отпугивать морских змей, которые понятия не имеют, для чего нужен этот символ. Почти от короткого узкого носа и до широкой кормы защищены полукруглым навесом из циновок, напоминавшим половину трубы, положенной боковыми краями на планшири. На корме одно или два длинных весла-юло, с помощью которых передвигались по воде. Несмотря на невыразительные мореходные качества, сампаны благополучно доживут до двадцать первого века. По идее рядом должна находиться рыбацкая деревня, но пока не видел даже намека на дома. Может быть, спрятаны на склоне соседнего холма, густо поросшего деревьями и кустами. И на лодках никаких признаков жизни. То ли у них все еще сиеста, то ли просто спрятались от палящего солнца под навесами.

Я уже вышел на песчаный берег, когда со стороны холма появилась большая, гомонящая группа женщин, несущих кто охапку хвороста, кто по двое большие глиняные кувшины с двумя рукоятками по бокам. Мне показалось, что говорили высокими звонкими голосами все сразу и даже охапки и кувшины время от времени вставляли словцо. На головах у всех конические шляпы из рисовой соломы, желтоватые или черные. Одеты женщины во что-то типа короткой блузки со слегка расклешенными рукавами, запахнутой направо, и юбку длиной чуть ниже колена или штаны до колена. Ткани были разных ярких цветов и с самыми невероятными узорами. Я даже подумал, что это цыганский табор приехал на курорт. Кстати, никогда не видел цыган загорающими на пляже, но, может, мне просто не везло.

Одна женщина увидела меня, что-то громко крикнула, после чего толпа остановилась и молча уставилась на незнакомца. Типичная китайская реакция на европейцев во все времена. Смотрели, конечно, с опаской, но без особого страха. Больше было любопытства. Значит, я не первый бледнолицый в этих краях. Я улыбнулся и помахал правой рукой, поприветствовав. Табор опять загомонил и пошел к лодкам, не спуская с меня глаз. Возле вытащенных на берег мы и встретились. К тому времени из нескольких сампанов выбрались мужчины с полутораметровыми гарпунами в руках, но без явных признаков агрессии.

Я поздоровался с ними на южно-китайском (кантонском) диалекте, которым овладел с помощью своей шанхайской подруги в двадцать первом веке. Она была родом из Гуанчжоу и относилась к народу хакка (пришлые), который считает себя родоначальниками всех китайцев, хранителями древних традиций и говорящими на самом правильном языке. Раньше они жили на севере, а потом были вытеснены в южные провинции, где и стали понаехавшими. Остальные жители Поднебесной обзывают хакка, а заодно и всех шанхайцев, ушлыми проходимцами и даже организаторами печально известных Триад. И это при том, что весь остальной мир считает таковыми всех китайцев. Здороваясь, я смотрел в глаза самому старому из мужчин, сутулому типу с темно-коричневым морщинистым лицом с очень редкими седыми усами и бородкой, и довольно толстой и длинной седой косой, свисающей сзади из-под черной конической соломенной шляпы. Еще на нем была черная рубаха, запахнутую направо, как у женщин, и короткие штаны до колена. Босые ноги были почти черного цвета, не отличишь от одежды. У китайцев очень просто определить, кто начальник: за редчайшим исключением, кто старше, тот и рулит, и наоборот.

Он ответил мне, после чего, медленно произнося слова на языке, который я не сразу определил, как ломаный португальский, сообщил:

— Мы танка, — и сразу спросил: — А ты из какого народа?

— Мой народ живет севернее португальцев, на языке которых ты говоришь, — ответил я.

Старика перемкнуло. Видимо, мой южно-китайский был таким же ломаным, как его португальский.

— Гвайлоу говорит на нашем языке, — тихо подсказал ему другой старик, помоложе и не сутулый, который стоял рядом слева.

Как объяснила когда-то в будущем моя подруга, гвайлоу можно перевести, как человек-призрак, бледное привидение, то есть проклятый. Типа той женщины, что мне привиделась ночью. Так презрительно называли европейцев на юге Китая, а на севере произносилось, как гуйцзы, иногда с добавлением сиян (западный). Китайцы, как и японцы, достойные их ученики в этом и не только, считают всех иностранцев варварами и делят по направлениям.

Чтобы прервать паузу, я представился:

— Меня зовут Александр, коротко Саса. Мой корабль затонул во время тайфуна. Не знаю, спаслись ли остальные. Больше никого не видели из гвайлоу?

— У Бо, — назвался старик, после чего сообщил: — Мы не выходили сегодня на лов рыбы. Мы теперь редко рыбачим.

На его лице появилось выражение, с каким произносят: «А вот раньше, в годы моей юности…». Интересно, какое бы было оно, если бы я сказал на полном серьезе: «А вот в году моей юности, лет через сто-двести…»?